Травы высокие

Травы  высокие.

(рассказ-притча)

Солнце для всех  светит одинаково.

    Близился  Новый год.  В углу нежно-персиковой  комнаты  стояла  ярко разряженная  золотой  мишурой и блестящими  разноцветными шарами ель. Ель была настолько высокой, что едва не доставала  до потолка… В большое окно  смотрел  синий бархатный  вечер, украшенный  поблескиванием  белого  снега.  Комнату  наполнял  уютный теплый свет, и слышался  радостный детский смех. Казалось, воздух был наполнен  запахом персиков…В комнате, посреди счастливых, белокурых и кудрявых  детей  сидел  Он. Человек. Просто человек.
    Она  подошла незаметно, неслышно  и  остановилась на пороге, прислонясь  к дверному косяку. И на ёе  губах замерла  тёплая, любящая улыбка, когда Она  увидела, что  к Нему  протягивает  маленькие  ручки  такое же маленькое  живое существо  в коротеньком платьице. Оно  неуклюже  уселось  к  Нему на колено и прижалось к Его молочно белому свитеру с высоким воротом, прося заботы  и ласки.  «Хмм…» – тронула Его лицо  растроганная  полуулыбка. И смеялся  Он  вместе с детьми. А Она просто  смотрела на Него. И просто была рядом.

  Он  пришёл в этот мир  на полтора десятка лет раньше, чем Она. Его  звали Вадим. Просто Вадим.  В нём не было ничего особо  примечательного. Можно только сказать, что никогда не было понятно, какого цвета  его глаза – в зависимости от времени суток они могли становиться  то  темно-серыми,  то зеленовато-голубыми, то черными. Какое-то особое обаяние придавал ему маленький рот с плавно очерченными губами, уголки которых были немного опущенными. И как только он начинал  говорить, то  движения их  будто бы вбирали  и цедили всю мягкость его  собственного  имени :  Ва-дим.
- Ты как будто  весь  серебришься… - сказала Она Ему  теперь, когда увидела, как  белый  электрический свет лампы  позади  Него  лоснится на Его волосах.
Он  повернул голову,  и  обаятельная  кошачья улыбка  приподняла уголки Его рта кверху…

