Город моего детства

ГОРОД МОЕГО ДЕТСТВА

В далекие годы моего детства Тбилиси выглядел совсем не так, как сегодня. Разве что полуразрушенная крепость Нарикала, ровесница города, все так же зорко, с высоты горы Мтацминда (Святая гора), следит за своим шумным и веселым подопечным. Чтобы крепости было не так одиноко, рядом с нею на полутаратысячелетие города установили огромную статую суровой женщины с мечом в правой руке и чашей в левой, которую почему-то назвали Матерью-Грузией, наверное для того, чтобы помочь одряхлевшей цитадели охранять город от врагов и гостеприимно встречать друзей. А после грузино-осетинской войны Нарикалу почти полностью реставтировали, так, на всякий случай. И построили внутри нее храм. А чтобы крепость не простаивала, пока нет врагов, и чтобы как-то компенсировать затраты на ремонт, она с удовольствием позирует тысячам туристов, наводнивших город.

Напротив Нарикалы, на противоположном скальном берегу Куры, высится древний Метехский храм. Рядом с храмом стоял его ровесник – дворец, в котором во времена независимой Грузии жили ее цари, а позже, уже при русских царях, дворец превратили в тюрьму. В начале 20 века в этой тюрьме за революционную деятельность сидел вместе с мелким воришкой Платоном будущий всесоюзный староста (председатель Президиума Верховного Совета СССР, должность эквивалентная спикеру в Конгрессе) козлобородый Михаил Иванович Калинин. В тюрьме вор и большевик крепко подружились. После революции Платон остепенился и стал продавать пиво в деревянной будке в Нахаловке (Район Тбилиси, названный так, потому что вначале он застраивался примерно так, как фавелы Рио-де-Жанейро). Однажды Калинин, уже будучи одним из вождей Советского государства, посетил Тбилиси и встретился со старым дружбаном. На глазах изумленных сопровождающих друзья обнялись и расцеловались, и бывший вор угостил бывшего революционера кружкой, может быть впервые за всю историю существование будки, неразбавленного пива. – Скажи, Платоша, что я для тебя могу сделать? – Спросил растроганный староста, утирая скупую мужскую слезу. – Ничего не надо, Мишико! – ответил хитрый Платон. – У меня все есть, дорогой, спасибо Советской власти! Только мне никто не верит, что мы с тобой сидели в одной камере. У меня есть чистый листок бумаги и ручка. Напиши на ней, что ты сидел со мной в одной камере, и поставь свою печать. Я эту бумагу положу в рамку и повешу на стенку, чтобы все видел!.- Калинин с удовольствием выполнил просьбу сокамерника. После этого никому из властей даже в голову не могло прийти посетить Платонову будку и проверить, чем он там торгует. И тороговал много лет Платон 7 дней в неделю, 24 часа в сутки, самым разбавленным в Тбилиси пивом, которое у него никогда не переводилось, даже когда во всем городе пиво было не сыскать днем с огнем. А еще у него всегда можно было купить из под полы чачу (грузинскя  водка) и закусить шашлыком или хинкали из мяса непонятного происхождения. Немудренно, что со временем вокруг будки вырос целый поселок добротных особняков, выстроенных счастливыми его потомками. И хотя сегодня рядом с исторической ой будкой стоит современный ресторан, место это по-прежнему называется Платона будкой, и тоже является достопримечательностью города. Я сам, будучи уже взрослым, несколько раз заходил попить пиво к Платону, и своими глазами видел эту легендарную бумагу. В Тбилиси был популярен анекдот: «Однажды пиво из будки Платона отправили на экспертизу в ООН. Через месяц пришел ответ: Ваша лошадь больна диабетом.».

 Но вернемся на Метехский холм. Все к той же замечательной дате дворец-тюрьму снесли, а на его месте поставили конный памятник основателю города царю Вахтангу Горгасалу,  в доспехах, и тоже с мечом в правой руке,  но со щитом в левой.  Получилось очень красиво – суровый царь слева, а Мать-Грузи справа  строго смотрят на город и мутные воды некогда коварной, а ныне укрощенной плотиной Ортачальской ГЭС Куры, одетой в тельняшку из великолепных гранитных набережных и добрым десятком мостов.

В ту же сторону, что и царь, смотрят огромные окна нового помпезного президентского дворца, как бы говоря многочисленным жителям старых неблаглустроенных жилищ, что и они, может быть, как и их президент, тоже, когда нибудь, улучшат свои жилищные условия. Если, конечно, будут голосовать за него и немного потерпят.

