Пустырь

Темнота и боль. Боль колоколом гудит в голове, сводит поясницу,  дикой болью отзываются на каждый вдох сломанные ребра.  Но это не самое скверное. Раз он чувствует ее, чувствует свое тело, значит,  еще жив. Тьма без боли была бы куда  страшнее. Следом приходят и другие ощущения: холод, сырость. Под пальцами осклизлая грязь, в спину упирается что-то твердое и угловатое - наверное, камень. Значит, он лежит на земле. Помимо боли его мучает жажда. Спекшимися губами он жадно ловит капли дождя. Помедлив, решается открыть глаза. С трудом разлепляет заплывшие веки, однако темнота не отступает. Его охватывает паника, но тут, к счастью, возвращается чувство времени, и он понимает, что сейчас ночь.

Теперь нужно подняться. Задача эта представляется лежащему почти непосильной. С огромным трудом Стас (ага, его зовут Стас) встает на четвереньки, но, пытаясь принять вертикальное положение,  тяжело заваливается на бок. Еще одна попытка, еще... Сердце бешено колотится, отломки ребер, кажется, рвут легкие. Ладони скользят по грязи, по мокрой траве. Стаса тошнит, он всхлипывает от боли и бессилия. Червяк, жалкий червяк, раздавленный сапогом, вот кто он такой!..

 И все-таки он встает на ноги. Делает шаг, другой; движется почти наощупь, размахивает руками, кое-как сохраняя равновесие, стараясь не спотыкаться о кочки, о какие-то торчащие из земли арматурины, - если он упадет, снова ему уже не подняться. Холод пробирает все ощутимее. Из одежды на нем только свитер и джинсы, перепачканные, набухшие водой и кровью, а свитер еще и порван в нескольких местах. Хорошо хоть кроссовки целы.

Тьма постепенно разделяется на черно-бурую твердь земли и сизый мрак ночного пасмурного неба. На грани этих двух пластов мерцают золотистые светлячки - огни далекого квартала. Что же с ним все-таки случилось и куда его занесло?
 
Мозг по-прежнему расколот болью, сознание затуманено. Мечутся образы, обрывки воспоминаний: лицо женщины, не просто знакомое - родное лицо, - удивленное, испуганное; одеяло, которым она пытается прикрыть грудь; мужчина с ней рядом, под тем же одеялом; он же, голый, прыгает на одной ноге, не может попасть в брючину... Дальше провал, лакуна. Еще дальше: ряды бутылок на полках, продавщица-азиатка, подозрительные типы в очереди позади него. Впрочем, на тот момент типы не кажутся Стасу подозрительными, ведь в следующих «кадрах» он вместе с ними на скамейке разливает по пластиковым стаканчикам какое-то сомнительное пойло. Пьяные сопли «в жилетку» новоявленным корешам, полное сочувствие и понимание на их физиономиях, очередной дерущий горло глоток. А, чуть погодя, те же рожи, но уже не сочувственно-понимающие, а перекошенные злобой, кулаки в наколках - по лицу, по почкам, под дых, под мерное хаканье: «На тебе, сука! на! на! Вот тебе, сука, получай!..» И снова провал, бездонная яма, откуда ему посчастливилось (посчастливилось ли?) вынырнуть в промозглый мрак осенней ночи, избитому до полусмерти, без куртки, документов, бумажника, телефона.

Полночная электричка просвистела, прострекотала где-то справа от него, швейной машинкой сострочила расползшуюся на лоскутки память. Теперь он вспомнил почти все: Ольгу с любовником в их супружеской постели; себя - персонажа бородатых анекдотов про мужа из командировки; тех, кто ограбил его и покалечил. Волна ярости окатила Стаса, заставив на мгновение забыть про боль. Нет, он не сдохнет в грязной луже, как пес! Он выживет - выживет назло этим сявкам, назло неверной женушке и ее хахалю. Только бы добраться до людей, до желтых  светлячков-окон; вызвать «Скорую», милицию - гадов надо брать тепленькими, пока они не скинули его вещи и мобильник. А пока шагать, шагать, не останавливаться, из последних сил. А когда сил не останется - шагать все равно. Только бы не упасть... Проклятые камни и ямы, проклятая слякоть, проклятый бесконечный пустырь!..

