Глава 52. Семейная идиллия

Разливая из потемневшего медного самовара чай по фарфоровым чашкам из китайского сервиза, мать удивилась:

— Не могу понять, кто оставил в гостиной одеяло? Вроде бы, я всё вечером запрятала.

— Может быть, домовой замёрз? — спросил я. — Ночь была довольно холодной.

— Наверное, — согласилась мать, со значением посмотрев на меня и Снофрет.

Нубнофрет не поняла шутки.

— Домовой — это кто? Ваш сторож?

Я взглянул на Снофрет.

— Объясни сестре, кто такой домовой, и почему ему понадобилось одеяло? — мол, сама отдувайся за свои нелепые придирки.

— Пусть покопается в новой памяти, не будет задавать глупые вопросы, — ответила Снофрет, окидывая сестру отчуждённым взглядом, всё не могла привыкнуть, что за три месяца та догнала её в возрасте.

— Давно ли ты стала такой умной? — не удержалась Нубнофрет. — Домовой Василий Андреевич — известный артист МХАТа. Почему бы одному из однофамильцев не стать сторожем у Валежиных?

— В самом деле, Домовых у нас много, даже Лешие есть, Дикие, можно запутаться, — примирительно произнес отец. — Какие у вас на сегодня планы? Мы специально с матерью взяли выходные дни, чтобы побыть вместе. Такая возможность редко выпадает. Понимаем, на месте сидеть не станете. Может быть, на Волгу выйдем? Девочкам ледоход покажем, заодно и сами полюбуемся. Забыл, когда в последний раз выбирался на ледоход. Всё недосуг, операции, совещания, на природу оглянуться некогда.

         Но из дома выбрались нескоро. Лавина поступающих звонков от друзей и знакомых, перекачка информации в Москву, придирчивый выбор гардероба. Вместе просмотрели выборочные эпизоды из последнего выброса, делали комментарии, перебивая друг друга. Эмоции захлёстывали.

— Это ты хорошо сделал, что передал Сельме часть нанотерапевтов, — сказала мама. — По твоей милости двух дочек лишилась. Интересно, догадается ли она провести такую же операцию с Окрамом?

— А он поделится наниками с соседями. И пошло, поехало.… Весь Египет превратят в страну долгожителей, — продолжил отец.

— Не получится, — заметил я. — У наников срок жизни рассчитан на три года. Мои уже почти отслужили. Через год понадобится инъекция новых, более усовершенствованных нанотерапевтов.

— Могу ввести хоть сегодня. Новые наники чудо как хороши, — встрепенулся отец. — Не перестаю удивляться всё возрастающим возможностям. Увеличилась скорость размножения, восстановления белков, заживления рваных ран.

          Лишь после обеда мы вышли из автомобиля на почти безлюдную набережную. Серые и белоснежные, с нефритовой дымчатой голубизной льдины, разных размеров и нагромождений, величественно, едва заметно плыли к плотине среди выкорчеванных деревьев, обломанных веток, разнокалиберных коробок, мятых пластмассовых бутылок, и упирались в затор, медленно вздымаясь, и круша друг друга. Желающих любоваться этим зрелищем нашлось немного — ледяной ветер с северо-запада холодил щёки, заставлял прятать руки в карманы куртки.

— Когда-нибудь у нас хватит мужества разрушить это варварское сооружение, которое принесло больше вреда, чем пользы, — с досадой произнес отец. — Вся наша цивилизация состоит из сплошных ошибок.

— Пётр Евгеньевич, вы про плотину говорите? — спросила Снофрет.

— Про неё, скаженную.

— Зачем же построили, если потери превышают выгоду от эксплуатации? Разве разрушение плотины Сяоланди и миллион жертв в Китае никого не научило? У меня в памяти об этом неполная информация.

— Наша ГЭС построена намного раньше, почти на семьдесят лет. Сиюминутная выгода всё затмевает. Когда человек видит блеск золота, он перестаёт соображать, думать о потомках, последствиях. Это я говорю упрощённо. На самом деле, в те времена наши правители считали, что строительство оправдывает все потери, даже людские. Плотину строили заключённые. Это был трагический период нашей истории. Впрочем, редкое десятилетие в истории России не было драматичным, разве что в так называемые застойные года. Поэтому о них так часто вспоминают с ностальгией.

