Рожденная в ночи

Была ночь, и в ночи родилось пламя! Точнее, родилось оно в дежурке, когда вздувшаяся от легкого ветра занавеска коснулась раскаленного докрасна чайника, забытого на плитке сестрой-хозяйкой. Занавеска затлела, задымилась, потом вспыхнула, и веселые желтые огоньки наперегонки побежали по ней вверх, к рассохшемуся деревянному потолку с отклеившимися обоями.
Впрочем, возможно, и не было там никаких огоньков, а была одна яркая вспышка пламени, мгновенно охватившего всю кухню – очевидцев начала этой истории не нашлось, да и не могло найтись. Сестра-хозяйка, приняв свои сто пятьдесят грамм разбавленного  спирта, уютно сопела на кушетке, а остальные обитатели школы-интерната № 37 в свидетели не годились в принципе. Потому, что не видели. Большинство – с рождения, а немногие, такие, как Арина – 13-летняя девушка из первой палаты, в результате болезни, давшей осложнение на зрение.
Даже и не скажешь, повезло ей по сравнению с остальными детьми, или нет. С одной стороны, ее глаза когда-то различали предметы, краски, игру теней, и ей до сих пор снились яркие многоцветные сны. Так что, в отличии от соседей по палате, Арине довелось попробовать этот драгоценный дар – видеть. Но, с другой стороны, тем горше ее утрата! Одно дело – отвлеченно грустить о том, чего никогда не имел, и совсем другое – бесконечно, до боли в висках, до рези в сердце тосковать о недавней потере!
Может быть, именно из-за этого беспокойного чувства, да еще, пожалуй, из-за упрямого характера, родилась у Арины мечта, о которой, пожалуй, не стоило и заикаться сестре-хозяйке или товарищам по палате, чтобы не быть осмеянной – мечта научиться рисовать, стать художницей. Вы скажете, что слепых художников не бывает? А то она не знает! Но, послушайте, какое же это счастье – раскрашивать мир, размывая, сводя на нет проклятый чернильный кокон вокруг себя!
После отбоя она, по обыкновению, долго не спала, тихо грезила под сопение и всхлипы малышни, как возьмет тонкую кисточку, разведет на картонке маленькую личную радугу, а потом, едва дыша от счастья, положит первый яркий мазок на белый лист бумаги. Красный мазок, как закатное солнце. Или, может быть, зеленый, как свежий березовый лист… Только, вот беда, в последнее время цвета в ее воображении стали бледнеть, вымываться, становиться тусклыми, почти не отличимыми один от другого. И это беспокоило Арину больше всего, не давая заснуть почти до утра.
Похоже, это и помогло ей той ночью. Было уже два или три часа по полуночи, когда она почувствовала легкий запах дыма. Сперва решила, что ей показалось, потом – что кто-то в поселке топит баню, и дым несет ветром на интернат. Но какая баня в такое время? И только когда она услышала вой пламени и треск падающих в коридоре перекрытий, панический ужас сорвал ее с кровати и забился набатным колоколом в голове, прогоняя дрему: «мамочки, пожар!»
Арина заметалась по комнате, сталкиваясь с вопящей мелюзгой – дым и огонь, казалось, был повсюду. Говорят, что слух заменяет слепым зрение – это не совсем так. Чтобы «видеть» ушами, нужна тишина, спокойствие и вдоволь времени. А когда вокруг тебя носятся с десяток визжащих  от страха детей, и совсем рядом огонь с хрустом жует сухую древесину пополам с оконными стеклами – звуки только добавляют растерянности, и ничего больше. Но, после первого приступа паники, Арина быстро взяла себя в руки. Во-первых, характер, а во-вторых, она – старшая, и если никого из персонала нет рядом (сбежали? Сгорели?!), то выводить мелюзгу из огня – ей.