РАКЕТНЫЙ ПУСТЫРЬ... Словно яркое солнце вспыхнуло в дождевом мраке, высветив двух мальчишек в джинсах «Верея» и футболках с трафаретом Волка из «Ну, погоди!» Солнце давно минувшего лета...

Название придумал Ромка, Стасу оно понравилось. Было в нем что-то от Брэдбери, от «Золотых яблок Солнца» и «Р - значит ракета». В то время «макулатурный» томик американского фантаста был дефицитом, валидол в аптеках продавался в жестяных пузырьках, а на месте нынешних новых кварталов стояли желтые двухэтажные домики, построенные еще пленными немцами. В одном из них и жили семьи Ромки и Стаса. Целыми днями, исключая школьные часы (а иногда и не исключая), друзья пропадали на пустыре. Летом играли в войну, зимой - в полярные экспедиции, пускали кораблики по весенним лужам или просто глазели на проходящие поезда. А еще - запускали ракеты.

Корпусом для них служили те самые валидольные пузырьки, а топливом самодельный порох из угля, природной серы и селитры. Проще всего было нажечь уголь. Серу собирали на железнодорожных путях, желтые кристаллические комочки просыпались из проходящих товарняков. Сложнее было с селитрой. Ее тырили в «Хозтоварах» - пока один заговаривал зубы продавщице, другой расковыривал на полке мешок с удобрением. Она же шла на изготовление нужной для запала селитрованной бумаги. Ингредиенты толкли в порошок, смешивали в определенной пропорции и набивали пузырек. Вместо крышки вставляли выструганный из дерева конус обтекателя, в донышке проделывали отверстие-сопло, с боков приклеивали картонные стабилизаторы и направляющие колечки. Перед стартом в землю втыкали железный прутик, насаживали на него колечками ракету, поджигали запал и отбегали за ближайший бугор. Пока тлела «селитровка», Ромка торопливо и четко, как молитву, проговаривал знакомые по фильмам и репортажам команды: «Протяжка один... Продувка... Протяжка два... Ключ на дренаж... - и, заслышав шипение горящего пороха, ликующе доканчивал, - Ключ на старт!» Несколько долгих секунд ракета плевалась огнем, не трогаясь с места. И, когда казалось, что содержимое жестяного цилиндрика выгорело и она уже не взлетит, резко и криво срывалась со своего шестка, оставляя в воздухе дымный след. С криками «ура!» мальчишки бежали к упавшей ракете. Летали те невысоко и недалеко, даже не летали, а прыгали на несколько метров вверх. Нынешним тинейджерам, закупающим к праздникам связки китайских петард, их восторг вряд ли понять. А тогда Ромка со Стасом радовались так, будто их детища долетели до Луны.

Ромка вообще бредил космосом. Стены его комнаты были увешаны картами звездного неба, на полках громоздились книги по астрономии. Он знал наизусть названия всех спутников и межпланетных станций, фамилии наших и американских космонавтов. Его школьные тетрадки были изрисованы космическими кораблями. С «Союзами» и  «шаттлами» в них соседствовал хищно-обтекаемый силуэт звездолета будущего, обычно тщательно прорисованный, со всеми техническими подробностями - это был корабль Ромкиной мечты. А еще Ромка склеил из очковых стекол и ватмана подзорную трубу. Каждую ясную ночь он торчал с нею во дворе или у открытого окна, пока мать не загоняла его спать. Конечно, он давал смотреть в трубу и Стасу - тот отчетливо запомнил дрожащий в окуляре щербатый серпик молодого месяца. Стас счел трубу «зыкинской», но сам Ромка относился к ней критически. Он копил деньги на настоящий телескоп. Цена любительского «Алькора» для советского школьника была вполне астрономической - не то сто тридцать, не то сто сорок рублей.

Иногда ракеты не взлетали. Однажды, когда они подошли к застрявшему на прутике и, казалось бы, потухшему снарядику, он внезапно стартовал - прямо Ромке в лицо. Наконечник ударил ему в левую бровь, чудом не задев глаз. Ромке опалило ресницы, кожу на лице усеяли пороховые точки, из рассеченной брови текла кровь. Обалдевший Стас уставился на друга, а тот неожиданно рассмеялся. Вслед за ним захохотал и Стас. Минут десять они ржали как ненормальные, задыхаясь, сгибаясь пополам от смеха. Потом Ромка при помощи Стаса долго отмывался на колонке (тогда во дворах еще стояли водопроводные колонки). Дома что-то наврали родителям, но те не очень-то поверили и гулять их не пускали чуть ли не целую неделю. А шрамик на брови остался у Ромки на всю жизнь. Метка судьбы...

