Годовщина. Cлишком дорого

Они вдвоём спустились в тёплый подвал и подошли к столику; на меховых шапках у них быстро таял снег. Они не спеша сняли с себя шапки, дублёнки, запихали шарфы в рукава дублёнок и сложили всё на стул. Уселись за столик рядышком друг с другом, официант принёс меню — две тяжёлые книги в кожаных переплётах. Мужчина открыл меню. Женщина положила перед собой бордовую розу на длинном стебле, достала зеркальце и проверила праздничный макияж. Она выпрямила ресницы кончиком ногтя, провела под глазами и вытерла каплю со щеки. Она положила голову мужчине на плечо. Мужчина перевернул страницу.

Женщина коротко зевнула, прикрывшись маленькой ладонью, убрала со щеки непослушный локон и прищурилась, как кошка под настольной лампой. Мужчина перевернул страницу.

Женщина смотрела на подсвеченные в стенах мощи вещей — пыльные чугунные утюги, кривые печатные машинки, тусклые медные чайники, ослепшие фотоаппараты и холодные керосинки. У всех этих вещей когда-то было своё предназначение, все они когда-то жили в человеческих руках.

Она, может быть, вспомнила, как дедушка, приоткрыв крышку утюга, бросал в него пару угольков, и оттуда выскакивало чёрное облачко. Дедушка проглаживал листья, которые насобирал для неё в саду, а она сидела рядом и читала ему вслух. Если какой-то момент в сказке ей особенно нравился, дедушка протягивал ей тёплый черешневый лист, и она вкладывала его между страницами. Дедушки давно нет, и утюг его потерялся, но ещё много лет она раскрывала свои старые детские книги, чтобы прикоснуться к его рукам и почувствовать запах его мягкой бороды.

Может, она вспоминала, как вместе с отцом «ловила момент». Пока он предлагал белкам орешки, она кричала: «Стоп-момент!» — и нажимала на кнопку старенького фотоаппарата. Замёрзшие пальцы её не слушались, и затвор всё время заедал, но они пробовали снова и снова — до самых сумерек. По ночам из ванной, где они проявляли фотографии, раздавался их дружный хохот: на всех кадрах был только отец — он смеялся и показывал пальцем, куда побежала белка. Она сохранила их все — десятки кадров, десятки пойманных моментов лежали у неё в верхнем ящике стола.

Наверно, она вспомнила, как сидела с мамой на веранде при свете керосиновой лампы — они ждали мужчин с рыбалки и играли в «Когда-нибудь». Вокруг керосинки кружились светляки, их распугивал трусливый летний ветер с озера. Мама расчёсывала ей волосы и постоянно нарушала правила — вместо того, чтобы рассказывать о своём будущем, мама говорила: «Когда-нибудь! Ты знаменитая актриса, люди едут в твой театр со всей страны, со всего мира. Они слушают, они чувствуют каждый твой жест, они понимают тебя. И каждый вечер ты видишь со сцены, как люди становятся чуточку… больше людьми». За нечестную игру мама не извинялась — она говорила: «Так ведь ты и есть моё будущее, принцесса…»

Мужчина захлопнул меню и тихо сказал: «Пошли». Они вылезли из-за стола, вытянули шарфы и стали одеваться. Женщина подняла со стола розу. Официант по привычке сказал: «Заходите ещё». Они вышли молча. Дверь скрипнула и впустила в подвал несколько завитков вьюги.

На их столике остался лежать влажный бордовый лепесток. Я отряхнул его и положил в карман — будет третьим в моей коллекции.