Если не пробил час, не убьет вас даже доктор

Пришли ко мне, покой нарушив,
раздумий тягостные муки:
а вдруг по смерти наши души
на небе мрут от смертной скуки?...
      Умер раввин и,как положено по закону, попал на тот свет.Сидит тихонечко на стуле в общей очереди-дождается Страшного Суда. Подходит к нему святой Ангел и ставит его в конец длиннющей очереди, мол,не спеши,уважаемый,с тобой надо разобраться, как положено. Тут появляется какой-то тип волосатый, не то араб, не то еврей, живот вываливается из шортов, золотая цепочка в палец толщиной. Ангел посторонился и  услужливо пропускает того прямо к дверям рая.
Тут раввин хватает Ангела за рукав и спрашивает:
 - Кто же этот святой человек?
 - Водитель маршрутного такси из Хайфы.
 - Как же так!? Я всю жизнь молился, читал проповеди, а он - жрал фалафель, пил пиво, бегал за шлюхами… За что такая несправедливость?
 - О, великий праведник! Когда ты учил детей торе, они засыпали от скуки на твоих уроках, а когда этот вел свой микроавтобус - все пассажиры молились!
— Тогда ответь мне,Ангел, в чем смысл жизни?
— Зачем портить ответом такой шикарный вопрос?-Ответил Ангел  и почесал себе затылок.....  Недалекл от Хайфы в небольшом  местечке  жил   портной  по  имени Меня Пинхас с женой
Шулей.Меня считал себя большим специалистом по пошиву вообще и мехам в частности, а в общем и
целом жизнь не баловала его-- бедняк. Спроса не было,талант покидал его голову и руки..  Станет шить что-либо -  непременно  сделает либо  слишком  коротко, либо  слишком  узко.
Хлястик посадит или  слишком  высоко, или  слишком низко, борт не сходится с
бортом,  а полы кривые. Рассказывали, будто однажды он сшил штаны с ширинкой
сбоку. Богатых  заказчиков у Мени  не было.  Простой народ приносил
свою  одежду в  починку  и  перелицовку, а крестьяне  отдавали  выворачивать
старые  овчинные  тулупы.  Как  истинный  растяпа,  он  вдобавок  и  работал
медленно.  Но  каковы бы ни  были  его  недостатки,  следует  признать,  что
Моня был  человек  честный. Всегда шил  самыми крепкими нитками,  и
сделанные им  швы несли свою службу честно. Меня  наверняка помер бы с  голоду, не  будь у  него  ловкой и
сноровистой и преданной ему жены. Шуля помогала, как могла. Круглый год по четвергам она
нанималась к богатым готовить еду,  зимой щипала пух для перин,
идущих  в  приданое.  Портняжила она лучше  мужа,  и  как  только он начинал
вздыхать, копошиться без толку,  бормотать под нос, она понимала, что работа
не ладится, забирала у него все и  показывала, как делать  дальше. Детей у
этого семейства не было,  но всем было известно,  что бесплодна не Шуля,  а ее муж, так как
все ее сестры рожали, а единственный брат Мени был бездетен,  как  и  он.  Местечковые женщины  не  раз
советовали Шуле втихоря сходить на лево к Шмае-тот мастер был тот еще и не только на руки, или на худой конец - развестись, но она не слушала, потому что жили они с мужем в
любви и согласии.
     Меня Пинхас был  мал ростом и неуклюж. Руки и  ноги казались  слишком
велики  для  его тела,  а  на  лбу  с  боков  торчали два  бугра, что  часто
наводило на мысль, что там намечаются рожки.  Щеки его,  румяные,  как яблоки,  были гладкие и
только на подбородке торчало несколько  волосков. Шеи у  Мени почти
не  было,  и  голова сидела плотно прямо на  плечах. При  ходьбе он шаркал
ногами,  так  что шаги  его  слышались  за  версту,  и  постоянно  что-то
мурлыкал, а с лица не сходила дружелюбная улыбка.Добряк да и только! Когда нужен был посыльный,
дело  это поручали Мене, и  он всегда  охотно  соглашался, как  бы
далеко  ни  следовало  идти.   Местные дети - озорники   наградили  Меню
множеством  прозвищ и без устали разыгрывали его, но  он не  обижался. Когда
шутников  ругали,  он отмахивался:  "А мне-то  что? Пусть забавляются. Дети,
какой  с  них  спрос..."  И угощал обидчиков конфеткой  или  орехами -- безо всякой
задней мысли, просто по доброте душевной.
