Самый лучший

–Уйди, – прошипел он, прежде чем очередной приступ тошноты подступил к его горлу. Он стоял на коленях обшарпанной уборной и буквально захлёбывался в собственной рвоте.
Ты придерживал его голову, чтобы не допустить этого. Он, в перерывах между этим приступами, прогонял тебя, матерился и судорожно впивался руками в синеватый кафель. На подушечках пальцев выступали красные капли, создавая контраст.
Его лоб был горячим, ты пригладил его волосы. Он сполз на пол и вздохнул: приступы оставили его, но его всё ещё не отпускал жар. Его всего трясло, ты хотел было помочь ему подняться, но он отодвигает тебя. Из-за очередного приступа. Он снова становится на колени, его снова рвёт чем-то вязким. Желудочным соком. Он ненавидит его кислый вкус, ненавидит его остатки на своих пальцах. В такие моменты он ненавидит весь мир.
А ты рядом. Весь такой хороший и готовый помочь. И ты сам не понимаешь, что сейчас он захлёбывается в желчи всего этого мира.
Его снова отпускает, он приваливается к холодной стене. И ты, тут как тут, распрекрасный и чудесный. Ему больно, он судорожно глотает отравленный воздух.
–Ты как? –задаёшь ты этот ужасно глупый вопрос.
–Погано, –даёт он тебе такой ожидаемый ответ.
–Вызвать врача?
Он отрицательно мотает головой. Потом, опираясь на стену, поднимается и нетвёрдой походкой направляется к выходу. Ты кинулся было ему помогать, но он оттолкнул тебя. Не потому, что ты виноват. А просто потому, что ты не понимаешь. Пусть ты и хороший, и распрекрасный, и чудесный. Пусть ты и отличник в школе, идеальный ребёнок, и самый лучший на всём белом свете друг.
Ты и не знаешь, что каждый день его наведывает самая страшная в мире гостья. Она садится на его не заправленную (у тебя вот в комнате всегда идеальный порядок) кровать и шепчет ему на ухо о том, как неидеально его тело, как неидеально его лицо, как неидеален его голос, как неидеальны его мысли. Ты и не знаешь, что такое засыпать под её зловещие колыбельные песни. И не знаешь, как неприятны прикосновения её костлявых холодных пальцев к его волосам. Ты не знаешь ничего.
А наутро. Наутро он надевает свою гладко выглаженную белоснежную рубашку и идёт в школу, где полно таких же как ты, которые не понимают.
Ты самый лучший друг. Ты подбегаешь к нему на перемене и снова задаёшь своё дурацкое:
–Как ты?
Он долго смотрит, кажется, фокусируется на тебе. А после тихо отвечает:
–Никак. Отвяжись.
Но ты не отходишь. Ты ведь такой хороший, ты следуешь за человеком даже тогда, когда тебе грубят. Потому что ты нужен ему. Ты так думаешь. А на самом деле вовсе не нужен.
На следующем уроке он выходит. Ты тоже отпрашиваешься и следуешь за ним.
–Отстань от меня, слышишь?! – проносится по коридору.
Но ты, ты же такой молодец, даже теперь ты не бросишь его.
Его снова рвёт. На коленях джинсы у него уже протёрлись, лицо очень бледное и худое, глаза бесцветные.
Он сейчас проклинает буфетчицу в столовой, что заставила его съесть целую тарелку каши. Он ругается, часто дышит. А ты вновь и вновь придерживаешь его голову. И говоришь что-то, что считаешь успокаивающем. Но, на самом деле это только раздражает. Ты изумительный человек. А его рвёт, ему больно, он устал. 
После он умывается, жуёт мятную жвачку и уходит в кабинет. Ты тоже уходишь.
А дальше…
А дальше синусы и арксинусы, косинусы и арккосинусы, тангенсы и арктангенсы, котангенсы и арккотангенсы, тождества, глупые примеры не существующих в реальности вещей. У него от этого всего жутко болит голова. Он пишет, хоть его рука и едва заметно подрагивает.
Ты уже всё решил и сдал свой листок. Кто-то хотел было списать, но это невозможно, ты же знаешь.
Звенит звонок. Громко и отчаянно. Как сигнал к побегу. К новой жизни. А в нашей реальности – к очередным прямоугольным и квадратным стенам.
У него кровь из носа пошла. Капли скатились по белоснежной рубашке, он тяжело вздохнул, вернулся в уборную и яростно их оттирал. Теперь на рубашке багровые разводы, а он расстроен.
Ты что-то говоришь ему, но он игнорирует. Он мельком смотрит в зеркало и видит за своей спиной её. Она улыбается своим беззубым ртом, тянет к нему костлявые руки. Он кричит и ударяет кулаком по зеркалу. Звон стекла оглушает твои привыкшие к идеальной тишине уши. Он опирается на раковину, до побледнения костяшек пальцев сжимает её края. А ты, в глупом исступлении смотришь то на него, то на разбитое зеркало. Плохая примета…
–Тебе нужна помощь?
–Да отстань же наконец! – кричит он и выбегает, хлопая дверью.
Ты выбегаешь за ним.
***
Она смотрит на него долго. На его красивые большие глаза, каштановые спутанные волосы и сжатые губы. Наконец она улыбается.
–Ты почти идеален, – произносит с явным наслаждением.
–Пошла ты, – чистосердечно произносит он.
Его тело ломит, оно стало грудой костей, обтянутых кожей. Он не может пошевелиться, а кормят его через трубку. Вчера у него был сердечный приступ. Ему семнадцать.
Тебе тоже. Ты восхитительный. Учишься отлично, не прогуливаешь, гордость родителей, надёжный друг.
Но тебе уже никогда не будет восемнадцать. И он, в отличие от тебя, всё ещё жив.