Приснился мне сон

             Это была река. Быстрая, неширокая, с солнечными пятнами, затененная кустами и склонившимися деревьями, вдвоем с кем-то в лодке мы быстро плывем по ней, как по светлому тоннелю, и нам радостно обоим, и какое-то счастье там впереди.
     Я проснулся с чувством радости и вспомнил эту реку - я никогда ее не видел раньше.
     Было рано еще, но уже светло, туман стоял за окнами, горланили петухи. Сегодня пятница, вспомнил я, сегодня приедет Зуб.
     Я шел по тропинке, взбираясь на сопку, солнце поднималось, и туман таял, в кустах закричал фазан. В одной книге, я читал, кто-то охотится на фазанов, как хорошо там это было описано: фазаны бегают среди кустов и не взлетают, и только собака может поднять их на крыло.
     Потом начался дубовый лес, а магазин остался справа. А что магазин? Продавщица там молодая и симпатичная, у нее лицо метиски и красивые ноги, особенно, когда она в джинсах, и смотрит на меня как-то странно.
     Вот место моей работы, бывший детский лагерь «Алые паруса», вот «Тойота-Корона» Петровича, здесь уже, сын полка. Собственно, «сын полка» – это я придумал. Игорь спросил про Петровича: с какого он года? Игорь любознательный. Я сказал: «С сорок первого». Нет, правда, с сорок первого, хотя не выглядит на свои годы. «Иди ты!» - он не поверил. Да у меня же документы! И тут меня осенило: «А ты знаешь, что он сын полка?» «Иди ты!» - сказал он. «Смотри, - сказал я, - видишь, вот его свидетельство». «Ну?» «Ну что, ну, читай – 1941 год». «Точно!» «Говорю же: сын полка!» Так он стал у нас сыном полка, теперь за глаза все его так называют.
     Здание слева – бывший административный корпус, в нем моя бухгалтерия, справа внизу – бывшая столовая, и клуб там еще был на втором этаже, а у нас это цех по производству бальзамов. В нем - Надежда Петровна и Света, работающие на розливе, одна из них постарше, другая помоложе. Я однажды целовался со Светой, губы у нее мягкие и податливые, как масло.
     Ну да. А дальше в глубине - два трехэтажных здания, это бывшие жилые корпуса, они там стоят без рам с пустыми глазницами оконных проемов. Местные жители повадились красть по ночам алюминиевые рамы, поэтому их сняли и сложили в здании администрации. К ним, корпусам, ведет аллея, и с обеих ее сторон растут крушины и березы.
     «Между прочим, здесь четыре вида берез», - сказал мне худой и вечно взлохмаченный Костя Нехомяж. «Да?» - сказал я. И он перечислил: «Плосколистная белая, потом – желтая, потом – даурская черная и еще - каменная». Я порой смотрел на них и пытался понять, какая же тут черная, а какая каменная, сам-то Костя мне их не показал, потому что некогда ему. Он, вообще-то, аспирант, а у нас подрабатывает технологом, к своей работе он относится вдумчиво, ходит и пробует купажи. Купажи находятся в здоровенных баках из нержавейки. Как-то, зачерпывая ковшичком утреннюю «пробу», вместо того, чтобы воспользоваться краном, он сунул в отверстие голову и, вдохнув спиртовые испарения, чуть не свалился в бак. Потом, отойдя от шока с помощью очередной порции, возбужденно рассказывал эту историю. В свободное от работы время, он сидит в своей комнате на втором этаже и, попивая бальзамы, мечтательно смотрит в окно, а когда он пишет диссертацию, о теме которой никому не говорит, – этого я не знаю.
     Здесь же, неподалеку от нашего здания, - площадка для торжественных построений, здесь стоял серый военный катер, который недавно порезали и продали на металлолом, приехал человек с «Камазом» и заплатил Петровичу пять тысяч, сейчас тут пусто, и трава повылезла между бетонных плит.
     Вот и Коля приехал - увидел я его старенький «Спринтер». «Привет!» - сказал я ему. Коля – менеджер по продажам, самый молодой у нас. Он располагающий к себе парень, исполнительный и не заносчивый. Петрович порой покрикивает на него, чаще не по делу, Коля спокойно к этому относится: «Сын полка!» А вот когда Кауфман говорит с ним на повышенных тонах, ощущая свое директорское превосходство, Коля злится: «Кауфманюга!»