— Это когда у вас правил фараон Брежнев! — воскликнула Нубнофрет. — Я теперь всё знаю! Забавно. Словно знала и забыла, теперь вспомнила.

— В России не было фараонов, — поправила Снофрет. — Фараоны были только в Египте. Так их назвали греки, услышав наше устойчивое словосочетание «Пер он» — Большой дом, применительно к правителю.

— Я имела в виду, царствовал.
— Точнее сказать — властвовал.

— Снофрет, ты стала докой, — улыбнулся отец, приобнимая её.

— С вашими микрочипами любой станет докой. Одно неясное слово вызывает лавину других. Похоже на цепную реакцию.

— Научись вовремя останавливаться, — посоветовала мать. — Всё узнаешь со временем. Не нужно зацикливаться.

— Я пытаюсь. Не всегда получается.

 — Петя, не пора ли нам в машину? — заметила мать. — Девочки уже замёрзли. Так можно и простудиться. Они ещё не привыкли к нашим холодам. Да и я уже совсем окоченела. Надо было надеть тёплые носки. Бр-р! Где оно это глобальное потепление? Ау! Скорей бы.

— Не нужны нам потепления. Они чреваты плохими климатическими последствиями. Даже сейчас ни один год не обходится без природных катаклизмов: ураганы, торнадо, землетрясения, взрывы трубопроводов. Засуха, наводнения и пожары стали обыденным явлением. В самом деле, пойдём, погреемся, — засуетился отец, направляя к автомобилю сестёр, которые, казалось, не замечали студёного ветра, поражённые невиданным зрелищем мощного ледохода.

Мы втроём сели на заднее сидение. Родители впереди. Мать достала из пенала термос и разлила в одноразовые стаканчики горячее какао, и дала всем.

— С выпечкой не стала связываться, чтобы не перебивать аппетит. И так, ничего не едите. Вам ещё рано за фигурой смотреть.

— Божественный напиток, — сказала Снофрет, и добавила сестре: — Пей, глупышка. Это напиток богов. Лучше только — горячий шоколад. Меня Ирина научила делать. Я в Найроби целую неделю только его и пила, пока не поняла, что другие напитки ничем не хуже. Квас, матэ, сбитень, морс, пепси-кола, разнообразнейшие лимонады.

— И кофе стала пить? — удивился я.

— Изредка. Пытаюсь понять, что вас в нём привлекает.
— Когда поймёшь, будет поздно.
— Почему?

— Пристрастишься. Станешь завзятой кофеманкой, как моя мать. В день три чашки обязательно выпивает. Да ещё без сахара, чтобы вкус кофе не терялся. Нуби, ну, как тебе какао?

— Вкусно. Хочется пить и пить.
— Вот так и становятся наркоманами, — засмеялся я.

       Собрал опустевшие стаканчики и отдал матери, которая засунула их в компактный утилизатор, крошащий пластмассу в крошку; по мере заполнения мешочка, содержимое отправляется в специальные ящики, а потом на переплавку и изготовление новых изделий, и всё повторяется.

       Мы поехали вдоль пустынной набережной, усаженной высоченными платанами, диким каштаном, осинами, пирамидальными и простыми тополями, и непременными белоствольными берёзами. Через месяц здесь будет буйство зелени, а сейчас всё настолько неприглядно, что неловко перед девчонками, нашёл, чем хвастать.

— Волга тоже разливается? — спросила Нубнофрет.

— Весной, вниз по течению, и не так сильно как Нил. Это водохранилище. Рукотворное. Так называемое — Жигулёвское море. Вон там, вдали, Жигулёвские горы. Их постепенно разбирают на гравий для строительства домов, дорог.

— Поэтому ваш город называется — Жигулёвск?
— Да. Теперь это всё — Жигулёвск. Хотя раньше он назывался иначе, именем итальянского коммуниста — Тольятти.

— Он родился здесь? Что-то памятное и хорошее сделал для вас, для города? — вступила Снофрет.

