Порфирьич...

   ...а на краю деревни дом. Да, в общем, не дом, а домишко скорее. Старый, но крепкий, как и сам хозяин - Порфирьич.
   Да и деревня уже и не деревня, а, скорее, пригород - город-то вона как разросся, вплотную к деревне подошел. А раньше до города автобус ходил. Рейсовый. Ноне - троллейбус. Ну дак - прогресс!
   А рядом - река. Дон. Славная река! Любил Порфирьич теплыми вечерами, надев старую выцветшую застиранную военную рубашку, старые же латанные голифе и засунув скрюченные ноги в галоши, посидеть на завалинке, выкурить цигарку-другую, глядючи на великую реку, за жисть повспоминать... Порассказывать...
   Было о чем...
   А река катила свои воды из сердца России к Черному мою, величаво и торжественно, и волны бликали в лучах заходящего солнца. Заходящего - как старость...
   Вот на этих берегах Порфирьич и доживал свой век, сидя на скромной пенсии работника невидимого фронта. Бобылем. Не сподобила судьба семьей обзавестись,детишками. Да, может, и к лучшему - не отвлекался от важных служебных дел на всякие мирские хлопоты. Всего себя отдал службе. Тем более, что служба сурьезная была - не на складе портянки пересчитывать. И секретная. Не, не разведка. Да и на фронтах Порфирьич не бывал, хотя медали имел. Но это как знать - у кого и в тылу был фронт. Даже в мирное время. И на том фронте много врагов Порфирьич поклал, ох много! Внутренних. Оно же убийца какой, насильник, расхититель крупный, изменник родины - вроде не фашист, но все одно враг. Иной раз пострашнее фашиста.
  Так что воевал Порфирьич, почитай, всю жизнь воевал. Так уж судьба его повернулась.
  Он был исполнитель.
  Приговоры исполнял.
  Те самые, где в конце говорилось: "...к высшей мере социальной защиты - расстрелу". Потом просто писали: "...к высшей мере наказания - расстрелу". Ну а после вообще вроде бы как гуманно, не страшно: "...к исключительной мере наказания". Вроде бы как мы эту меру исключили, но пока еще постреливаем. В порядке исключения, так сказать...
  Вот так с годами менялась страна, менялись правители, менялись формулировки... Не менялся только Дон, сам Порфирьич, способ и место исполнения. Приговоренных к вышаку было когда больше, когда меньше, но всегда работы хватало. Особенно во времена Хозяина. Но Порфирьич тогда был молодой, крепкий, почти не уставал. Да у него и сейчас, когда ему под восемьдесят... - да-да, в двухтысячном 82 стукнет - рука не дрогнет. Только не нужен стал Порфирьич. Нет в России Хозяина, и исполнять стало некого. Вот и тащат все, кому не лень. Растащили всю Россию-матушку...
  При Хозяине такие люди, как Порфирьич, были на вес золота. Специалисты! Профессионалы! А вы что думаете - легко это? Попробуйте...
  Это на первый взгляд только так кажется. Физически-то конечно - не кайлом махать, спустил курок - и вся недолга. А вот морально...
  Ох, насмотрелся Порфирьич, наслушался. И глаз этих безумных, и ртов слюнявых, пузырящихся, и штанов изгаженных-обоссатых, и воплей диких истерических, и криков душераздирающих. И хлестко-звонких как по пустому ведру железякой выстрелов. Каземат-то расстрельный под землей, весь закрытый, ни окошка, ни форточки, стены-пол-потолок - кирпич красный, шероховатый, чтоб, значица, не намывать после каждого исполнения и на крови не подскальзываться. Звук от выстрела звонкий, хлесткий, словно струну оборвали - по ушам бьет, что потом полдня звенит.
  Да и исполняемый - не корова бессловесная, хотя и корова на заклание идет - и бодается, и брыкается - чует, зверюга, конец свой. А это - все ж человек. Бывалочи и наручники не помогали, приходилось к скобам в стене приковывать. А это лишние хлопоты, лишнее время. Приковывали лицом к стене, потому как бывало глазные яблоки от выстрела вылетали. Но это если исполнитель неопытный, не профессионал, близко - почти в упор - дуло к затылку приставлял. Тогда пороховые газы из ствола вслед за пулей струей врывались в черепную коробку и глаза словно выдувало. Один или оба сразу. Да это еще полбеды. От газов этих и мозги с кровью часто назад выбрызгивались. И на исполнителя эти брызги летели. Прям в лицо. Порфирьич первое время с каземата весь в краповых веснушках выходил - конвой покатывался со смеху.