     Шуля была статная  выше  его на голову.  В молодости считалась красавицей, а  в
семьях, где работала прислугой, о ней отзывались как о  девушке  чрезвычайно
порядочной  и прилежной.  Когда-то многие молодые  люди  добивались ее руки,  но  она
выбрала себе Меню за его тихий нрав и за то, что он по субботам никогда не
ходил  с  другими парнями  на центральную  дорогу  любезничать с девицами. Ей
нравилось  его благочестие и скромность. Еще в девичестве Шуля любила читать
Пятикнижие,  ухаживать  за больными  в сиротском доме, слушать  рассказы старух,
сидевших у порога. Она постилась в последний день  каждого
месяца, в Йом-Киппур катан, и часто ходила  в женскую  молельню. Другие
служанки подшучивали над ней и считали слегка с приветом.
     По закону предков после  свадьбы  Шуле  немедленно  обрила  голову  и  плотно  обвязалась
платком; в  отличие от  прочих  молодых  женщин, она не позволяла  ни единой
пряди из-под парика выбиться наружу.  Мясо  она покупала  всегда  кошерное,
хотя фунт его стоил на полкопейки дороже, и обращалась к раввину при  каждом
сомнении  по поводу  кошерности пищи. Не раз она  без колебаний  выбрасывала
пищу и  даже разбивала некоторые горшки.  Короче,  она  была  старательной и
благочестивой  женщиной,  и были  мужчины, которые завидовали Мене,
что жена у него такое золото и сокровище.
     Превыше всех житейских благ  супруги чтили субботу. В пятницу пополудни
Меня откладывал иглу и ножницы  и прекращал работу. В микву  всегда
приходил один из первых и погружался в воду четыре раза в честь четырех букв
Святого Имени. Затем  помогал  синагогальному  служке вставлять свечи в
светильники  и  канделябры. Шуля, бедняга, всю неделю  считала копейки, но на  субботу
денег  не  жалела. В  жаркую печь  отправлялись  пироги, печенье и субботняя
хала. Зимой она готовила фаршированную куриную шейку  с  тестом и шкварками.
Летом  пекла  запеканку  из  риса  или  лапши,  смазанную  куриным  жиром  и
посыпанную корицей  и  сахаром. Для субботнего обеда готовился кондюр из
картофеля  с гречневой кашей или  из перловой  крупы с  фасолью,  в  глубине
горшка  пряталась  сочная  мозговая кость. Чтобы пища уварилась как следует,
Шуля  запечатывала  горшок мягким  тестом. Моня  смаковал  каждый
глоток и за субботней трапезой приговаривал: "Ах,моя дорогая,любимая Шуля, голубушка,  сам царь Соломон
такого  не  едал!  Вкуснее райской  пищи!"  На  это  Шуля  отвечала:  "Кушай,мой дорогой,
побольше, на доброе здоровье".
     Хотя  память  у Мени  была  неважная и  он не  мог  запомнить
наизусть ни единой  главы из святых книг, все предписания он знал отлично.  Они  с
женой  часто  читали   и  перечитывали  "Доброе  Сердце" на  идише.  В
полупраздники, в праздники и каждый свободный день он читал Библию, тоже
на идише. Не пропускал проповеди в синагоге и, несмотря на бедность, покупал
у  разносчиков  разные  книги,  наставления  о  благонравии  и  поучительные
истории,  которые изучал вместе с  женой. Ему никогда не надоедало повторять
изречения из Священного писания. По утрам, встав с постели  и вымыв руки, он
начинал бормотать молитву. Затем шел в  синагогу и молился...