— В том-то и дело, что ничего, даже ни разу не приезжал, — с досадой ответил я. — Эта абсурдная ситуация исходила из политических соображений того времени. Постыдно заискивали перед итальянской компартией, пресмыкались перед всеми другим компартиями, выплачивали им огромные суммы в ущерб собственному народу, и всё ради того, чтобы поддержать миф дружбы народов.

— Ну, почему миф? — не выдержал отец, выруливая в гору. — Что плохого в дружбе народов? Взаимное проникновение культур.

— Фикция. Потому что каждый народ заботится только о себе, беспокоится о своём выживании. Евреи до сих пор считают себя богоизбранным народом. Поэтому их никто не любит. Неприятно чувствовать свою ущербность перед Богом, для которого ты не избран.

— Ты записался в антисемиты?

— Нет. Я констатирую факт. Евреям доставалось во все времена. Их можно пожалеть, восхититься стойкостью и мужеством. Может быть, они, действительно, избранные, не каждый народ сможет вынести такой пресс, до сих пор не замирятся с палестинцами. Чуть ли не каждую неделю устраивают взрывы, перестрелки.

— Вашингтону давно пора бы перестать поддерживать и подкармливать палестинцев, которые разучились работать, лишь умеют из автоматов и ракет стрелять! — горячо произнес отец. — Развели филиалы Алькаиды по всему миру.

— Мальчики, смените пластинку — что старый, что малый, — вступила мать. — Нам, девочкам, ваши политические споры неинтересны. Смотрите, мы проезжаем знаменитый ВАЗ. Здесь выпускают сто пятьдесят семь модификаций автомобиля. Недавно отпраздновали сто тридцатилетний юбилей.

— Ещё в начале века многие потребители жаловались на качество отечественных автомобилей, предпочитали покупать иностранные, даже подержанные, завозили из Японии, с правосторонним рулём, потом начали строить заводы на территории России, — сказал отец. — И так продолжалось до 2021 года.

— И как же удалось исправить положение? — не удержался я от вопроса.
— Убрали всё заворовавшееся и некомпетентное руководство, которое к этому времени во второй раз успело обанкротить завод.
— Так просто? Почему же раньше этого не сделали?

— Жареный петух клюнул. У нас же всё так. Пока жареный петух в темечко не клюнет, мы с места не сдвинемся.

Нубнофрет хихикнула в ладонь:

— Не поняла, как может жареный петух кого-то клевать?

— Это идиома, — пояснила мать. — Когда наступает патовая ситуация, когда все подходят к краю пропасти, когда хуже не бывает, что даже жареный петух не выдерживает, начинает клевать бедолаг, тогда русские просыпаются и начинают изменять обстоятельства.

— Это бывает только с русскими? — смущенно спросила Нубнофрет.

— По крайней мере, про другие народы мне ничего неизвестно. Вернее, им не помогал даже жареный петух, они исчезли с лица земли.
— Ты про кого говоришь, мать?
— Про этрусков, ассирийцев, персов. Римская империя исчезла под натиском варваров.

— Но народ-то остался. Советский союз исчез, и никто по нему не плачет, лишь до сих пор ностальгируют о всеобщем, якобы, равенстве. Скоро и Россия скукожится как шагреневая кожа. И всё благодаря нашим правителям. Правильно Гегель сказал: «Каждый народ достоин своего правительства». Коль терпят, ничто не изменится. Но что об этом говорить? Опять мы свернули на политику. Она у нас уже в печёнках сидит. Может быть, вечером в ресторан пойдём? Отпразднуем ваше возвращение. Говорят, в «Пальмире» хорошая певица появилась, исполняет песни семидесятых годов. Песни нашей молодости. Мы давно уже в свет не выходили. Сейчас заедем домой, дамы наденут вечерние туалеты. Как думаешь, Артём, будем заказывать столик?

Отец развернул салонное зеркало и посмотрел на меня в ожидании ответа. Мы уже ехали в сторону дома по первой большой эстакаде. Я не знал, что сказать. Предложение было неожиданным. Намеревался уехать с девчонками к себе домой. Родители напрягали, особенно взгляд матери, которым она смотрела на меня и сестёр.