  Это уж потом добрые люди придумали скополамин, паркопан-5 и прочую хрень. Капнул зеку в прощальный стакан водки - он и шелковый. Скажешь - вперед - он вперед идет, скажешь - стой - он стоит, скажешь - встать на колени - встает. И никаких протестов и непонимания. Удобно. И руку высоко поднимать не надо. Не так устаешь. Ну так ТАМ не дураки сидят, понимают. Инструкции с умом разрабатывают. Чтоб работа была эффективной и не в тягость.
  Ну а вот эту канцелярщину - читку приговора, приказа начальника тюрьмы, сверку медицинской карты внешних покровов тела - это вот Порфирьич ненавидел больше всего. Тем более, что их прокурор по надзору, который на исполнении обязан присутствовать, и врач-медик - тоже обязательный - как какие-то садюги - любили это дело.
  Комната-то рядом с казематом тоже под землей, света дневного нет, лампочка тусклая, прокурор щурится в свои очочки, читает медленно, пока дойдет до завершающей фразы "...приговорил к исключительной мере наказания" - стоять утомишься. Читка-то эта производится стоя. Чтоб вроде как некую торжественность соблюсти.
  Потом врач с медбратом производят сверку карты тела с телом - еще живым - исполняемого. Опять время, опять нервы. Но надо. Это, значица, чтоб ошибки какой не вышло, чтоб другого по запарке не грохнули. Нам Монте-Кристы не нужны. Вот и сверяют родинки, шрамы, наколки, пятна всякие родимые.
  В комнатке духота, полуслепая лампочка в густую решетку забрана, светит плохо, жарко, все потеют, начальник тюрьмы платочком лоб и козырек фуражки все время вытирает, матерится в полголоса. Доктор щеки свои красные марлей трет - спиртяги жахнул уже, потеет. Да все уже жахнули, включая исполняемого - вон, вишь, смирно стоит. Этим, вроде бы, заканчивать положено, но с этого начинают, чтоб, значица, скополамин по телу бедолаги растекся, начал свое волеподавляющее действие. Чтоб не орал, не брыкался.
  И только прокурор - старенький, сухонький, еще при Вышинском и Ульрихе начинал - не пил и не потел. Привычка. У Порфирьича потом тоже такая выработалась. Ну так - опыт.
  И вот уже когда все вроде соблюдено, начальник тюрьмы зачитывает свой приказ, сначала фабулу-вводную, типа: "на основании приговора такого-то областного народного суда, утвержденного Коллегией..."- и так далее. Опять бодяга, опять все стоят с ноги на ногу переваливаются, потеют, злятся. И наконец, повысив голос - "Приказываю... приговор... в исполнение... ПРИВЕСТИ!"
  И вроде как вздох облегчения - ну наконец-то! Только исполняемый стоит отрешенно, глаза в пол кирпичный воткнув, словно не о нем это, словно он тут случайно, выпить на халяву эти добрые мужики пригласили - вот еще по одной накатят и поднимутся наверх, на свежий воздух, где, жмурясь от солнца, вздохнут полной грудью. И все как один закурят - внизу курить только исполняемому разрешается, потому как душно и плохо проветривается.
  Поднимутся-то поднимутся...
  Вот только не все...
  После всей этой читки Порфрьич возьмет бедолагу легонько под руку, заглянет в мутные глаза...
 - Пойдем, что ли, браток?
 - Пойдем...
   И пойдут...
   В каземат...
   Хорошая эта штука - скополамин. Все тихо, спокойно. Только выстрел громкий. Особенно, когда на пистолет Макарова перешли. Но зато результат лучше - пуля у Макара тупая, тяжелая, не прошивает, а раскалывает. Повторять не приходится. Да и медику работы меньше - смерть констатировать. Это ж опять акт писать. Эх, канцелярщина! Формализм! Ну нигде без нее!
   Кода прапорщику Перегудову - это Порфирьич - пенсию назначали, тоже много бумаг исписали. Но так то ж деньги! Патроны, вот к примеру, списывать - опять же бумаги. Графа "на пристрелку оружия" - израсходовано столько-то, "на проверку пригодности боеприпасов" - столько-то, "на исполнение наказания" - столько. Без помарок и подчисток. Строго! Исправления не допускаются.
   Формалисты!
   Вот интересно - всегда задумывался Порфирьич - когда больше бумаги изводят: когда человека рождают? Или - когда исполняют? Если все-все учесть - от протокола задержания и осмотра места преступления, уголовного дела, судебого дела - все-все! - до последнего акта предания тела земле (расстреляных родным не выдают) - это ж сколько бумаги извести? Это ж сколь деревьев погубить надо? Рощу? Лес? Ну да тайга у нас большая. А за каждой бумагой ведь еще труд стольких людей - оперативников, дознавателей, следователей, прокуроров, да даже его вот - исполнителя!
   А вы говорите - легко! Только пальнуть разА...
   Нееет,тяжелое это дело...
   Трудное...