Графоманам, с любовью и пониманием

Поэма не писалась. Муза ушла, предварительно обозвав ленивым дегенератом и пнув ножкой в волшебном башмачке пачку неоткрытой бумаги для принтера. Без нее же ничего толкового не выходило — слова разбегались, мысли путались в клубок, развязать который не представлялось никакой возможности. Поэт, потерявший уже всякую надежду, лениво качался на стуле, когда в дверь постучали.
 -Входите, - крикнул он, разворачивась в сторону выхода. В проеме появилось лицо Графомана, руки Графомана, ноги и наконец он предстал перед Поэтом целиком, - Опять ты! Позлорадствовать пришел?
Графоман притащил из угла стул и уселся на него с самым смиренным видом.
- Вовсе нет, вовсе нет. Так, принес тебе на рассмотрение стишочки... Намарл вчера... Дрянь, конечно, но ты посмотри.
Поэт ловко увернулся от всунутых ему рукописей, но Грфоман был настойчив. Завязалась нешуточная потасовка, грозящая перерасти в настоящую драку, если бы в один момент хозяин комнаты не обнаружил, что ему под рубашку (сукно из шерсти единорога, нить из пера жар-птицы) были крайне неаккуратно запиханны несколько листов. Графоман, поняв, что победил, вернулся на свое место с прежним выражением лица.
- Ну ладно, посмотрю уж, - Поэту было досадно, и он твердо решил на этот раз не жалеть своего просителя и выссказать ему всю правду, - Вечно ты приносишь всякое... «Я люблю тебя до слез,
Так надолго и всерьез,
Сынет в моих жилах кровь,
Ты и есть моя любовь?» Что это такое?
- Ну как же... Стихи, - Лицо Графомана изобразло искреннее удивление тем, что Поэт сам не смог догадаться.
- Стихи? Ты это называешь стихами?
- А что не так?
- Да это же... Это..., - Поэт не находил подходящих слов, что бы выссказать все, что начинало возмущаться в нем, - Хорошо, а дальше? «Моя морковь, твоя лягушка,
Мой нурофен, твой бегемот,
Мой светофор, твоя старушка,
Моя ногтя, твой жирный кот» И это — стихи?
- Да уж, хорошо же ты разбираешься в поэзии, - Графоман начинал откровенно потешаться над вскипавшим от ярости товарищем, - Это же андеграунд! Стиль! Эмоция! Ты просто не понимаешь меня, вот и все.
- Эмоция? - Поэт был немного сбит с толку уверенным тоном говорящего. Может быть, он и вправду упустил что-то, не заметил?, - И какая же тут мысль?
- Мысль простая, как топор — вовремя крась свой забор!, - довольной неожиданно пришедшей в голову рифмой, Графоман откинулся на спинку стула и поаплодировал сам себе.
Поэт пробежал глазами листы бумаги, выхватывая отдельные предложения из целого. Стихи были как на подбор — аккуратным почерком чередовались строки с хорошо подобранной рифмой. Он невольно вспомнил свои собственные, перечерканные вкривь и вкось черновики, и ему стало немного стыдно.
- Ладно, а вот это о чем? «У меня протухла золотая рыбка
Улетела жар-птица гнезиться на юг,
И колодец желаний осыпался зыбко,
И в бутылке пивной джинн нашел свой приют» Хоть убей, я не понимаю.
- Все то тебе надо обьяснять, - театрально закатил глаза Графоман, - Это о разочаровании. Чувство есть такое, человеческое, она же депрессия, хандра, усталость, ощущение собственной бесполезности и прочая.
- А протухшая золотая рыбка зачем?
- Как зачем? Протухшая — значит списанная со счетов, выкидывать пора, а рыбка — символ примудрости, потому как сам понимаешь. Тонкая, брат, аллегория.
