Вырванные страницы. Таверна Бледный призрак

Глава седьмая. Таверна «Бледный призрак»

Что может быть лучше, чем ввалиться с мороза в жарко натопленную избу, стянуть насквозь мокрые, ледяные варежки и растопырив скрюченные от холода пальцы над плитой, ощутить ладонями поток тепла и то,
как в онемевшие кончики возвращается жизнь. А потом, скинуть полушубок, валенки и встать спиной к печке, ощущая, как невидимые горячие лучи проникают сквозь свитер, рубашку, брюки, трусы, кожу и прогревают организм до костей. Потом повернуться, подставляя живительным лучам свой фасад, и чувствовать доброе тепло на лице, и жмуриться от удовольствия. Что может быть лучше?

А ведь она ещё и читает! С ней можно поговорить о литературе….   
      

(вырвано)


Таверна «Бледный призрак»

Сколько может человек радоваться? Ну, пять минут, ну, десять. А если избежал смертельной опасности? Всё равно пять минут. Такова биохимия процессов в мозгу - запасы энергии и необходимых веществ в клетках нейронов конечны. Человек может вновь и вновь вспоминать свалившееся счастье и переживать его, но это будут лишь повторяющиеся, затухающие волны возбуждения. А сколько может радоваться жизни человек в Мари? Есть ли здесь биохимия, работают ли законы молекулярной биологии? Ведь здесь даже законы физики искажены.

Об этом раздумывал Северьян, когда они с Костяном, отсмеявшись, отрадовавшись, сидели за массивным столом, прямо посреди трактира и вспоминали приключение на Лестнице.

Некоторое время тому назад, они буквально ввалились в полутемное, каменное помещение трактира, нарушив мотонное гудение десятка подвыпивших голосов. Факелы на стенах вздрогнули, они здесь такие же как на лестнице, но казались более живыми, скорее всего от того, что оставляли копоть. Воздух из-за них или из-за присутствия множества немытых тел был тяжел, несвеж и спёрт. Посреди зала под потолком покачивалось огромное колесо, на котором потрескивало несколько десятков свечей, однако, ни они, ни настенные факелы не создавали достаточного освещения, всё тонуло во мраке.

Никто из приятелей и не подумал обращать внимания на негостеприимную атмосферу заведения. Оба буквально светились от счастья. Жизнь, превратившаяся на какое-то время в мучительную пытку заточением, вдруг снова раскрыла свои радушные объятия. Оба были счастливы.
 
Все места вдоль стен и в нишах были оккупированы мутными личностями и только посреди зала, прямо под «люстрой», пустовал длинный стол.
Отчего публика избегает это место, Северьян тогда не подумал, ему было не до такой ерунды, он снова вернулся в жизнь, обрел свободу и теперь наслаждался ею. Он даже не заметил, что когда они радостные плюхнулись за этот стол, гул в зале стих.

Костяну с Северьяном было на всё плевать, они возбужденно, вспоминали случившееся.
- Когда ты решил факел размолотить об стенку, я взаправду спужался, - вскрикивал Костян.
- А если б ты хоть слово сказал, клянусь, я бы тебе врезал!
- Вот и я думаю, ну его к лешему, пусть перебесится, охолонет.
- И что, ты не паниковал совсем?
- Маленько было конечно, - пожал плечами Костян, - особенно когда ты психовал, тут да. Тут сдрейфил.
- И тебе было плевать, если б мы не решили чертову головоломку? Ты не боялся застрять там навечно? – Северьяну не верилось в такое хладнокровие деревенского героя.
- А чё там бояться, - хорохорился Костян, - ходили бы туда сюда, вверх-вниз, да и всё. Сам же говоришь, что жрать не надо.
«Вот оно явное преимущество простой организации ума перед сложной», - вздохнул про себя Северьян.   