В годы же моего детства никаких набережных не было, а мостов было всего два: старый Метехский и железнодорожный. Дважды в год через город по Метехскому мосту перегоняли несметные стада овец, осенью с горных пастбищ на равнинные, и в обратном направлении весной,  Три дня город наполняли крики одетых в бурки пастухов, лай свирепых кавказких овчарок и блеяние обезумевших от страха и отстутствия корма овец. Движение транспорта парализовывалось, и дворники-курды несколько дней после этого, проклиная весь овечий род, а заодно и пастухов с собаками, сметали с дороги следы великого переселения.

Под Метехским холмом приютились Пески – район бедноты и ремесленников, который каждую весну затопляли воды Куры. Когда я учился в третьем классе, случилось особенно сильное наводнение, унесшее жизни моих однокласников – братьев Бори и Вовы Шумиловых, вместе с их матерью и сестрой. Несколько дней портреты улыбающихся братьев в черных рамках висели в фойе школы. Учеников выстроили на школьную линейку и классная руководительница со слезами на глазах рассказала, какие хорошие они были ребята, настоящие юные ленинцы, и как нам их будет не хватать. Хотя, если быть честными, настоящим юным ленинцем был только отличник Боря, а Вовка был двоечник и драчун, и его даже не хотели принимать в пионеры. Я не думаю, что классной руководительнице Вовки очень сильно не хватало.

Сегодня на месте бывших трущоб раскинулся красивый парк со всякими атракционами, соединенным с противоположным берегом пешеходным мостом очень футуристического вида. Не очень разбирающиесяя в веяниях современной архитектурной мысли тбилисцы почему то уверены, что именно такую форму моста архитектору навеяла  недовернутая в лист Мебиуса обыкновенная женская гигиеническая прокладка.

С середины апреля и по середину октября пацаны пропадали на реке. Сказать, что вода в Куре была грязная, значит ничего не сказать. Кроме естественной мути, в нее сливались нечистоты, к которым прибавлялись отходы промышленных предприятий. Особенно преуспевала в этом деле расположенная в центре города шелкоткацкая фабрика. Когда мы возвращались с реки, матери терпеливо. отмывали нас керосином, стиральным мылом и пензой, наверное  воспринимая купание в Куре таким же непременным атрибутом нашего детства, как стояние в очередях и отсутствие нормальной одежды..

Лет в двенадцать или тринадцать, будучи уже известным в масштабе школы пловцом, я вместе со своими закадычными друзьями, хромым Толиком и рыжим Игори, организовали небольшой совместгый бизнесс: мы вылавливали из реки хворост, доски и вообще все, что могло гореть и продавали этот мусор всем желающим. Деньги нам были нужны на необыкновенное лекарство, с помощью которого якобы можно было вылечить хромоту Толика. Обязанности в бизнессе у нас были строго распределены: Толик с высоты Метехского моста высматривал добычу; я по его сигналу прыгал в воду и вытаскивал ее на берег; не умеющий плавать Игори занимался складированием и сбытом. Однажды Толик, заметив в реке что-то большое, обрадованно замахал руками. Я выплыл на середину, и в самом центре мазутного пятна увидел, как мне показалось, приличных размеров бревно. Борясь с течением, я еле вытолкал вымазанный в мазуте предмет на берег. На помощь ко мне подбежал Игори. Неожиданно его лицо позеленело, а  веснушки покраснели, отчего оно стало похоже на земляничную поляну, и его стошнило. Ничего не понимая, я стал протирать глаза. На руки налипла какая-то гадость, которую я никак не мог смыть. Когда я посмотрел на свой трофей, стошнило и меня. Я выловил из реки полуразложившийся труп! А на на мои руки налипли лоскуты его кожи. Перепуганные, мы помчались домой, останавливаясь только для того, чтобы в очередной раз стошнить. Очень долго я ничего не мог есть. Мне казалось, что вместе с едой ко мне в рот попадают эти мерзкие лоскуты, которые я все время хотел стряхнуть с рук. Никогда до этого, а может быть и после, я так долго и тщательно не мыл руки. С тех пор я терпеть не могу утопленников, даже если они утонули не по собственному желанию.

Папа с тетей Маней, бабушкой и детьми жили на правом берегу Куры, на Майдане, на улице Азизбегова, недалеко от Метехского моста. Мы с мамой жили ниже по реке, на этом же берегу, в Ортачало, на улице Крцанисской, рядос с тюрьмой. От Майдана до Ортачало можно было добраться на 11-м трамвае, проехав 11 остановок. Конечной остановкой была Тюрьма. Пацанами мы очень любили кататься на трамвае, а чтобы не платить, цеплялись на него сзади или садились на колбасу (так называлась стыковочная штанга). Особенным шиком считалось спрыгнуть на ходу, не дожидаясь остановки. Время от времени кто-то из пацанов попадал под трамвай, после чего вагоновожатые, кондукторы и милиционеры начинали зорко следить за безбилетниками, а двери открывали только после полной остановки трамвая. Но это продолжалось недолго. Через несколько дней все возвращалось на круги своя.