Растерявшийся поэт не нашел, что ответить. Все, что говорил Графоман, было логично и правильно, но было что-то, что смущало его. Это что то нельзя было ни уловить, ни схватить руками, словно маленькую, зудящую над головой муху. Графоман же, чувствуя торжество, вытянул из рук Поэта листы и покровительственно произнес:
- Ну, ну, не расстраивайся. Неприятно ощущать чье-то превосходство над собой, но ты должен согласиться, что я вырос, сильно вырос. Даже перерос тебя, дорогой друг. А все от умения тонко чувствовать и понимать прикрасное как никто, да, как никто! Сейчас, когда я ощущаю свой талант в полную силу, мне смешно и стыдно смотреть на тех, кто раньше критиковал и учил меня. Сейчас я могу сказать им — тьфу мне ваша наука! Всегда есть недовольные тем, что ты делаешь, и я поступил единственно верно — смирился! Всегда найдутся люди, готовые унизить тебя, полить грязью — пусть! Я плевать на них!, - Графоман принялся раскачиваться на стуле, для убедительности жестикулируя руками. Кислое лицо поэта придавало ему вдохновения, и слова сами лились с языка, как никогда раньше, - Не стоит и ждать, что ты понравишься всем, так не бывает! Работай, не опуская рук, ради тех, кому нравится то, что ты делаешь, ради них! Пусть меня ненавидят миллиарды, пусть гонят! Я свободен, я не раб мещанских взглядов и садистских устоев! Пусть мучают — я выдержу! Пусть ломают — я не сломлюсь! Пусть прогоняют...
Поэту, однако, так и не удалось узнать, что случилось бы, попытайся кто то прогнать новоявленное дарование — стул качнулся назад слишком сильно, и Графоман, не имея за что уцепиться руками, несколько секунд размахивал ими в воздухе, а затем грохнулся на пол.
Пока он вставал, потирая рукой не очень приличное место и выссказывая все, что думает по поводу произошедшего, Поэт упорно шарил у себя над головой. «Что то», не дающее покоя, пока ускальзало, но он уже чувствовал, что еще минута — и у него получится вытащить это из небытия. Наконец, пальцы его зацепились за тонкую, как мизинец, руку, и в следующую секунду Муза появилась в комнате.
- Так это ты мне думать мешала, - Поэт произнес это с глупой, но самой радостной улыбкой, - Я думал, ты обиделась и больше не придешь.
- Так и надо было сделать... Руку мне выкрутил! Ты бы еще голову оттяпал! - Муза поправила складки платья, стряхнув с них невидимые пылинки, - Значит так, плесень, садись и пиши, что я скажу. Без меня, небось, ни строчки не начеркал? - прибавила она уже ласковее.
- Ни единой! - честно улыбнулся ее подопечный, вспарывая ногтем неоткрытую пачку бумаги.
- Вот и хорошо... А ты чего сдесь делаешь? - Муза наконец обратила внимание на Графомана, нервно переступающего с ноги на ногу, - Пшшел за дверь, аудиенция оконченна.
- А как же... Как же? - тот совершенно растерялся, и вместо того, что бы вежливо поздороваться, молча смотрел на нее, слегка приоткрыв рот, - А я?
- Что — ты?
- Я же... талантливый! Написал стихи, даже Поэт вон согласился! Можно вам показать?
Муза нетерпеливо сплюнула на пол. Получилось не женственно, но очень эффектно. Сквозь линнолиум продрался кактус и начал обильно выращивать иголки, почему-то в сторону Графомана. Тот поспешно ретировался на безопасное расстояние.
- Сам, значит, солгасился? - от прищуренного взгляда покровительницы Поэт задрожал, - Да ты не слушай его. Рассеянный он у нас, дурачек, чего ему доверять... Быдло вылитое. Ничего в исскустве не понимает. Ничегошеньки — ты ведь сам говорил. А ты, чего уши развесил? Марш за стол!
Графоман хотел уйти гордо, в полной уверенности, что все музы дуры, но здравый смысл, мирно дремавший все эти годы, зашевелился в нем. По дороге домой Графоман вспоминал нелепое, рассеянное лицо Поэта, перечерканные рукописи, маленькую нахалку , кактус, и ему внезапно стало очень стыдно, самому неизвестно за что. Листы со стихами он сунул в ближайшую урну.