Я понимал, её так и подмывало спросить: С кем же ты останешься, сынуля? Она давно уже заметила влюблённый взгляд Нубнофрет, и поняла, что мы не ограничились платонической любовью. Мы должны остаться втроём и разрешить труднейшую задачу без лишних свидетелей.

— Вообще-то, я хотел уехать домой. Сколько можно у вас на шее сидеть?

— Как только у тебя язык повернулся? — оскорблено вскинулась мать. — В кои года приехал в родной дом, и уже снова собираешься сбежать! Мы с отцом из-за вас отложили свои дела, бросили работу, а ты…

— Мама, ты же понимаешь, девчонки должны привыкать к самостоятельности, а у тебя мы на всём готовом.

— Но не в первый же день сбегать?! Успеют привыкнуть. Снофрет за три месяца вполне освоилась. Я за нею каждый вечер наблюдала. Иринка тоже хвалила, хорошо помогает по-хозяйству.

— Уговорила. Полгода поживём у вас, потом разъедемся.

— Нет уж, — фыркнула мать. — Одной недели вполне будет достаточно. Я не собираюсь быть домохозяйкой. Отец уже привык работать со мной. Да и не желаю своё место уступать молодой ассистентке, глядишь, старый соблазниться.

— И вовсе я не старый, — показно, обиделся отец. — Девочки, я разве старый? 65 лет — разве это возраст? В начале века — да, это был возраст, на пенсию отправляли. А мне ещё 35 лет пенсии ждать. Другое дело — не все доживают до этого возраста, сами уходят из жизни по разным причинам. А главная — устают от безделья. Силы ещё есть, а работы нет. Везде переизбыток рабочих рук. Приходят молодые, горячие, глаза пылают энтузиазмом, предлагают грандиозные планы. Вот им нужно уступать свои места, а нам пора на свалку.

— Ничего, как-нибудь выживем. Купим дачу, и будем потихоньку ковыряться в земле, — утешила мать.

—  Для этого нужно умение, способности. А у меня нет никакого желания фрукты выращивать. Кто их есть-то будет?

— Детские дома охотно заберут. Было бы что давать. Яхту купим. Ты же мечтал попутешествовать по миру.

— Нет, мать, всё хорошо в своё время. С пиратами я не сдюжу. У Артёма не хватит денег заложников выкупать. Забыла, как поступили с семьёй Грищуков на острове Минданао? Затребовали три миллиона, затем согласились на миллион. Но заложников не вернули. Их так и не нашли. Нетрудно представить, что с ними стало. Не зря же говорят, с бандитами не нужно вести переговоров. Они от этого только наглеют.

— Но сколько человек спасли путём переговоров? — произнес я.

— Меня не нужно спасать, если попаду в их лапы, — резко заявил отец. — Потому что не оставят в живых, я им глотки сначала перегрызу. Голод — не оправдание для разбоя и воровства. Так можно и Гитлера оправдать. Да и, в основном, — воруют, пакостят мальчики из вполне обеспеченных интеллигентных семей. Экстрима, адреналина им не хватает. Кнута бы им хорошего всыпать!

— Довольно девочек пугать, — встряла мать. — Они, не бог знай что, подумают. Распетушились. Не всё так плохо. У нас, слава Богу, пока всё тихо, мафиозникам окорот дали. Хвосты поприжали. О разборках почти не слышно.

— Вот именно, что почти. Засекретили информацию.

— Правильно сделали. Я не желаю ничего знать о бандитах. Много чести. Я не должна жить и оглядываться на каждый чих. Так идём в ресторан или нет?

— Сейчас закажу столик, — сказал я.
— Нет. Тебе не стоит этого делать, — остановил отец.
— Почему?

— Половина Жигулёвска сбежится на сестёр-египтянок смотреть. А если я буду заказывать, скажу, что просто хочу посидеть с друзьями.

— Верно. Я и не подумал.

— Всегда нужно шевелить извилинами. Конечно, если они имеются.

— Но мне нечего надеть! — испуганно воскликнула Снофрет.