Каждый день он  читал вслух  несколько псалмов, а также  те молитвы, которые
люди  менее серьезные частенько пропускают. От отца  он унаследовал  толстый
молитвенник в деревянном переплете,  содержавший правила  и обряды на каждый
день года.
   Загрустив и задумавшись он говаривал жене: "Я наверняка попаду в геенну  огненную, ибо
 у меня нет сына и некому будет  прочитать по мне каддиш". -- 'Типун тебе на  язык, -- отвечала
она. -- Во-первых, всякое еще  может случиться. Во-вторых, ты будешь жить до
самого пришествия Мессии. В-третьих, кто знает, может, я помру  прежде тебя,
и ты женишься на молоденькой,  которая народит дюжину детей". В ответ на это
Меня вопил: "Упаси Боже! Лишь бы ты была жива  и здорова. Уж  лучше
мне в геенне гореть!"
     Всякая  суббота  была  в  радость   но  особенно
наслаждались  они субботой в зимнее  время.  Поскольку день перед  субботним
вечером  короткий, а в четверг Шуля допоздна работала, в ночь с четверга  на
пятницу  они с мужем не ложились спать.  Шуля все хлопотала: замешивала  тесто в
кадке, покрывала его материей, а сверху клала подушку,  чтобы лучше подошло.
 Ставни в доме
были закрыты, дверь заперта. Постель не убирали,  чтобы на рассвете  прилечь
подремать.  До самого рассвета, при свечах,  Шуля готовила субботнюю трапезу.
Ощипывала курицу или гуся,  если  удавалось  недорого  купить,  вымачивала и
солила  птицу  и соскребала  с  нее  жир. Поджаривала на  раскаленных  углях
печенку для мужа  и пекла ему небольшую субботнюю халу.  Иногда она
лепила  на  хлебе из  теста  надпись --  свое  собственное имя  --  и  тогда
Меня  поддразнивал   ее:  "Шуля,  я  тебя  ем,  я  тебя  уже
проглотил".  Любя тепло, Меня забирался под теплое одеяло,сделанное руками Шули  и оттуда смотрел,
как жена варила, пекла,  мыла, прополаскивала,  отбивала и резала. Субботний
хлеб получался  пышный и поджаристый. Да! Она умела заплетать  халу так быстро,
что,  казалось, плясала у  Мени  перед глазами. Хозяйка  ловко
орудовала  лопаточками,  половником и  гусиным перышком. Горшки  кипели  и бурлили.
Иногда капля  супа, выбежавшая  через край, скворчала  на раскаленной плите.
Неутомимо стрекотал  сверчок, составивший компанию этой святой женщине..  Хотя Меня  недавно  отужинал,  снова
появлялся аппетит, и Шуша подкладывала ему  то куриное горлышко, то печенье,
то сливу из компота, то кусочек тушеного мяса.  При этом она шутливо укоряла
его за  обжорство.  Когда  же  он оправдывался,она восклицала:  "Ох,  горе мне,
грешнице, я тебя голодом уморила..."
     На рассвете, уставшие и счастливые, они ложились  спать. Зато на следующий день Шуле
не  приходилось надрываться, и она, вся такая красивая и счастливая с молитвой  зажигала субботние  свечи  за
четверть часа
     до заката солнца или с восходом первой звезды.
     И вдруг случилось происшествие  в  самую  короткую
пятницу в году.Было очень холодно. Всю ночь в горах шел снег.  Как  всегда, Шуля  и  Меня трудились всю ночь, а  под  утро
уснули. Встали они позже обычного, ибо  не  слышали петушиного крика; к тому
же окна так плотно были закрыты, что в доме было темно как ночью.
Прочитав шепотом "Благодарю
     Тебя", Меня тепло оделся взял лопату и метлу и вышел во двор. Расчистил
дорожку перед домом и принес  воды. Поскольку  срочных заказов не
было, он решил сегодня вообще не работаь. Посетил синагогу, помолился, потом
позавтракал и отправился в баню.