***

      Это   был один из  городов России,  который  все  москвичи – как,  впрочем,  и все остальные города  большой страны, не носящие имя «Москвы» – называли «провинцией».  Он был  «затерян»  где-то в средней полосе России, на границе Урала и Сибири.  Вокруг  него  сгрудились  несколько  пригородов, а к  востоку  расстилалась  непроходимая  тайга, утопающая в диких  лесах. По местности  протекали  реки. По  лесам  проходили  ветра, напоенные  запахом таёжных  трав, и можно  было услышать  пение каких-то  диковинных птиц. Но  случайному  путнику  лучше не заходить  в эти края, дабы не  заблудиться и не сгинуть  здесь навсегда.  Эти места  были  непреступны  и могли  напугать неопытного, несчастного путешественника  шорохами и звуками  дикой  и величественной  природы. Старые  поговаривали, что в глубине  лесных  чащ  живут  странные, чудесные  люди, умеющие «под  землю ходить». Ростом  они  велики  и осанкой  величавы. Отличить  их  можно  по глазам  изумрудным, ярким,  да  по волосам  длинным золотым.  Дома  у них  из  россыпи  драгоценных  камней, потому-то не любят  они у  себя чужаков, до богатства  охочих  да любопытных  больно,  покуда  сами  они всё  себе  добывают, превращаясь по ночам  в трудолюбивых  ящерок. Но уж коли  и забредет к ним  кто, честного человека  мигом от нечестного  отличат.
   Однако вернемся  в город. Вадим  бегал  по его улицам  15-летним  мальчишкой,  когда  на свет появилась  она, и её крик  огласил  стены больничной палаты. Её  нарекли  Чероттой. Да-да, именно так её и звали. Но зато никто  потом, когда  она повзрослела, так и не смог  ей  объяснить,  почему ей дали такое имя.
   Когда  Черотта  пошла  в первый  класс, Вадим уже успел  отучиться, повалить  в армии лес,   даже жениться и уж  нисколько не подозревал о существовании Черотты. Они  жили на  одной земле, смотрели в одно и то же небо, дышали одним  воздухом, ходили в одном городе, по одним и тем же улицам,  но будто разными дорогами. Может быть, Вадиму  и встречалась где-нибудь  эта маленькая девочка, но не оставалась  в его памяти, как и сотни  лиц, которые  мы встречаем  ежедневно на городских  улицах в общем потоке. Может  быть, и Черотте  встречался  Вадим, и  она  с интересом  на пару мгновений  задумывалась: «Какой  взрослый дядя…». Но в детском сознании  картины жизни слишком быстро  сменялись  одна другой. Кто  знает?..
   Ознаменовавшись  одними лишь бесплодными  надеждами  на счастье, первый брак  Вадима очень быстро распался.  Они  были слишком  разные: он  играл  на саксофоне и гитаре  и  рассказывал  ей о картинах  Валеджо; она -  профессионально  занималась  плаваньем и  была  далека от искусства. От неё остались лишь  фотокарточка  и запах  молотого  кофе… Каждый день Вадим  открывал  входную дверь своим ключом, зажигал на кухне свет, а по вечерам  выкуривал по одной сигарете. За стенами  его небольшой  однокомнатной  квартиры, выходящей окнами  в тихий зеленый  дворик  с детской площадкой  продолжала  течь  своя  маленькая жизнь, и происходили свои  маленькие  драмы.
   Черотта  росла, встречая  год  за годом,  и ничего  не знала ни о них, ни о том зеленом дворике, ни  о том, какой свет  зажигался на  кухне  Вадима, ни  о  тех  окнах, в которых  горел  этот  свет.  Она больше всех  праздников  любила Новый  год  и то, как  на стеклах  её  окон  замерзает  морозный  пар, образованный  от того, что на ночь приоткрыли  форточку. И вот уже на утро  на стекле  рассыпается алмазная, мелкая крошка.
   Постепенно  превращаясь из маленькой  девочки в юную  девушку, Черотта хорошела  день ото дня. Природа  наделила её  длинными рыжими, волнистыми волосами. Её  глаза  цвета  морской волны  обрамляли длинные  ресницы. Смотрели  они очень пронзительно, с лёгкой раскосой  хитринкой, за что  одна  полоумная соседка  считала её  ведьмой  и своим  злым  языком  кудахтала всякие  небылицы. Черотта  только  смеялась ей во след  и проходила мимо.

                ***

   Однажды  летним  днём, устав  от зноя, Вадим в парке присел на скамейку, скрытую  в тени лип. Он, было, придремал, в то  время, как к нему  подсел  человек  с банкой  пива в руках.
- Не  помешаю? -  спросил  мужчина  и  приветливо разулыбался.
- Нет-нет. Что вы, -  отозвался  Вадим.
В глазах  мужчины  блеснула  серая  поволока, и он, вздернув  дугообразные  брови вверх, разулыбался ещё больше. Выглядел  он  самое что ни есть обыкновенно: среднего роста, на  вид около  45  лет, круглое лицо, круглый  живот, обтянутый  серой  майкой, узкие  плечи, короткие ручки. В общем,  был похож  на медвежонка.
- Фуууф…Ну, и жара сегодня… - сказал он,  отхлебнув  пива.
«Наверное, лет через 15-20  я буду очень похож на него…» -  вдруг осенила  Вадима  мысль, ибо между ними было действительно  нечто сходное. Это «схожее» было скользящим  как  ветер.
   Вскоре  они  разговорились.
-  А  я, вот, квартиру снимаю, - рассказывал новый  знакомый Вадиму. -   Пятый  год  уже… Да хочу подыскать себе что-нибудь другое.  Цены  растут, так сказать… Пробовал снимать комнату, да  хозяйка попалась зловредная: то  ворчала, что поздно прихожу и бужу её  хлопаньем двери, то вещи у меня не так, как надо лежат.  Вот так и мотаюсь – с  комнаты на квартиру, с квартиры на комнату…
- Вечный  квартирант, значит… - улыбнулся Вадим.
Тот  опустил глаза, и желваки его  заходили:
- Получается, что  так… э-э-э… Может, по пиву?.. Я принесу…
- Не откажусь…