Следующая остановка после «Майдана» и «Шайтан базара», о которых я расскажу попозже, называлась «швейная фабрика». Низкие, еще дореволюционной постройки, кирпичные, по левой стороне улицы. корпуса фабрики никакой архитектурной ценности не представляли, и их снесли. Сейчас на их месте набережная. На этой фабрике работала моя мама. Рядом с фабрикой находился мой детский сад. Его тоже снесли. С правой стороны улицы, на углу улицы Вахтанга Горгасала и переулка того же имени стояло куполообразное здание шестой бани, в которую мы с пацанами ходили купаться. Ее тоже снесли. Но совсем недавно, и сегодня на ее месте только руины, огороженные покосившимся забором. 

Если подняться вверх по переулку, то вы выйдете на улицу Гришашвили, как раз в том месте, где находится наш двор. Зимой,  в редкие снежные дни, мы любили съезжать на чем попало вниз по переулку. Очень небезопаснле было, между прочим , развлечение: – разогнавшись сверху, мы выезжали на проезжую часть улицы, иногда прямо на трамвайные рельсы. Хорошо, что в те годы автомобили на наших улицах были явлением крайне редким, а трамваи останавливались до перекрестка. Но все равно, вагоновожатый приближающегося трамвая отчаянно звонил.
 
На другом углу перекрестка распологался пустырь. Вот где был колорит! В середине пустыря бил серный источник, вокруг которого вечно сидели с ногами в воде больные ревматизмом или артритом люди, мечтающие с помощью целебной воды облегчить свои страдания. Скорее всего, что это у них получалось, потому что желающих попарить ноги всегда было больше, чем места вокруг источника, и поэтому между ревматиками за место у воды нередко вспыхивали нешуточные потасовки.

В холодное время года на пустыре раскидывали свои  шатры цыгане. Цыганки в цветастых нарядах, с замызганными детьми на руках, день и ночь торчали на остановке и клянчили подаяние, или предлагали погадать. С цыганчатами мы дружили. Они были неплохие ребята, только если не забывать присматривать за своими вещами. По вечерам цыгане собирались у костра. И начиналось веселье, иногда  до самого утра. Их песни и пляски привлекали массу любителей цыганского исскусства, что приносило цыганам неплохой доход. Иногда кто-нибудь из зрителей  обнаруживал пропажу кошелька или еще чего нибудь, и начинались разборки, порой очень серьезные, вплоть до поножовщины. Тогда появлялась милиция, и пустырь превращался в содом. Цыгане ни за что не хотели покидать пустырь. Цыганки выли и изрыгали проклятия, дети ревели, кони ржали, милиционеры свистели, а цыганский барон в шатре о  чем то договаривался с капитаном Георгобиани, начальником нашей милиции. По-видимому, старый цыган хорошо знал, как достигнуть консенсуса, потому что вскоре Георгобиани, поправляя щегольскую портупею и довольно покручивая тонкие усики, выходил из шатра и уводил своих милиционеров, а цыгане мгновенно перестав  шуметь, снова рассаживались вокруг костра и продолжали, как ни в чем не бывало, свои песни и пляски.

Иногда на пустыре останавливались караваны. Безразличные ко всему, вечно жующие верблюды  с презрением наблюдали как их хозяева, в халатах и тюрбанах, выясняли отношения с цыганами. В такие дни на пустырь приходили канатоходцы и под звуки шарманки девушки в пестрых шароварах и расшитых лифах, стоя на плечах своих могучих партнеров, с шестами в руках проделывали такое, что потом я не видел ни в одном цирке, причем без всякой страховки.

Пустырь примыкал к городскому саду, который после того, как его месте посадили Новый Сад, стал называться Старым Садом. Через этот Сад мы ходили в школу, в Саду мы играли в жмурки и казаков-разбойников, а еще мы любили по ночам подглядывать, чем занимались взрослые из соседнних дворов на многочисленных скамейках. Иногда, на следующий день, глядя на какую-нибудь девушку, как ни в чем не бывало идущую по улице, я удивлялся, как так может быть после всего того, что мы видели.