     На дворе было холодно, и мывшиеся в бане мужчины непрерывно покрикивали:
"Пару!  Пару!" Банщик  плескал на  раскаленные камни  ведро за  ведром,  пар
становился все гуще. Меня разыскал жиденький веник, влез на верхнюю
полку и  стал нахлестывать себя, пока кожа не  запылала  огнем.  Чистый и почти святой из  бани он
побежал  в  синагогу.
Меня  расставил  по  местам  свечи  и  помог  служке  накрыть столы
скатертями. Затем он вернулся домой и надел субботнюю одежду.  Шуля, как раз
закончившая еженедельную стирку, дала ему свежую рубашку, малый таллит  и
чистые  носки. Она произнесла  благословение над свечами,  и по  всему  дому
разлилось благолепие  святой субботы. На Шуле был  шелковый  платок  с  серебряными
блестками,  желто-серое  платье и лакированные остроносые  туфли.  На шее --
цепочка, которую Менина мама,  мир  праху ее, подарила невестке  при
подписании брачного контракта. На указательном пальце  блестело  обручальное
кольцо. Пламя свечей отражалось в оконных стеклах, и Мене казалось,
что там, снаружи, была  вторая такая же комната, и вторая Шуша  зажигала там
субботние  свечи.  Ему  страстно  хотелось  сказать  жене,  что  она   полна
благодати, но  уже  не  оставалось  времени,  ибо в  молитвеннике специально
указывалось,  что пристойно и  похвально  являться на богослужение  в  числе
первых десяти человек. И Меня успел прийти к молитве как раз десятым.
Верующие  хором произнесли  слова Песни  Песней,  затем  кантор  пропел
"Благодарность возгласим" и "О, возрадуемся". Меня молился с жаром.
Сладко ему было произносить знакомые слова. Они, казалось слетали с уст сами
собой, неслись к восточной стене Иерусалима, порхали над вышитой завесой перед
Святым Ковчегом, над золочеными львами  и скрижалями с десятью заповедями, и
воспаряли  к  потолку,  расписанному  изображением  двенадцати созвездий.  А
оттуда молитвы его несомненно возносились прямо к трону Всевышнего...
 В синагоге было тепло.Кантор пел: "Гряди,  возлюбленная моя!" и Меня  подпевал  ему
трубным голосом.  Затем начались  молитвы, и мужчины читали вслух  "Долг наш
вознести  хвалу...",  а Меня  прибавил  еще "Господь  Вселенной". В
конце он всех поздравил с  наступлением Субботы --  раввина,  резника, главу
общины, помощника раввина, всех присутствующих. Мальчишки из хедера кричали:
"Доброй  субботы, Меня Пинхас!"  и корчили  ему  рожи,  но он
отвечал  им улыбкой и порой  ласково трепал какого-нибудь мальчишку по шеке.
Потом отправился домой.
     Холод одолевал и местечко запорошило снежком. Низкое небо, весь день затянутое тучами, к ночи прояснело.
Сквозь  белые  облака  проглянула  полная  луна, и снежок сказочно  засверкал,  как при
дневном  свете. Края  облаков на  западе  еще розовели отблесками заходящего
солнца. Звезды в эту пятницу казались больше и ярче, и все местечко чудесным
образом  сливалось с  небесами. Домишко Мени, стоявший  недалеко от
синагоги,  словно  висел  в воздухе,  напоминая  слова  Писания:  "В  пустом
пространстве подвесил Он землю".
    Меня шел неспеша,  ибо  закон  запрещает человеку торопиться
прочь от святилища. Но он  страстно  желал  уже очутиться  дома.  "Как знать, --
думал он,  -- вдруг Шуле что-то нужно или она  заболела? Или пошла за водой и, Боже  упаси, вдруг
упала в колодец? Сохрани нас Господь,  сколько всяких несчастий подстерегает
человека!"