  С  этого  дня они подружились. Часто  встречались  за  кружкой пива. Новый  друг  оказался  интересным собеседником, приветливым слушателем. Он рассказал Вадиму, что когда-то тоже увлекался музыкой, но из  театра его выгнали  за пьянство, и одно время  он пытался попробовать себя в роли  драматурга, но из  этого ничего не вышло. Он не умел правильно «обставлять»  действие в пьесе и  «продумывать» психологию  героев… Этот  человек  зачастил  к  Вадиму в гости, радуясь его  холостяцкой  жизни. И,  хотя они во многом  сходились  во взглядах  на искусство, он  привносил в жизнь  Вадима  элемент  беспокойства…
    Знаете ли, мы  все, начитавшись загадочных  романов, думаем, что некое воплощение  сатанинского, демонического обязательно должно прибыть  в столичный город, в странном одеянии и, разноокое, раздвигать границы  времени и пространства. И кто бы мог думать о том, что оно – есть  обыкновенный смертный, провинциал  и неудачник, барахтающийся в повседневной неприкаянности?..
   Не  то, чтобы «горе-драматург»  доставлял Вадиму какие-либо хлопоты или  докучал. Скорее, наоборот, вел себя очень учтиво  и  добродушно, но от него  не  исходило покоя, гармонии. От его  внешней  теплоты  веяло  тревогой внутренней  холодности. Он  был  похож на плебея, нацепившего маску  интеллигента, только лишь в каких-то незначительных мелочах проявляющего свою истинную сущность.  Но Вадим  едва ли  замечал  это. У него  было  слишком великодушное  сердце.
- Мы  все играем какие-то роли… - говорил  Вадиму  подвыпивший  полночный  гость.
- Но нельзя  же  играть  всё время, -  возражал  ему  Вадим. -  Жизнь  больше театра…
- Ты  знаешь, вот смотрю я на тебя, -  манерным жестом  тронул  он  Вадима за плечо, - смотрю я  на тебя и  вижу: ты ведь похож на меня, будто сын родной, но  в тебе есть что-то, чего  во мне  катастрофически  не хватает.  В тебе  как будто  природа  подлатала то, что  во мне  было испорчено… И скажу тебе  по секрету,  я тебе  завидую.
- Завидовать  кошке, которая  гуляет  сама по себе? -  раскатистым  бархатом  расхохотался Вадим. – Ты  меня  удивляешь.
- Да вот, - спохватился тот. – Надо  будет тебя  познакомить с одной женщиной. Она тоже  сейчас одна. Твоего возраста. Ну, чуть  постарше… Глядишь, и сойдётесь. Чем черт не шутит.
- Что ж, веди…

  Через  пару недель  в квартиру  Вадима  пришла женщина лет 34-х… Скромная, зажатая,  но цепкая.  Костистая, нескладная  фигура делала её похожей  на цаплю. В  лице её было что-то узко неприятное и до того заурядное, что она ничем не могла  выделяться из  общей  серой  массы. Она  усиленно улыбалась и  старалась говорить своим скрипучим голосом чуть глуше и тише, чем это она привыкла  делать. Потом, когда посидели за столом и  немножко расслабились, гостья показала себя бедной-разнесчастной и поведала о том, как тяжело жить матери-одиночке в нынешнее время в  черте города без права «на перспективу дальнейшего развития», и т. д., и т.п.
  В конечном счёте, Вадим, обладая мягкосердечием, пожалел её и даже начал  испытывать к ней  симпатию. Через полгода, сияя от счастья, она  вместе с  сыном и дочкой, а также чемоданами, перебралась к  Вадиму. А ещё через три месяца, на исходе января, они  расписались.

***
  Одно  время  Черотта  увлекалась рисованием. Больше  всего она любила рисовать  волков, лапами  увязающих в снежных  сугробах, что, впрочем, не укрылось  от глаз  досужей  соседки. Она  начала  роптать на юную художницу пуще  прежнего. И Черотта вскоре и вовсе перестала рисовать свои картины и начала  сочинять стихи. Получалось очень хорошо.

