Воздушный змей

У него глаза цвета неба. Когда он смотрит вечером в окно или курит свою трубку, набивая ее табаком, я смотрю на него, и мне кажется, что я лечу... Лечу в небе, а там облака, там чайки над рекой... Там где-то вдалеке в тумане горы. И где-то бегает маленький мальчик, запуская в воздух воздушного змея с длинным пестрым хвостом, на тоненькой ниточке. Мне всегда нравились воздушные змеи... Они напоминали мне саму себя. Только он разлетается, взмоет в небо в надежде подняться выше и улететь, как какая-то тонкая нитка тянет его вниз, не давая стать по-настоящему свободным, тянет к земле, а он рвется, вырывается.
 В тот вечер он сидел на крыльце своего старенького деревянного дома. Доски, служившие для его облицовки, давно прогнили и утратили былой вид.
Начинался дождь. Сначала на землю упали тяжелые первые капли, затем раскатисто ударил по небу гром. Эхо далеко разнесло этот тяжелый, но такой приятный летом, звук.
-Даа…- протянул он. – Давно грозы не было! Сейчас польет все, не нужно будет с лейкой бегать! Жаль, что моей Машки сейчас нет. Она бы порадовалась, уж очень дождь любит.
 Его дочь Маша – единственное создание, которое он когда-либо любил. Его дочь, не моя. Хотя, сейчас, по прошествии стольких лет, я прощаю ему это. Наверное, лучше пусть человек любит одно существо, но по-настоящему, крепко и пламенно, до боли в горле от слез пережитых лет, чем делает вид, что ему нужны многие. Нет, я совсем не держу на него зла.
Он смотрел на разыгравшуюся грозу, жмурился от ослепительно яркого света молний, тонкими ломанными линиями расчерчивающими небо. Он вспоминал свою молодость, свои институтские годы. Школу он почти не помнил. Видимо, потому, что ему там было слишком скучно. Он часто рассказывал мне о том, какое серьезное воспитание у него было в детстве. Бабушка с железным характером, немка, была неумолима в плане графика учебы и отдыха. На то, чтобы сходить куда-нибудь погулять во двор, с остальными мальчишками, у него совсем не было времени. По “порядкам” бабушки время отдыха начиналось в 21-00 и заканчивалось в 22-00 крепким сном. В это время уже никто не гулял из ребят, да и выходить на час не было смысла. Единственной отрадой для него было лето. Летом бабушка отправляла его на море к тетке. “Море – соль жизни. Оно дарит и смерть и жизнь. Езжай, внучок”. Он никогда не понимал, на что именно надеется бабушка. Что он вернется чуть менее худощавым и длинным? Или что море воспитает в нем дух истинного мужчины и он, заболев жаждой  безумственной стихии решит, как и его дед Александр, стать моряком? Он лишь возненавидел море. Ему хотелось, как и всем, все детство гоняться в салочки, обмениваться марками, ссориться и мириться. Ничего этого у него не было. Все лето он сидел под чутким надзором тетки, которая запуганная рассказами его бабушки о “небывалой прыти внука”, почти все дни его контролировала зорким кареглазым взглядом. Дружить с кем-либо ему не позволялось, да и местная молодежь не особо желала принимать в компанию “зануду и маменькиного сынка”.
  Дождь набирал все большие обороты, ветер шатал и раскачивал деревья, срывая с них листья и бросая на грязные камни, по которым ручьями стекала вода. Он еще раз вздохнул, улыбнулся и вспомнил приятные студенческие годы. Лишь тогда он смог вздохнуть чуть легче. То ли возраст у бабушки стал уже неподобающий для воспитания, то ли она решила, что пора дать внуку хоть каплю самостоятельности, не знаю, что произошло. Но с поступлением его в институт все былые проблемы вдруг резко улетучились. Появились друзья, девушка. По вечерам он ходил в кружок “электроники и техники”,а уже совсем поздно ночью любил пройтись в одиночку по старой мостовой. Кстати, на этой мостовой мы и познакомились с ним тогда, правда, это было несколькими годами позже.
 Еще раз что-то прокричал гром. Он поежился, поднялся с плетеного кресла и ушел с крыльца в дом. Там поставил греться чайник и, облокотившись на крышку качающегося стола, наверное подложенная под ножку бумажка опять вылетела, стал молчаливо смотреть на то, как в том закипает вода. Прозвенели часы, сообщив о том, что уже восемь вечера. Кто-то постучал в дверь. Чайник как раз закипел, пришлось быстрее выключать газ и бежать открывать.