     У порога он  потоптался, отряхивая грязь с обуви,  затем  открыл дверь и  увидел
 свою Шулю. Комната показалась ему райским уголком. Комната блистала свежей побелкой,
субботние свечи  ярко горели в медных подсвечниках. Запахи субботнего  ужина
смешивались  с ароматами из запечатанных хлебным тестом горшков. Его дорогая жена Шуля , ожидая мужа, сидела
на  скамье  и щеки  ее  сияли свежестью,  как у юной  девушки. Меня
поздравил ее с субботой, и она, в свою очередь, пожелала ему, чтобы весь год
был удачным. Он начал  напевать "Мир  вам, добрые ангелы..." Распрощавшись с
ангелами,  незримо сопровождающими  еврея при выходе из синагоги,  он прочел
"Женщина, достойная похвал".  Как глубоко  ощущал он  смысл каждого слова! В
будние  дни он  часто читал это  славословие на идише,  и каждый раз  заново
поражался, как удивительно оно подходит его дорогой жене,его Шуле.
  Она понимала, что  эти  священные  слова произносятся  в  ее  честь, и
думала про себя: "За что  мне,  простой женщине,  сироте, такая благодать oт
Господа, такой преданный муж, возносящий мне хвалу на святом языке моего Бога!"
     В течение дня  они ели очень  мало, чтобы набрать аппетит  к  субботней
трапезе.Меня  благословил изюмное вино  и  подал жене бокал. Потом
оба ополоснули пальцы  в жестяном ковшике  и вытерли руки одним  полотенцем,
каждый  со  своего  конца. Муж  взял субботнюю халу и отрезал  два
ломтя, себе и жене.
     Он тут же провозгласил, что хлеб выпекся отлично, и она засмеялась:
     -- Ну тебя, ты каждую субботу так говоришь.
     -- Но ведь это правда, -- ответил он.
     Нелегко  было достать рыбу, но  Шуле  удалось
купить небольшой  кусок щуки. Она порубила ее  с луком, добавила яйцо, соль,
перец, и сварила с морковью и петрушкой. У Мени даже  дух занялся,
когда  он попробовал рыбу, так что пришлось выпить рюмку водки. Он приступил
к застольным  песнопениям,жена  тихонько вторила  ему. На  столе  появился
куриный суп с лапшой, кружочки жира сверкали на его поверхности, как золотые
монеты.  После  десерта
Моня  в последний  раз ополоснул  пальцы  и прочел благодарственную
молитву. Дойдя  до слов: "И  дабы не нуждались мы  ни  в дарах людских, ни в
ссудах", он возвел очи свои к небу и потряс сжатыми кулаками. Он всегда жарко молил
Господа  о счастье зарабатывать  себе  на хлеб и не нуждаться, Боже упаси от
чьей-то благотворительности.
     Закончив  благодарственную молитву, он  прочел главу и другие
молитвы из  своего толстого молитвенника.  Затем он принялся за еженедельный
отрывок  из Пятикнижия,  прочитав  его  дважды  на  иврите  и  один  раз  на
арамейском  языке. Он  отчетливо выговаривал каждое  слово  и
следил за  тем, чтобы не  делать ошибок в трудных арамейских оборотах. Дойдя
до последнего абзаца, стал сладко зевать так, что слезы выступили у него на глазах.
Навалилась  страшная  усталость.  Веки  сомкнулись сами собой, он то  и дело
задремывал  между  фразами. Заметив  это,  Шуля  вынула  чистые  простыни  и
постелила ему на диване, а себе на  кровати с периной. Моня с трудом
произнес последнюю молитву перед сном  и начал  раздеваться. Растянувшись в полный свой скромный рост,он  проговорил: "С  праздником тебя, моя благочестивая  женушка.  Как  я
устал...", повернулся к стенке и тут же захрапел.
     Шуля посидела  еще немного, глядя на субботние  свечи,  начинавшие  уже
дымить и мигать. Прежде чем лечь в постель, она поставила кувшин с  водой  и
тазик  у изголовья мужа, чтобы ему  было  чем теплым умыться утром. После
этого она тоже легла и уснула.
     Проспали они час или  два, а может быть, и  три  -- какое это, в  конце
концов, имеет  значение?  -- как  вдруг  Шуля  услыхала,  что  ее муж
шепотом зовет ее. Она приоткрыла один глаз и спросила:
     -- Что случилось?