А еще в старом саду был летний кинотеатр. Нам не нужно было покупать в него билеты. Мы прекрасно видели все происходящее на экране с веток акаций, растущих вокруг кинотеатра. Новые фильмы в те годы выходили нечасто, и одну и ту  же картину крутили по два-три месяца. Поэтому каждый фильм мы смотрели по многу раз, а такие шедевры, как «Тарзан», «Королевские пираты», «Падение Берлина» и «Аршин Мал Алан» мы смотрели каждый день, и не только знали наизусть, но и воплощали их в жизнь в наших играх. Причем за каждым из нас в этих играх были закреплены свои роли. Например, если мы играли в войну, я был маршалом Жуковым, а Адик Малкин был Гитлером, потому что Адика на самом деле звали Адольфом, Ну а с таким именем, как вы сами понимаете, было бы свинством претендовать на роль советского полководца. Товарищ Сталин в этих играх присутствовал как бы виртуально. Только один человек во всем мире имел право играть великого вождя – Народный артист Советского Союза Геловани, потому что ему такое право дал сам товарищ Сталин! Когда же мы играли в Тарзана, то Тарзаном был Рыжий  Игори, но не потому, что даже летом  имел ослепительно белую кожу, а потому , что лучше всех мог воспроизвести знаменитый тарзаньий вопль. Читой всегда был Хромой Толик, потому что его походка была похожа на обезьянью, а по веткам он носился похлеще самой Читы. На роль Джейн никто из пацанов не соглашался – можно был на всю жизнь заслужить какое нибудь обидное прозвище. В этом случае Генка Михайлов приводил одну из своих систер, Светку или Русланку, при условии что мы их руками трогать на будем. Если учесть, что кроме нас в саду играли и дети из других дворов, то крики Тарзанов и вопли Чит вспугивали не одну влюбленную пару.  Иногда особенно влюбленному парню удавалось поймать кого нибудь из участников игр, и тогда бедняге доставалось по полной программе.

Сегодня Сад имеет жалкий вид. Половина его территории занята угрюмыми недостроенными зданиями непонятного назначения, а за оставшейся частью никто не ухаживает. Похоже, что сад доживает свои последние дни.

От сада было уже рукой подать до моей школы. Потом я расскажу о ней подробнее, но так как сейчас идет речь о достопримечательностях, то скажу, что школа распологалась на границе городской свалки, которую мы очень любили посешать после уроков, а иногда и вместо них. Во-первых, в кучах мусора всегда можно было найти что нибуд полезное. Например,  я там однажды нашел почти целый колейдоскоп, который я потом обменял у своего одноклассника Лени Хлоповского на тот самый почти новый ножик, которым я потом зарезал курицу Лысого Миши. Во-вторых, там во множестве водились окормленные на городских отбросах воробьи, на которых мы охотились при помощи рогаток. Однажды я , Толик и Игори на троих подстрелили почти 60 птиц, что было рекордом для групповой охоты. Воробьев мы ощипывали, обсмаливали, надевали на прутики и поджаривали на костре. Ничего вкуснее я не ел, и самое удивительное что никто из нас ни разу не имел даже простого поноса, не говоря уже о дизентерии или о ботулизме. Наверное потому, что очень хотелось вдоволь наесться мяса, и мы его глотали почти не разжевывая. Представляете, какая это адская работа -  подстрелить 60 воробьев, освежевать их, поджарить а потом съесть? Я думаю, что сегодняшним пацанам такой подвиг не под силу. А оно им и не надо. В магазинах полно кур и индюков, и кому придет в голову есть воробьев? А я и сегодня попробовал бы воробьятины, но нет рогатки, да и свалки давно нет – всю ее территорию засыпали и на ее месте построили Ортачальскую ГЭС  и большую транспортную развязку.

Дальше за школой  и почти до само знаменитой Ортачальской тюрьмы ничего интересного не было, если не считать агробиологической станциии и ее огромных садов, в которых нам не запрещали рвать абрикосы, персики, хурму, яблоки и прчие фрукты, при условии , что мы не будем ломать ветки и выбрасывать косточки. Это условие мы с удовольствием выполняли, потому что за косточки нам давали конфеты или вяленые фрукты.

Ортачальская тюрьма была последней остановкой 11-го трамвая, и мы первые годы в Тбилиси жили около нее. Тюрьма эта пользовалась недоброй славой. Весь Тбилиси знал, что в ней день и ночь расстреливают врагов народов и прочую империалистическую нечисть, а еще там сидело множество осужденных не по политическим статьям, родственники которых с утра дежурили у ворот в надежде увидеть своих близких, передать им что-нибудь с воли или получить хоть какую нибудь весточку об их судьбе. В толпе шнырялм всяческие посредники с бегающими глазами и суетливыми повадками, за плату обещающие выполнить ту или иную просьбу. понятно, что это был налаженый бизнесс, приносящий неплохой доход не только посредникам, но и охране.

Сегодня, слава богу, тюрьмы уже нет. Году в 2005-м или 2006-м ее разрушили, и только по-прежнему этот район называется тюрьмой, и наверное поэтому до сих пор, несмотря на то, что вывезен последний камень и территория в общем-то готова к застройке, среди суеверных инвесторов не нашлось ни одного смельчака, готового застраивать освободившуюся землю, даже несмотря на очень выгодные условия, предложеные городскими властями.

Конечно, в мое описание вошел не весь Тбилиси, а только небольшая его часть, которая в детстве заменяла мне весь огромный мир, редкие выходы в который были выдающимся событием и случались очень редко.