- Олег! Ты что здесь один сидишь? От непогоды что ль прячешься? – кинулся в комнату, капая каплями воды с плаща, его друг Игнат Белозеров.
Он кивнул и принялся разливать кипяток по чашкам.
- А Машка где?
- В городе, учится. Художницей стать хочет. Блажь, конечно, все. Но ей нравится. Хотя, ты же знаешь, какая она у меня попрыгунья. Сейчас нравится, потом разонравится, начнет плакаться, чтобы папа что-нибудь придумал. Эх, а что папа? Папа и сам толком свою жизнь не устроил.
Игнат тяжело рассмеялся, а затем закашлялся.
- Ты не против, если я закурю? А то совсем что-то дождь вымотал все нервы. Я до тебя под этим ливнем минут сорок чапал, а от тебя мне еще полчаса идти. Будь проклято это электричество, чтобы заплатить за которое я должен на старости лет с радикулитом идти пять километров пешком! А Машка-то правильно профессию выбрала, сейчас вон, все новое, красочное в мире, глядишь, и пригодится ей! А про тебя, так ты сам в деревню жить переехал, кто тебе виноват? Вот лично я тебя не понимаю! Мне бы твою квартиру в городе, такие б деньги загребал! А ты тухнешь здесь, как шпротина в банке. Чего здесь ловить? Вот чего?
Олег улыбнулся. У него была очень мягкая улыбка, не широкая, а именно мягкая, покровительственная.
 - Чего ловить? Здесь тихо, спокойно. Знаешь, я всю жизнь об этом мечтал. Что бы меня никто не трогал. Никто не указывал, что мне делать. Здесь я сам себе хозяин. В городе же люди все подчиняются даже такой нелепой вещи как будильник.
Игнат зажег сигарету и, прищурившись, занятулся.
- Ох, леший с тобой, все равно тебя не переубедишь. Ни Машке своей деньгами помочь не можешь, ни себе. Кто тебя на старости лет обеспечивать-то будет, старый хрыч?! Машку бы пожалел! Кстати, ты больше не куришь? Где же твоя неизменная трубка?
Но Олег как всегда лишь улыбался и лукаво смотрел своими синими как небо глазами.
-  Нет, не курю, бросил. У каждого своя жизнь, Игнат. Машка пусть учится. А о своей старости я позаботился. Ты же знаешь. На счету довольно средств. А здесь ничто не мешает мне наслаждаться свободой.
Олег оглянулся к окну. Дождь закончился, сквозь стекло пробивались тонкие лучи солнца.
Игнат вздохнул и устало поднялся со стула.
- Что ж. Гроза перестала. Пожалуй, я пойду, а то мне еще до дома идти. Спасибо, друг, за чай и за разговор. Не обидел ничем?
Олег рассмеялся.
- Конечно же нет. Заходи еще.
Потом Игнат ушел. А он вновь остался наедине со своими мыслями, со своим спокойствием и свободой.
Он зевнул и вышел во двор. Где-то начал свою переливчатую песню соловей.
Красиво. Я знаю, что ему всегда нравилось его пение.
Он посмотрел в небо. Облака все быстрее набирали свой ход, стремясь поскорее улетучиться прочь.
- Господи, как хорошо!
Он широко раскинул руки и запрокинул голову, вдыхая с наслаждением ароматный травянисто-дождевой воздух. В голове его не осталось ни единой мысли, казалось, они пропали вместе с рваными облаками, убегающими с неба.
Затем странная перемена произошла в его лице. Он вдруг озорно улыбнулся неизвестно чему, размял руки и, подойдя к раскидистой березе у крыльца, ловко подтянулся и вскарабкался на самую высокую ветку. Та, явно не выдерживая его веса, раскачивалась из стороны в сторону, норовя обломаться вместе с нежеланным гостем, но ему было все равно. Он сидел на березе, раскачивал ногой и улыбался. Кто бы что ни говорил, это было более всего на него похоже.
А вечером Машка из города приехала. С душистыми яблоками и разрисованным пестрыми красками холстом. На холсте была та самая береза. Машка всегда знала, что привезти отцу.