   Шёл восьмой год  семейной  жизни Вадима. Ему было где-то около сорока. Оставив в жизни Вадима «жену с двумя детьми», его дружок не  появлялся  у него дома, видимо, сочтя, что для посиделок там уже слишком   тесно, и куда-то  сгинул.  Эта женщина, похожая на цаплю, став женой Вадима, ощутимо подурнела  и заметно осмелела:  теперь она  позволяла  себе командовать в доме. Она не разделяла  его  увлечение музыкой  и не понимала  искусство, зато  всё чаще и чаще  делала Вадиму высокомерные  выговоры  по всякому пустячному поводу. Он  чаще всего молчал, удрученно склонив  голову, на которой уже  появились первые проблески седины. По вечерам, кутаясь в табачный  дым, он курил у раскрытого  окна.
   Однажды  его жена вместе с детьми  уехала к тетке  в деревню. Вадим  за многие  месяцы впервые остался  один в своей квартире, как в былые  холостяцкие времена. На город  надвигались летние сумерки. Со  двора  доносились голоса гуляющей  молодежи. На  свой зазеленелый  дворик  Вадим  посмотрел  из окна. Немного походив по комнате, он остановился и бросил  взгляд  на свой саксофон, пылящийся в углу. Подошел  к нему, взял в руки, бережно обтёр тряпочкой. Губы  его коснулись раструба, пальцы – круглых клавиш. Он набрал в грудь воздуха – и комната наполнилась синим  бархатом  саксофонической  мелодии… Она  вторила  звукам затихающего города и вздымалась  над ним  глубокими, сладкими, как  медовая патока, низами.  Упоённо прикрыв глаза, Вадим  продолжал играть и как будто сливался с этой музыкой, но мысль о позднем часе вернула  его на землю. И саксофон замолчал.
    Вадим снял  гитару со стены и присел с нею на кровать. Тихонько трогая струны, он попытался настроить  её, но его голову занимали какие-то посторонние мысли. Вскоре он оставил и это занятие.
    Его веки сомкнул сон. Снилось  высокое, затянутое молочными облаками небо и зеленый луг. И травы. Такие  высокие… В полный рост Вадима. Он  едва пробирался сквозь них, как через  чащу, раздвигая большие травяные стебли руками. На руках  оставалось шелковистое ощущение. Дурманящий запах  горькой полыни  вплетался в манящую  мелодию саксофона.
   На  следующий день вернулась жена. Но одна. Без детей. Детей она оставила гостить у тетки ещё на неделю.  В деревне  летом уж больно воздух хорош.
   