Стасу казалось, что он бредет в темноте долгие часы, но огни многоэтажек не только не стали ближе, но вроде бы даже удалились от него. Или он ходит по кругу? По кругу... Ромка уже замкнул свой круг. Неужели здесь, на Ракетном пустыре, суждено замкнуть его и Стасу?..

Детство заканчивается - для кого раньше, для кого позже. Даже не будь его голова разбита, Стас вряд ли вспомнил бы, когда последний раз пошел с Ромкой на пустырь, последний раз произнес «Ключ на старт!», последний раз перекинул с ладони на ладонь еще не остывшую после короткого полета, испачканную сажей жестяную трубку. Все меньше его занимали подобные забавы, все больше посиделки с гитарой в подъезде, сигареты, чуть позже портвейн, дискачи, девчонки. А Ромка - Ромка остался добрым приятелем, соседом по парте, у которого всегда можно списать алгебру. Он все понимал и вроде бы не обижался.  Кустарщину от пиротехники сам Ромка сменил на ракетомодельный кружок при районном доме пионеров. Уровень, разумеется, другой, но Стаса такое упорство в детском увлечении немного смешило.
 
После школы пути друзей-приятелей окончательно разошлись. Ромка в старших классах поднажал на учебу, закончил десятилетку с серебряной медалью и поступил в МАИ. Стас отслужил, отучился в техникуме, сменил полдесятка работ, женился. Ромка трудился в «почтовом ящике», куда попал по распределению. Семьей он так и не обзавелся. Изредка они перезванивались, несколько раз встречались за «рюмкой чая». Но, когда иссякал ручеек детских воспоминаний, когда заканчивалось: а помнишь? а помнишь? - становилось понятно, что говорить особо не о чем.  Впрочем, Ромка по роду своей деятельности не обо всем мог и рассказать.
 
Сменялась эпоха, менялась и рушилась страна. Стас крутился как мог, не гнушался любым более-менее честным способом заработать деньги, «бомбил», «челночил». Детей у них с Ольгой не было. Жена говорила: не время, не стоит плодить бедноту, сначала надо встать на ноги в материальном плане. Вроде бы встали, поднялись, да тут ударил кризис и снова - на колу мочало, начинай сначала.

А Ромка продолжал крепить, вернее, латать, изрядно заржавевший и продырявленный щит Родины. Каким-то чудом их предприятию удалось пережить эпоху дикого капитализма, отбить атаки акул-приватизаторов. Когда Стас видел Ромку в последний раз (они случайно столкнулись на улице), тот, хоть и был одет чуть получше бомжа, буквально светился от счастья. «Улетаю в Астрахань, оттуда на полигон. Новое изделие будем испытывать. Скажу по секрету, проект мирового уровня, а кое-чему даже наши заклятые друзья из-за океана позавидуют».

С полигона он не вернулся. Об аварии, унесшей жизни двух бойцов пускового расчета и инженера Руцкого Романа Витальевича, Стас узнал гораздо позже. Не то, чтобы она была засекречена - не те времена, - но особо не афишировалась. Газеты с телевидением больше занимали жертвы бандитских разборок, чем технических испытаний. Где и когда Ромку похоронили, Стасу осталось неведомо. Да и было ли после взрыва на стартовом столе кого хоронить...

Солнце прошлого погасло. А здесь, в настоящем, дождь перестал.  В разрывы туч проглядывали звезды, наблюдая за человеческой букашкой, ползущей по пустырю. Вот перед букашкой вырос довольно крутой склон. Уткнувшись в него, она замерла.

 Склон оказался железнодорожной насыпью. Открытие не из приятных, если не сказать хуже. Стаса действительно занесло в противоположную сторону, и, чтобы добраться до людей, ему надо было возвращаться обратно через пустырь либо тащиться по шпалам километра полтора до ближайшей платформы. Для этого нужно было собрать все силы. Но сил больше не осталось, ни физических, ни душевных. И он отчетливо понял, что не дойдет. Да и некуда ему идти, некуда возвращаться. К неверной жене?  К старикам родителям, с которыми он давно уже словно чужой?  К опостылевшей работе «на дядю»? К старым «Жигулям», недостроенной даче, глючащему компу, водке с пивом, язве, гипертонии? Может быть, повезло Ромке, погибшему под раскаленными обломками детской мечты, может, лучше сгореть на старте, чем захлебнуться грязью на финише?