Подошел хмурый хозяин трактира и уперев руки в бока молча уставился на посетителей. Его не замечали. Наконец терпение трактирщика иссякло, он навис над столом и пробасил:
- Жрать, пить будем? Или я тут бесконечно буду торчать?
Костян с Северьяном поглядели на внушительную фигуру и прыснули со смеху. Слово «бесконечность» прозвучавшее в таком невинном контексте, не могло не вызывать радость. Трактирщик не ожидал такой реакции:
- Цыц! - грохнул он кулаком по столу. – А ну, катитесь отсюда.
- Всё, всё, больше не будем, – сдерживая спазмы смеха постарался исправить ситуацию Северьян, – а принеси-ка на голубчик….
- Мне мороженко – вставил Костян.

За соседними столами любопытствующие физиономии поворотились в их сторону. Тишина кругами разбежалась по таверне и заполнила всё. Вдруг её нарушил трубный хохот хозяина. Его дружно поддержали остальные. Когда раскаты стихли Северьян поспешил исправить ситуацию:
- Мальчик шутит! Он шутит! Мальчик дурачок. Два пива, уважаемый, две  холодненькие кружечки пива. Да так чтоб посвежее. Будь любезен, постарайся. У вас разливное есть? - Северьян излучал столько учтивости сколько мог в себе обнаружить.
- Да вы оба шуты, - хохотнул хозяин, - какое же оно ещё бывает, твердое что ли?
Он буркнул себе под нос: «Вот, кретины», и ушел исполнять заказ.

- Я не дурак, - сказал Костян Северьяну и обвел помещение хмурым взглядом. – Раз нельзя мороженки может, чего покрепше примем? – предложил он нерешительно.

- Нельзя, - мотнул головой Северьян, - растворишься. - Он подмигнул приятелю.
- Чего?
- Призраком станешь. Я не шучу. Посмотри потихоньку направо, - понизив голос, предложил Северьян, - видишь, там двое сидят в углу? Ничего не замечаешь?

Костян обернулся и обомлел, глаза уже привыкли к полумраку. Сквозь бородатую рожу одного из выпивох можно было разглядеть кладку стены. Сквозь другого просматривалась закопченная гравюра. Эти двое что-то горячо обсуждали в пьяном угаре и даже хватали полупрозрачными клешнями один другого за бледные лацканы сюртуков, но от самих остались уже одни смутные контуры.

Костян в ужасе обернулся вокруг и заметил, что все посетители в той или иной мере полупрозрачны. Выпученными, немигающими глазами он уставился на Северьяна и шепотом выдохнул:
- Это люди?   
- Какие же это люди, - улыбнулся Север, - смотри какие бледненькие. Нет Костян, это самые настоящие призраки.

Несмотря на задорный тон приятеля, у Костяна зашевелились волосы. 
- Ладно, ладно, не дрейфь! – видя крайний испуг, поспешил ободрить товарища Северьян. – Люди это. Самые обычные люди, только слегка выпимши. Ты думаешь у тебя на селе, когда мужики напьются, они также не исчезают? Хо-хо, ещё как! Только это не так заметно.  У пьяного человека меняется механизм взаимодействия с окружающим миром. Рвутся тонкие связи. Если хочешь знать, люди на самом деле не такие как мы их видим.
- Не такие свиньи? – Костя пытался шутить.
Север усмехнулся, - как свиньи да, по поведению, а выглядят как деревья. У каждого человека огромных размеров невидимая крона из тысячи веточек и многие из них тянутся на сотни километров, а может и вовсе не имеют длины - бесконечны, это пока не известно. Ты думаешь как люди чувствуют друг-друга за тысячи километров? А вот посредством этих самых веточек, понял?
- Мы-гы.
- Когда же человек напивается, то ветки эти как бы утолщаются, становятся короче и вообще их становится меньше. Ты напивался когда?
- Угу. Было дело.
- И что ты при этом чувствовал?
- Башка болела.
- Не сразу же. Когда пил, что чувствовал.
- Приятно было. Весело.
- А ты заметил, что веселье это изнутри идет? И чем его больше, тем меньше чувствуешь окружающее.
- Угу, - промычал Костян, чтобы от него только отстали.
- Это прекращают работать те самые веточки, понял? Занешь что интересно, оказывается, каждая из них функционирует в своём диапазоне, каждая отвечает за свой тип взаимодействия. Вот сколько типов взаимодействий известно современной физике?

Костян слушал разглагольствования товарища и начинал скучать.