     А вон Кауфман вместе с Игорем подъехали на микроавтобусе. Вообще, Саню Кауфмана и директором сделали чисто формально, фактически директор у нас сын полка, Петрович, а Саня – по технической части, главный инженер, но постепенно он вошел в роль, и нечто генеральско-директорское появилось в его походке и голосе, некая вальяжность. А так-то он хороший, ну, со странностями, а у кого их нет? Он здорово разбирается в машинах и замечательно их ремонтирует, и гордится этим: «Золотые ручки!» - говорит он про себя. А еще он отлично водит свой автобус, ездить с ним – удовольствие: так уверенно и спокойно он управляет машиной. Как-то он сказал мне: «Я знаю только одного водителя, такого как я!» Я спросил осторожно: «Это не Миша Шумахер?» Он не обиделся, он славный, Саня, и славянская внешность его совсем не похожа на его фамилию.
     Высидев за столом часа три, я вышел на воздух. Туалет у нас в отдалении, уличный, дощатый. Я услышал гулкие голоса: «тиу-тиу», - и в кронах дубов увидел перелетающих зеленовато-желтых крупных птиц. Иволги! Это редкие птицы, а здесь - смотри-ка! - водятся. И я снова вспомнил свой давешний сон: реку и лодку, и солнечные пятна, и радостное что-то...
     Я увидел сына полка рядом с «Короной». Лицо его - некрасивое, как оспой изрытое, но выглядит он моложаво, не скажешь, что под шестьдесят. «Сегодня Зуб приедет, - сказал я ему. – Будем рыбу коптить. Вы с нами?» «Нет, - сказал он. – У меня сегодня дела и все такое прочее». «Жаль!» - сказал я. И он уехал. Понятно, какое все такое, пятница - можно и на дачу пораньше. Федосов не приедет, у него по пятницам преферанс. Петрович замечательно ладит с двумя учредителями-кавказцами, а вот с третьим – Федосовым – не очень ладит. Петрович, конечно, торопыга и не семи пядей во лбу, но человек не вредный, мы с ним неплохо уживаемся.  А Федосов – умный, но хитрый, скользкий какой-то, маленький, носатый с холодными колючими глазами. Вот Игорь, его младший брат, совсем другой, улыбчивый, простодушный, он спортсмен, борец, и Федосов позвал его сюда в качестве охраны, себя охранять, посулив проценты от прибыли, обманул, конечно, не платит он ему никаких процентов, а только небольшую зарплату. Но Игорь – человек легкий и не сильно этим огорчается, он ждет, что вот пойдут дела получше, и он получит обещанное.
     Мы привезли с Колей железный ящик для копчения, рыбу должен привезти Зуб. Он, Зуб, то есть Зубков Владимир Анатольевич, - кандидат наук, старший научный сотрудник, - умеет отлично готовить и вкусно умеет рассказывать о том, как он готовит. «Вчера купил на Спортивной гавани кАмбалу, - говорил он мне в одну из пятниц. – Не белую, не желтую, не черную в ракушках, а синюю, жировую, нежненькую. Пять килограммов».  «Зуб, зачем тебе пять килограммов камбалы?» «Что ты! – Он поднял косматые брови. – Я сделал фарш, я помолол ее вместе с косточками, я добавил туда лучок, добавил белый батончик и соли, и перчику, слепил котлетки, пожарил. Попробуй!» И он достал из портфеля контейнер и налил в стаканы водку.
     Мы познакомились с ним здесь, в лагере, я тогда начинал работать, а Зуб давно уже подрабатывал у Федосова специалистом по приготовлению спиртовых настоев. Федосов никого не уважает, но к Зубу, я заметил, испытывает симпатию, хотя, это сложно разглядеть, но что-то такое есть.