    Черотта  сидела  при свете  настольной  лампы  за письменным столом. Чистый  лист бумаги покрывал  желтый, расплывчатый круг. Она сидела, подперев лоб руками. По ним струились её медные волнистые волосы. В голове крутились красивые, изумрудные слова, но никак не могли сложиться в гармоничный, законченный образ. Так хотелось написать это стихотворение. Но строчка не шла. Это было вечером того же дня, когда жена Вадима вернулась из деревни.  Черотта не знала, что через  четверть часа  где-то в городе, в одном доме с видом на зеленую детскую площадку, загорится электрический свет, освещая белые стены… И что-то произойдёт.
      Ночь  зажгла на  небе  огромный  диск луны. Темная мгла была настолько  чистой, что  серебряный свет  заливал улицы  города  косыми дорожками. Пьянящий запах полыни  наполнял воздух. И где-то на водосточной трубе кошки устроили  полночный  концерт. Вадим открыл глаза.
- Господи, Вадим! Ну, сделай же что-нибудь! – напряженно сказала ему жена. – Я не могу уснуть! Я скоро с ума сойду от  этого пения  кошачьего!
Вадим молчал.
- Ты что? Не слышишь меня что ли? – повысился её голос.
- Что мне, придушить их что ли?  - ответил он.
- Ну,  придумай  что-нибудь! Я  так не могу!
- Я ведь  не живодер и не твой слуга.  Мы ведь не  одни в доме. Ведь их слышат  все. И соседний дом тоже.
- Но ведь это же я тебя попросила! Значит, тебе всё равно до того, что я говорю?! – почти взвизгнула она.
- Причём  здесь твоё «всё равно»? – начал  раздражаться Вадим, но его голос всё же звучал  рассудительно и увещевательно. – Я что, по-твоему,  должен выбежать на улицу с топором  и зарубить  этих  кошек?! Или ошпарить кипятком?.. Ты за дурака меня принимаешь?
- А я должна мучиться  и не спать?!!!
- Как  ты со мной разговариваешь?!
- Замолчи!
- Ах, ты мне и  рот ещё затыкаешь?! – Вадим  подскочил на кровати, метнулся к стене и зажег свет. – Ну, с меня, кажется, довольно!
- Зачем ты включил свет?!
- Семь  долгих лет ты тянула все мои силы и вечно всем была не довольна! -  нервно  натягивал Вадим  на себя  брюки и будто не слышал  её. – Но теперь – баста!  С меня хватит!  Восьмой год я тяну тебя и твоих детей! И за всё это время я не слышал от тебя, чтобы  ты спросила, как у меня дела! Чем я дышу и чем я живу! Н-ееет! Ведь это неинтересно! Интересно только то, что касается тебя! Я всегда был средством для решения твоих проблем!
- Что? Что ты такое говоришь?! – расплакалась она, и её голос сорвался.
В его лицо  ударила краска. Тяжело дыша, он схватил  черную сумку  и стал запихивать в неё свою одежду.
- Что? Что  ты делаешь? Ты уходишь?! Ты бросаешь меня?! – в рыданиях подскочила она к нему.
- Оставь  меня! – отдернул он руку. -  «Дай! Принеси! Подай!» – я только это слышал от тебя все эти годы! Теперь  вот эти кошки! Господи, какой я был дурак!
- Куда же ты пойдешь?! Опомнись! Ночь на дворе!
- Ничего, найду где переночевать!
- А как же квартира?!
- Можешь оставить её себе! Ведь ты же давно её себе присвоила!
- А как  же дети?!
- Они не мои! – бросил он, одевая ботинки  в прихожей. – Прости меня.
Всхлипывая,  она  пыталась его удержать:
- А как  же я?!
- Я тебя никогда не любил. Мне было просто жаль  тебя… - приоткрыл Вадим  входную дверь и уже собрался, было, выходить.
Она заплакала ещё  больше:
- Постой! Постой же!
Он остановился. И на пороге  замер его чёткий  профиль.
- Ну, неужели это всё из-за кошек?! – истерически спросила она.
- Нет… Я просто хочу  играть на своей гитаре, - ответил Вадим и шагнул во тьму.

    Перекинув сумку через плечо,  он  пружинисто  пошел  по лунной, ночной дороге, не оборачиваясь. В ночи он отыскал своего старого заспанного  друга и закинул к нему вещи.  Тот  всё ещё снимал квартиру…
    Следующее утро  выдалось довольно теплым и солнечным,  но далекие свинцовые тучи  предвещали  освежающую грозу.  Вадим  пошёл бродить по городу. По улицам, как всегда, сновали десятки  лиц, растворяющихся в общей массе. На мгновение  Вадим  остановился, чтобы закурить. Достал  папиросу и, загораживая трепещущий огонек ладонью от ветра, поднёс к ней зажигалку. Он  поднял глаза и тут же замер. Папироса  вывалилась у него изо рта.  С ним  поравнялась  девушка с медными волосами. Черотта.  Поймав его взгляд, она тоже остановилась. Шум городской толпы  разом стих вокруг  них. Земля замедлила свой ход. И зеленой листвы стало так много… Люди  не шли теперь, а плыли вокруг них. Два человека стояли  и смотрели друг на друга.  Они  не были никогда  знакомы, но  смотрели друг на друга так, будто  знали  друг  друга  не меньше ста  лет. Глаза их посветлели, и оба они улыбнулись. И вот так, в молчании, они понимали  гораздо больше, чем могло бы дать им слово… Да, они определенно  знали  друг  друга сто лет…

- Как же долго я искал  тебя… -  сказал Вадим.






7. 07. 2011.