Цепляясь за репейники, Стас принялся карабкаться по насыпи. Не инстинкт самосохранения двигал им теперь и не жажда мести, а одно лишь отчаянье. Тьма без боли больше не страшила, смерть несла избавление. Он твердо решил лечь под поезд и свести счеты с незадавшейся жизнью. Но наверху, прежде чем опуститься на рельсы, что-то заставило его  последний раз посмотреть на звезды. С трудом поднял Стас голову. И замер, пораженный.
Фантастическое, неправдоподобное небо, какого никогда не увидишь в городе, раскинуло крылья над пустырем.  Обрывки туч развеялись окончательно, и на черном бархате горели алмазные гроздья созвездий. Стас помнил их названия - когда-то их называл ему Ромка. Вон ковш Большой Медведицы, а в пяти шагах от нее льдинка Полярной звезды, вон Андромеда об руку с Персеем, латинская «W»  Кассиопеи и обвивший пол-неба Дракон. Кровью звездных битв наливался над горизонтом глаз Арктура, Лебедь нес на крыльях легенды и быль дальних миров, и чудесным голубым огнем сияла царственная Вега.

А потом Стас увидел корабль. Корабль стоял за насыпью, совсем рядом - удивительно, как он не заметил его раньше. Это был тот самый корабль со страниц школьных тетрадей, тот, что уносил их к звездам в детских снах. Слегка наклоненное гигантское веретено корпуса уверенно опиралось о землю ногами-амортизаторами, между ними топорщилась «юбка» фотонного отражателя, концы коротких стреловидных крыльев венчали маневровые двигатели. Блики звезд  ложились на матовую обшивку, на катафот рубки, и в ответ по обводам корпуса пробегали разноцветные огни.
 
Стас осознавал, что бредит, но противиться ТАКОМУ бреду не желал. Кубарем скатился он с насыпи и, преодолевая боль и смертную усталость, ринулся к кораблю. Только бы не растаяло во тьме прекрасное видение! Но корабль не исчез, он вырастал над бегущим (или еле ползущим?) человеком. Наконец Стас добрался до одной из решетчатых ферм амортизатора и повис на ней, обессиленный, задыхающийся, но счастливый. Осязаемо прочная, ферма уж точно не была галлюцинацией. От нее, вернее, от всего корабля, пахло металлом, пластиком и еще чем-то неуловимо-волнующим - быть может, самим Космосом?

Выше фермы в обшивке появилась светящаяся щель. Щель бесшумно расширилась, образуя проем. Так же беззвучно опустился трап. В проеме показалась человеческая фигура. Человек сошел по трапу и остановился перед Стасом. На нем был голубой комбинезон, на поясе висела кобура с бластером. Несколько секунд они смотрели друг на друга.

- Ты?.. выдохнул Стас.

Это был Ромка. Хотя в стоящем напротив мужчине  трудно было узнать инженера-бессребренника в затрапезном пиджачке, каким запомнил его Стас в последнюю встречу, и уж, тем более, приятеля школьных лет. Подтянутый, коротко стриженный, и почти седой, с лицом, испещренным шрамами, среди которых терялась детская отметина, на Стаса смотрел человек из другого мира.
 
- Ты же... ты же погиб... - промолвил Стас.

Ромка молчал.

- Ты прилетел за мной?

Ромка кивнул.

- Чтобы забрать меня с собой?

Снова легкий кивок.

- Значит, я тоже... мертв?

Вместо ответа Ромка сделал жест рукой, как бы призывая поторопиться. Тучи затягивали звездные россыпи, снова принялся накрапывать дождик. Стас обернулся. Где-то за насыпью, невидимые отсюда, мерцали золотые огоньки - окна его города, его мира, который он покидал навсегда. Ветер швырнул ему в лицо горсть дождевых капель. Если это было прощание, то оно походило на плевок. В недрах звездолета басовито загудела сирена - корабль готовился к старту.

- Ром... - Стас хотел спросить еще что-то, но увидел перед собой только спину, обтянутую голубой тканью комбеза.

Что ж, на остальные вопросы ему предстояло получить ответ уже на корабле. Больше не оглядываясь, Стас вслед за другом шагнул к трапу.