— За три месяца ничего не приобрела? — удивился я. — У тебя же есть платиновая карточка! Разве Ирина не научила пользоваться?

— Артём, ты не понимаешь, — повернулась ко мне мать. — Дело в том, что стоит Снофрет появиться на улице в каком-нибудь наряде, сразу тысячи, если не сотни тысяч девчонок назавтра выходят в таком же платье. Сколько раз в новостях я её видела, а через день все модницы щеголяют в одинаковых нарядах. Мне даже не верится, что и я в юности такой же дурочкой была, фанатела от Ермиловой, Косичкина, Шварценбаума. Но у них-то голос был изумительный, не то что у нынешних. Снофрет уже боится что-либо приобретать. Десятки платьев бесполезным грузом висят в шкафу.

— Что же делать?

— Ничего. Заедем в любой магазин. Ради такого случая можно снова потратиться. Сделаем рекламу очередному салону.

— Снофрет нужно свою фирму организовать, элитный магазин открыть, — посоветовал отец.

— Ей пока не до этого. Со временем, может быть, и организует. Петя, закажи столик где-нибудь в укромном местечке, чтобы не сильно на нас пялились.

— Само собой. Есть такой уголок. Думаю, часик продержимся. Успеем поужинать, на людей посмотреть и себя показать.

         Наш столик в интимно, локально освещённом зале с яркими звёздами на потолке, действительно, был прикрыт декоративной пальмой и большими листьями напольной монстеры. Наш приход не остался незамеченным. Головы словно магнитом притянуло в одну сторону. За столами зашушукались, пристально осматривая нарядных сестёр, взявших меня под руку с обеих сторон.

Пока мы невозмутимо шли за метрдотелем, заметил в зале ещё четверых А-Снофрет. Уж они-то не пялились на оригинал, чинно сидели за девственно чистым прибором, для вида держали, крутили наполовину наполненную рюмку, иногда хватались за вилку, поигрывали ею, кокетливо поправляли рукой укладку волос, свисающий завитой локон. Полная имитация очаровательной девушки.

Даже у меня ёкало сердце, всё не могу привыкнуть, абстрагироваться. Их визави, как один, были крутоплечими, головобритыми качками в одинаковых чёрных костюмах, словно из мафиозного инкубатора. Лишь один из владельцев — пузатый старикан в лотренатовом костюме — нанотерапевты не успевали сжигать поступаемую пищу, любит пожрать.

         Обладание андроидом — престижно. Не каждый, даже среднего достатка обыватель, может себе позволить купить очень дорогую игрушку, выполняющую несложную работу по дому, и осуществляющую сокровенные интимные желания владельца. Но в наш жестокий век, когда мужчина вынужден страдать от одиночества из-за невозможности найти общий язык с эмансипированной женщиной, толерантный андроид стал единственной отдушиной, и даже способом выживания, человек отдаёт всё, порой последнюю рубашку, лишь бы иметь рядом средство спасения и общения. Поэтому фирмы, производящие андроидов, получали огромные барыши, по доходности и выплате налогов уступали лишь одиннадцати ведущим компаниям, от которых зависело благосостояние государства.

В центре зала голографический клавишник за синтезатором не форсировал звук, тактично аккомпанировал миловидной полураздетой певице с хорошими вокальными данными. Классический репертуар из ностальгических песен прошлого, начала и середины нового века. Исполнение на заказ любимых песен. Приятная располагающая атмосфера всеобщей праздности и довольства состоятельных людей. Никто не задумывался о другой половине народа, которая не могла позволить себе даже раз в год появиться в таком ресторане, считала рубли до зарплаты, берегла копейку.

Сёстры с любопытством искоса наблюдали за жующими, выпивающими людьми, восторженными, облизывающими взглядами некоторых мужчин. Непривычная обстановка волновала. А я уже жалел, что согласился на эту авантюру. Можно было и дома хорошо посидеть, и даже потанцевать, Снофрет проговорилась, что Ирина научила её современным танцам и даже вальсу, но практики пока маловато.