- Правильно четыре. И это справедливо для простейших, неживых систем. А для нас, для живых организмов их сотни! А может тысячи. Только классическая наука пока не способна их различать, ибо…

Костяна спасла огромная ручища трактирщика. Она бахнула на стол две огромные, потемневшие от времени и постоянного употребления кружки:
- Извольте.
Белые шапки пены дрогнули и сползли на дубовый стол, где превратились в ручейки и потекли к краю.

Северьян сделал глоток и замычал от удовольствия:
- М-м-м! Вот это пиво! – для пущей убедительности он ещё закачал головой. – Вот это оно!
Костян тоже отхлебнул: - Хорошее, ага.
- Хорошее! - Передразнил Север, - да охренительное! Нет, ты чувствуешь? Чувствуешь, какой тонкий вкус? Чуть-чуть горчинка от хмеля, самую толику. Вот я как раз такое люблю. – он ещё отхлебнул, - о-бал-деть! Да на какой же это воде делается? Словно из горных источников. – Он сделал несколько быстрых коротких глотков, чтобы дальше уже смаковать медленно.

Тут он вспомнил что-то и приободрил Костяна: - ты пей, пей! Что сидишь? – А потом стал наблюдать что будет дальше.

Сомнения в том, что Костян «поддельный», у Северьяна давно отпали, но всё же – вдруг станет прозрачневеть, проверить нужно. Так, на всякий случай. 

Костян выпил пол кружки, радостно икнул, но более водянистым становиться не спешил.
- Ага, вот теперь и мне хорошо – облетели листья, обломились ветки. А на тех деревьях есть листья?
- На каких, - не понял Северьян.
- Про которые ты врал.
- А-а. Нет, – он улыбнулся. - Думаю, что нет. Точно нет. Это же я их придумал, сиречь - открыл.
- Эх, хорошо вам научникам, - Костян ещё пригубил из своей посудины, - сам себе открыл, сам себе закрыл, и в хвост не дуй. Слушай, а мы тоже превратимся в призраков?
- Мы нет. У нас другой организм. Кажется. Может быть… Не знаю если честно, но что-то у нас другое. Сюда бы лабораторию! – мечтательно произнес он.
- Точно, опыты на людях ставить, - подковырнул ученого Костян.
- Ну что сразу опыты?! Самые основные исследования хотя бы провести. Анализ крови, мочи, прочей требухи. Понять состав тканей, строение организма, физиологию, психологию.

- Всего делов-то. А если они не такие как мы, то можно и вскрытие делать, или током поисследовать.
Северьян глянул на «деревню» подозрительно:
- А ты гуманист что ли? Не ты ли свинье брюхо вспарывал, да петухам головы рубил?
- Вот вот, и я говорю, свиней можно и этих тоже. – Костян помолчал немного, задумчиво разглядывая порезы на столе. – А может оно и правильно, что чёрта лысого ты сюда свою лабораторию притащишь?
- Может и правильно, – сдался Северьян. – Наверное, Марь так от нас защищается. Кто её знает?

      
(вырвано)

А я уже начал проникаться к этому автору... Интересно, кто он? Мучился ли, страдал, когда творил сей опус? Мог ли предвидеть, что какой-то чудак, вот так вот будет сидеть возле печи и драть лист за листом? И что сказал бы когда узнал? Может эта книжка далась ему ценой невероятных душевных мук, терзаний, тревог? Или просто садился за стол в своей тесной коммуналке и строчил, строчил. Строчил ночи напролет, особо не задумываясь о производимом на свет содержании? Почему-то мне больше хочется, чтобы мучился. Хотя, судя по результату…

Впрочем, кто я такой чтобы судить? Любая критика никуда не годится, в силу своей безнадежной субъективности, подверженности модным течениями и сиюминутным порывам. Любая критика бессмысленна и должна быть запрещена. На всем белом свете есть лишь один эксперт по книгам, одно разумное существо, обладающее безупречным вкусом и чутьем. Лишь Матильда имеет право судить творца.

Когда рукописи попадают в огонь они либо сгорают, либо нет, третьего не дано. Обычно сгорают.