Минут пять ушло на перекличку и на то, чтобы заставить малышню выстроится в ряд, вцепившись друг другу в рубашонки. Потом первый из них обхватил ее за талию, и теперь можно было двигаться. Оставалось только понять, куда. Пока она металась по комнате, вытаскивая из-под кроватей забившихся туда детей -  окончательно потеряла ориентацию. Где окна? Где двери? Темнота и дым…
Впрочем, окна бы ей в любом случае ничего не дали – еще год назад на них поставили решетки с замками, а ключи сестра-хозяйка, по обыкновению, припрятала. Оставался только обычный выход из палаты. Надо было попасть в коридор и по нему выйти на улицу или напрямую, через дежурку, или, если прямой выход перекрыт огнем – через столовую, кухню и черный ход, к которому подвозили продукты.
- Так, собраться! – Арина замерла посереди палаты, отодвинув на задний план звуки  пожара и повизгивающей от ужаса мелкоты, и стала водить вокруг себя руками, представив, что на ладонях у нее открылось два огромных карих глаза. – Куда идем?
Холод, сосущая темнота впереди… Выход? Она медленно двинулась в ту сторону, пока не уперлась в приоткрытое окно, забранное холодным металлом. Блин, решетка!
Сухое, белое, шершавое, ограниченное пространство. Она подняла руки вверх. Те же ощущения. Понятно, это - стены и потолок. Не годится.
Черное, теплое, пустое, со скрытым огоньком внутри, что это? Неужели, выход? Осторожно, маленькими шажками, волоча за собой визжащий паровозик малышни, она пошла к теплой пустоте, и лишь задев плечом за дверной косяк, поняла, что выбралась из палаты.
С одной стороны коридора ее вытянутые ладони немедленно опалил оранжево-черный язык пожара – огонь, туда нельзя! Она развернула свою колонну и потащила ее в противоположном направлении, туда, где руки легонько щекотали бледно-салатовые стены столовой. Самое тяжелое было – задавить, выжать, убрать из слуха шум и крики, доносящиеся из других палат. Спасай, кого сможешь спасти, а то потеряешь всех. Легко сказать – а вот удержаться почти невозможно. Но - не для нее (характер, черт возьми, опять характер! )
Ей удалось со своим табором пройти через кухню, кладовую и даже нащупать висящие на стене ключи (холодное, серое, блестящее), но вот замок отпереть она уже не успела. Крупная балка, охваченная пламенем, рухнула рядом с ней, опалив лицо и отбросив ее на стеллаж для хлеба. И, уже теряя сознание, она ощутила ладонями прямо перед собой что-то белое и упругое, но – не ядовито-резкое и горячее, как дым, а скорее, влажное и прохладное, как облако. Пар? Вода?
Очнулась она в больнице. Кругом было тихо, лишь вдали пищал какой-то прибор, да монотонно чирикала сквозь приоткрытое окно мелкая пичужка.
Арина медленно ощупала себя – вроде, все цело, кроме головы, которую, от макушки до переносицы стягивала тугая повязка, закрывающая, в том числе, и глаза.
- Была бы я зрячей, - усмехнулась она, - вот было бы расстройство!
Но глаза в ее случае значили куда меньше, чем руки. Которые, слава богу, были целы.
Через час к ней пришел доктор, похвалил ее и сказал, что она родилась в рубашке, если смогла, ничего не видя, выйти из горящей школы, да еще и вывести за собой толпу малышей. И еще сказал, что не понимает, как ей это удалось. Ее губы чуть дернулись, обозначив ироничную улыбку – мне бы ваши проблемы, доктор. Потом врач спросил, не нужно ли ей чего, и очень удивился, услышав ответ. Так удивился, что спросил стоящую рядом с кроватью сестру, не было ли у пациентки бреда. Так что Арине пришлось немножко поуговаривать их всех, пока она не получила желаемое. Но – характер, снова характер! Она кое-чему научилась во время пожара и теперь обязательно должна была это проверить. Чтобы не забыть и не потерять.
И вот Арина уже полусидит в кровати, легко паря кончиками пальцев над продолговатой коробочкой, лежащей на одеяле.
Жгучий–красный, мертвый-фиолетовый, теплый-желтый, холодный-голубой, бездонный-черный, щекотный-зеленый. Она окунает кисточку в стакан, стоящий на тумбочке, и заносит руку над куском белого (прохладно-скользкого) картона, что лежит на ее коленях.
Ну, попробуем… Итак, была ночь, и в ночи родилось пламя!