     -- Чиста ли ты, жена моя? -- пробормотал он.
     Она немного подумала и ответила:
     -- Да.А что?
     Он встал, подошел к кровати  и лег с нею рядом. Его  пробудило ото  сна
плотское желание. Сердце его сильно колотилось, кровь быстро текла по его жилам.
Руки и ноги его отяжелели. Его первым побуждением  было взять жену немедленно, но
он вспомнил,  что закон  требует  от  мужчины  сначала  ласково поговорить с
женщиной, и он стал шептать ей о своей  любви и  о том, что это  их любовное
объятие, быть может, даст им сына.
     --  А  на  девочку  ты  не согласен?  --  упрекнула  его  Шуля,  на что
 он ответил:
     -- Кого бы Господь ни послал милостью своей, тому бы я и порадовался.
     -- Боюсь я, что мое время миновало, -- с сожалением сказала Шуля.
     --  Почему же? Праматерь маша Сарра
     была старше тебя.
     --  Разве  я могу  равнять  себя  с  Саррой?  Куда бы лучше, если  б ты
развелся со мной и женился на другой.
     Он остановил ее, закрыв ей рот рукой.
     --  Даже  если бы я знал,  что с другой мог  бы породить все двенадцать
колен Израилевых, все равно бы тебя не покинул. Другую женщину на твоем
месте и представить не могу. Ты -- зеница ока моего.
     -- А что, если я умру?
     -- Боже сохрани! Я просто погибну от тоски. Нас похоронят в один день.
     -- Не  говори так,  это богохульство. Я тебе  желаю  прожить, пока  мои
кости не  рассыпятся в прах. Ты мужчина. Найдешь себе другую. А я, что  бы я
делала без тебя?
    Меня хотел ответить, но она закрыла ему  рот поцелуем. И тогда
он повернулся к ней. Он любил тело своей жены. Каждый  раз, когда
она отдавалась ему, это потрясало его как чудо.  Возможно  ли, думал он, что
ему, Мене Пинхас, досталось  в  полное владение такое  сокровище?  Он знал
закон -- человеку не следует предаваться плотской похоти ради  удовольствия.
Но где-то в Священном Писании он читал, что мужчине  дозволяется целовать  и
ласкать жену, с  которой  он  сочетался браком по всем  законам Моисеевым  и
Израилевым, и теперь он ласкал ее  лицо, шею и  грудь. Шуля смеялась и говорила, что это
легкомыслие.
     Он ответил:
     -- Ну, так пусть меня вздернут  на дыбу. Самые святые люди тоже  любили
своих жен.
     Тем  не  менее,  он  дал себе  слово  сходить утром в  микву,  прочесть
несколько  псалмов и  пожертвовать  деньги на  бедных.  Поскольку Шуля  тоже
любила его и ей приятны были его ласки, она позволила ему делать все, что он
хочет....
     Удовлетворив желание, Меня хотел вернуться к  себе в постель,
но  его одолевала  тягучая сонливость. В висках ломило. У Шули  тоже  заболела
голова. Она сказала:
     -- Мне кажется, в духовке что-то горит. Не открыть ли форточку?
     -- Да нет, тебе чудится. Только холоду напустишь. И так велика была его
усталость, что он тут же уснул, и она в его объятьях тоже.
     В эту  ночь Меня  увидел  странный сон. Ему приснилось, что он
умер.  Братья из похоронного общества пришли  в  дом, подняли его,  зажгли в
изголовье свечи, открыли окна и прочли молитву примирения с Господней волей.
Затем они обмыли тело и на носилках отнесли его на кладбище. Там его похоронили,
и могильщик произнес над ним каддиш.
     "Как странно, -- подумал он, -- что я не слышу жалобных воплей моей дорогой Шули, ее
мольбы  о  прощении. Неужели она так быстро утешилась? Или наоборот,  не дай
Боже, совсем убита горем?"
     Он  хотел позвать  ее, но не  смог.  Попытался вырваться из  могилы, но
мышцы не повиновались. И вдруг он проснулся.