А-официант без промедления заставил стол заказанными блюдами и открыл бутылку шампанского, непременный атрибут торжественного застолья. Отец произнес короткий тост, выразив надежду, что у меня в дальнейшем, наконец-то, хватит ума, чтобы прекратить мальчишеские эскапады и стать нормальным мужчиной.

— И что для этого нужно? — спросил я.
— Всего лишь — чувство ответственности за близких и работу, которую тебе доверили.

— Булыжники в мой огород?
— А как ты думал?

— Отец, перестань, хотя бы в такой день портить всем настроение, — заступилась мама. — Тёмчик не самый плохой среди сверстников. Вспомни, хотя бы Венедикта Ольховского, или Богдана Ярушина. Были когда-то всем ребятам примером для подражания. И что с ними сейчас?

— Да я не говорю, что он плохой. Просто хочу, чтобы за ум взялся. Остепенился.

Мать назвала моих лучших друзей детства, которые имели все данные, чтобы стать лидерами в любом коллективе. Они ими и были, пока Венька, ради любопытства, не подсел на наркотики. Избавляться от пагубного пристрастия не захотел. Нанотерапевты лишь отдаляли губительные последствия, но организм работал на пределе, доза всё увеличивалась, и никто не мог сказать, в какой день он откажет.

Помогла бы так называемая «промывка мозгов», когда стирают из памяти все года, в том числе и предшествующие знакомству с наркотиками, но на это никто не давал согласия, ни он сам, ни родители. Все надеялись на чудо, которое вдруг изменит патовую ситуацию.

        У Богдана положение не лучше. После получения большого наследства от американской бабушки ушёл в виртуальный мир, описанный ещё в 60-е годы прошлого века итальянским автором Рино Альдани в рассказе «Онирофильм». Электронное стимулирование нервных окончаний, призрачные красотки оказались привлекательнее натуральных женщин и андроидов.

Он ни на миг не выходил из оплаченного иллюзорного мира, поручив заботу за своим телом бездушным андроидам. Они кормили его жидкой пищей, чтобы процесс жевания не отвлекал от увлекательного действа происходящего, обтирали влажными салфетками, убирали отходы жизнедеятельности, подстригали ногти, волосы и даже брили. Миллионного состояния хватало на содержание сотни таких… овощей? полутрупов? Хорошо хоть, с собой никого не увлёк.

Наши законы не могли помешать вести и такой образ жизни. Каждый после совершеннолетия становился самостоятельным и выбирал, где и как ему жить, даже если это наносило вред государству, которому, по большому счёту, тоже было наплевать на таких членов общества, лишь бы исправно платили налоги и сильно не досаждали своими пороками.

Нубнофрет осторожно сделала три глотка и засмеялась, почесав нос:

— Щекотно.

Никто в зале не собирался посягать на наше уединение, и мы расслабились. Говорили о своём, наболевшем, вспоминали Ирину, её детей, Кунга, забавные случаи, строили планы на ближайшее будущее. Когда ещё представится такая возможность, пообщаться в семейном кругу в расслабленном состоянии? Мы с отцом пили армянский коньяк французской фирмы, дамы перешли на белое вино, запивая фаршированную форель.

Слушали Нубнофрет, которая рассказывала о Маху, от нашего исчезновения до того времени как он исчез из города Тебтюнис.

         Чем-то ирреальным веяло от её повествования: Поздний Египет, феллахи, рабы, могущество многочисленных жрецов, надзирающим над всем обществом и контролирующим его, и мы, живущие в космическом веке. Философы, писатели, учёные, да все, кому не лень, дебатируют вопросы о целесообразности перехода человечества в электронное состояние, сравнивают плюсы, минусы. Исчезает опасность последствий космической атаки астероидов на Землю, которая с каждым годом делается угрожающе реальной.

По сравнению с ней голод превращается в эфемерность, абстрактное понятие. Каждый человек действительно становится Богом, пресыщенным от возможностей, знаний и чувств, и это самый значительный минус. Достигнут идеал совершенства. И это будет концом. Но, было и другое мнение. Что это будет только началом новой, более совершенной цивилизации, по сравнению с которой, мы, нынешние, — муравьи рядом с человеком. Нам не понять друг друга. Даже общение будет затруднительно.

продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/10/423