     Зуб был большой, грузноватый, а лет ему за пятьдесят, он постоянно откашливался каким-то астматическим кашлем. Нам с ним поручили сделать инвентаризацию спиртовых настоев. «Сделайте побыстрее и все такое прочее!» - сказал Петрович. «Суетливость – не признак темперамента!» - философски заметил Зуб, и мы пошли считать. Был жаркий и душный солнечный день, какие бывают здесь в августе, а склад – громкое название – представлял собой двадцатифутовый контейнер, и когда мы его открыли – на нас пахнуло жаром, как из парной. Там стояли двухсотлитровые пластмассовые бочки с настоями, они стояли в два яруса – верхние на нижних. И мы, раздевшись по пояс, начали их ворочать, мы отворачивали крышку, она открывалась с шипением, Зуб принюхивался, присматривался и говорил: «Элеутерококк, сто двадцать литров», потом: «Брусника, сто восемьдесят литров». «А литры как определяете?» - засомневался я. «По опыту!» - ответил он, отирая пот, и улыбнулся обезоруживающей улыбкой.
     После он стал часто ко мне заглядывать, когда приезжал в лагерь. А зимой произошел случай, меня удививший. Спирт, который мы должны были закупить по квоте, Федосов решил продать и получить «быстрые» деньги, при этом он не подписывал никаких документов, а подписывали мы с Кауфманом. Эта – афера, но остановить Федосова? Глаза его уже блестели, и вожделенно потирал он руки. Мы собрались на разговор с ним, мы рассчитывали на поддержку Петровича, но тот молчал, ему ведь тоже ни за что не отвечать. Коля – не авторитет, Игоря вообще ничего не заботило, он думал об обещанных ему деньгах. И тут Зуб, чье дело – сторона, встал и сделал доклад. О том, почему спирт нужно не продавать, а пускать в производство и привел экономический расчет, а в качестве иллюстрации он развернул большого формата лист, на котором мы вдвоем с Кауфманом были изображены за решеткой.
     Мы подружились с Зубом, хоть он и много меня старше. «Зови меня Зуб! - сказал он. - Меня все так зовут». Он звонил мне в пятницу и говорил: «Ну, так я приеду сегодня?» Он доставал из портфеля банку с квашеной капустой, заправленной луком и растительным маслом, полбуханки серого хлеба и кусок грудинки, потом, я видел в окно, большой, грузный, бежал между сугробами по тропинке к цеху и вот уже шел обратно, тряся в руке пластиковую бутылку с разведенным спиртом.
     Мы выпили, и я спросил: «Зуб, почему ты ко мне приезжаешь, ну, есть ведь у тебя друзья?» Он помолчал. «А помнишь, - ответил он, - ты мне сказал: «Я люблю тебя, Зуб!» Я смотрел на него и нечего мне было сказать.
     А в последний раз я пообещал накормить его рыбой горячего копчения. Он загорелся: «Рыбу я куплю! Какую лучше?» Я сказал: «Терпуг». А вчера он позвонил и доложил, что купил курильского терпуга и спросил, что с ним делать. «Попотрошить и посолить», - сказал я.
     Я взглянул на часы: скоро приедет Зуб, работать уже не хотелось. Я вышел – был солнечный июльский пополуденный час. На площадке, где стоял раньше серый катер, я начал разводить костер, Игорь, заскучавший от безделья, мне помогал. Пламя занялось, я вдохнул дым и опять вспомнил: река, лодка...
     Ну вот, наконец, появляется Зуб, шумный, оживленный. И вот уже дубовая кора, предназначенная для настоев, засыпана в железный ящик, и крупные курильские терпуги («На всех хватит!» - говорит Зуб) уложены на решетку, и ящик установлен над костром, и все как-то сами тянутся к столу на лужайке - и деловитая Надежда Петровна, и круглолицая в веснушках Света, тоже. А через полчаса готовая рыба уже на столе и благоухает, пропахшая дымом, жирок стекает с нее, и спиртное разлито по чашкам. Зуб вдыхает запах, пробует и сияет от удовольствия. И женщины удивляются: «Как вкусно!» И Кауфман, собиравшийся куда-то срочно ехать, уже не едет и тянется за новым куском.
     Я смотрю и думаю: а хорошо, что вот - Саня с его немецкой фамилией, и круглолицая Света с веснушками. И Зуб. И река с солнечными пятнами, по которой я плыву куда-то. И я улыбаюсь.