     "Какой ужасный сон!  -- подумал Меня.  -- Надеюсь, от него  не
будет дурных последствий".
     В этот момент проснулась и Шуля. Муж рассказал ей свой сон, она немного
помедлила.
     Потом проговорила:
     -- Горе мне.Я видела точно такой же сон.
     -- Да? И ты тоже? -- испуганно спросил он. -- Как неприятно.
     Он попытался встать, но не смог. Силы полностью  покинули его. Он хотел
проверить, не настало ли утро,  глянул в сторону окна, но ничего  не увидел.
Всюду  простиралась тьма.  В ужасе он  напряг  слух. В обычное  время  Меня
услыхал бы сверчка, скребущуюся  мышь, но  сейчас  стояла полная тишина.  Он
хотел протянуть руку к Шуле, но рука отказывалась шевелиться.
     - Шуля, -- тихо сказал он, -- меня, кажется, разбил паралич.
     -- Горе мне, и  меня тоже,  -- ответила она. -- Я  не  могу двинуть  ни
рукой, ни ногой.
     Они долго лежали молча, ощущая свое бессилие.
     Затем Шуля сказала:
     -- Знаешь что? По-моему, мы с тобой лежим в могиле.
     -- Боюсь, что ты права. -- ответил он загробным голосом.
     -- Да  что же это, когда это случилось? И как? -- спрашивала Шуля. Ведь
мы же легли спать живые, счастливые и здоровые.
     -- Мы, видно, задохнулись от печного угара, -- сказал Меня.
     -- Говорила я, что надо приоткрыть окно.
     -- Ладно, теперь уж поздно.
     -- Господи помилуй, что же нам теперь делать? Мы же были еще не старые.
     -- Ничего не попишешь. Такая, видно, судьба.
     --  Но  почему это случилось?  Мы  устроили субботу, как  положено. Я  приготовила на
завтра такой вкусный обед. Куриную шейку и рубец.
     -- Есть нам больше не придется.
     Шуля молчала. Она пыталась понять, что у нее творится внутри.
Нет,  есть  ей  не  хотелось. Даже  куриную  шейку  или  рубец.  Ей хотелось
заплакать, но она не могла.
     -- Меня, нас уже похоронили?. Все кончено?.
     -- Да, Шуля! Мы в руках Господних.
     --  А  ты  сможешь, когда  предстанешь перед  Ангелом прочитать
посвященный твоему имени отрывок?
     -- Смогу.
     -- Хорошо,что мы хоть лежим рядом, -- пробормотала Шуля.
     -- Да, Шуля, -- откликнулся Меня, припомнив стих: "Прекрасны и
приятны в жизни своей, и в смерти они нераздельны".
     -- А что будет с нашим домиком? Ты даже завещания не оставил.
     -- Достанется, наверно, твоей сестре.
     Шуля  хотела спросить  еще  что-то, но  постыдилась. Ее занимала судьба
субботнего обеда. Вынут ли он из духовки? И если да, то кто его съел? Но она
почувствовала, что такой вопрос покойнице не к лицу. Она ведь была теперь не
Шуля, мастерица  месить  тесто,  а  обмытое  и  окутанное  саваном  тело,  с
черепками  на  веках,  с  капюшоном на  голове  и  с  веточками  мирта между
пальцами.  В  любую минуту  мог явиться Ангел Дума( Дума -  Один из семи ангелов Ада, управляющих семью разделами преисподней. Архангел могильной тишины и адского безмолвия (его имя происходит от евр. слова "дмама" - "молчание"). Князь ангелов-мучителей в Аду с огненным жезлом)  и  Шуле
следовало приготовиться к ответу.
     Да, краткие годы суеты и искушений пришли к концу. Меня и жена
его Шуля переселились в иной,  истинный мир. В тишине они  услышали хлопанье
крыльев  и  тихое пенье.  Ангел  Господень прилетел  за Меней и его дорогой
женой Шулей, дабы сопроводить их в рай....В одной детской сказке говорится:
- ... И жили они долго и счастливо и умерли в один день.
- Из-за несчастного случая?-спросил ребенок...
А ведь есть логика...