Задача следующих людей

         
Аджна чакра
         
          "Эта чакра известна как «Третий Глаз»
          или «Глаз Мудрости», поскольку она является
          глазом, который сморит не столько во внешний
          мир, сколько в глубину трансцендентной
          мудрости. Здесь покоятся Знание и Постижение
          Истины. Аджна чакра связана с головным мозгом
          - она находится непосредственно позади точки,
          расположенной между надбровными дугами, и
          соединена с гипофизом."
Всегда были любители чего-то особенного, может наивысшей мудрости –  им она виделась в умении «поверять алгебру гармонией». Задача эта, в общем, не элементарна, но  сейчас кому-то видны контуры ее разрешения. Она становится все более реальной и уже  не относится к  разряду запредельных, трудновоспроизводимых, не вполне конкретных задач. Она, хоть и видится даже решабельной, но отнюдь,   полна неожиданностей - не относится к задачам, на которые будет дан положительный ответ в ближним завтрашним, тем более, сегодняшним днем. Пусть ее решение будет найдено в свой черед, не нами, а следующими людьми,  не нашего, следующего колена. А мои  современники успеют до того времени безнадежно состариться и, увы… умереть - сойти с дистанции: такова мудрость жизни...
Завибрирует  неизвестно как от найденной звуковой гаммы коллективный «Третий глаз» человечества и станем все мы, его носители, неизмеримо богаче. Сегодня гуру, навещающий меня в последний временной отрезок меня дважды в неделю, решила сменить ставший несколько традиционным,  постоянным в своей предсказуемости, ход совместных с ней  занятий – она заметила, что  в них исчез элемент  неожиданности, который удивлял меня своей неоднозначностью и вдохновлял поначалу (конечно, он нес долю и терапевтического эффекта).
Так уж я глупо был устроен, но здесь для нее был главным (она должна была  от моего организма добиться методической состоятельности своего метода: положительной динамики в истории патологии). Она чувствовала - он  быстро терял интерес, уставал от всего однообразного, что было плохо, для личности, может,  недопустимо…
Большинство приобретаемых навыков в жизни до сих пор людям давались, именно, через муторность и монотонность повторений. Но она не стала сегодня настаивать и проделывать надо мной своих опостылевших и ставших привычными пассов – вместо этого поставила меня в известность, что в течение последних недель  имела  крайне впечатлительные  встречи со своим учителем, который где-то курсировал рядом, по азиатским регионам – он достиг и нас по географической дислокации. Она говорила  с ним по поводу меня и моей патологии.
Этот гуру являлся живым «сосудом» известного учения, в которое она меня посвящала, по несомым собой функциям – он был ко всему весьма образован, что, несомненно, интриговало меня дополнительно. К тому же он был полиглотом: знал традиционные языки межличностного общения, принятые в обществе и до пятнадцати «мертвых»  ближне- и средневосточных языков. Он был немолод, мне так и не было  дозволено  его лицезреть. Сам же он прекрасно обо мне был информирован - знал почти все, что ему было надо. Знал, в частности, кто я таков, какого состояние моего здоровья, а также чем я  живу – характерен следующий факт.
У меня в те времена стояла на рабочем столе  маленькая иконка с молитвами, тропарем и посвящением к рождению Святой Сусанны, по жизни Матроны тульской и московской.  Он выказал мне свое одобрение, что, мол,  хорошо, уважать привитое Слово не только ближних топологически Святых, как это принято у большинства проповедников по искреннему заблуждению...
Моя же гуру сказала мне, как только я с помощью ее энергии поднялся и в очередной раз улегся на жесткую кушетку, что, начиная с сегодняшнего дня, она поведет меня через необходимые этапы процедуры, которая именуется начальной инициализацией. После чего мои руки должны наполниться целебным теплом и смыслом: ко мне придут автоискусство понимания и врачевания. Сегодня же ее пассы сопровождались тихим бормотанием и шелестом страниц - шпаргалки, записанной ей со слов пожилого копта. За которую она принесла тысячу извинений и объяснилась, что я у нее буду первым посвящаемым в учение и лучше ей действовать так (что было вполне допустимо), чем что-нибудь запамятовать.
Она доверенный ей ритуал записала и вела, опираясь на  фразы  учителя (я же лежал под ее рукой с закрытыми глазами и ничегошеньки не видел) – только, вполуха слушал едва доносившийся до меня производимый шепот.
Я вернее вспоминал, как в юности застывал  в неконкретных раздумьях всяк раз пред вновь раскрытой тетрадкой с еще нетронутыми листками,  по-особому пахнущих последним фабричным запахом цехов, прежде, чем исписать их..
Мне хотелось начать покрытие их чистого пространства, преимущественно, умными записями. Будучи абсолютно уверенным, что эти записи причинят пользу еще  многим другим, кроме меня. Но я ошибался - всегда ли так срасталось? Нет, конечно же! Хотя  лекции я конспектировал, скажу, неплохо, но почерк у меня был… безобразен и, может, потому мои записи стали  лишь  техническими записками, эскизами своих точных наук: по содержанию и исполнению. То есть, они  были обречены на скорое старение и могли сгодиться  только мне и максимум еще двоим-троим субчикам. Я же хотел открытий чего-то особенного в жизни и думал о таком же глобальном  – по ходу дела мои мысли зачастую вырождались в уродливые графические образчики-символы, обоснованные  внутренними абстрактными геометрическими посылами, за которыми ничего особенного и не замечалось. Но все равно, они были… светлыми. Если же я в процессе их рисования засекал нездоровое  любопытство к творимому со стороны – то рисунки  сразу перерождались в скабрезные сюжеты, так признаться «приятные» глазу большинства.
По комплексности смысловой нагрузки для только обретающей истинные контуры психики, их правильнее было именовать номограммами. На титульном листке одной странной, от корки и до корки исписанной тетрадки, в линейку - не в клетку, как большинство тетрадей...
Под углом к линованному бледным оттиском развороту, красовалась исполненная  каллиграфическим росчерком, не им придуманная надпись-цитата: «демонический излом характеров». Ниже  была… связанная с этой надписью диаграмма: длинная, полоска с закругленными концами, поименованная окончательно «гордостью» - она  опиралась на три от руки вырисованные окружности, с подписями: «сила», «воля» и «ум». Эти составляющие, на которые прочно  опиралась и покоилась, заключенное в полоску итоговое  смыслозначение: «гордость». Больше ровным счетом ничего  не было…
Так и я, как моя недооформленная номограмма не мог ничему полностью отдаться – посвятить себя одному из выбранных приоритетов, при том, что поначалу не оставлял  попыток аналитически связать даже текущие события своей душевной жизни – поставить их все на четкую теоретическую основу. Мне все казалось, что данная связь имеет место быть, как только мной будет найдена такая замечательная формула. Самому же жить с сего момента станет легче, и вся жизнь обогатится из-за моих скромных открытий, она озарит внутренней гармонией также жизнь окружающим – у меня явно не выйдет утаить от окружающих свое важное открытие! Этакое разумное высокомерие!
Никогда не было двух одинаковых людей: каждый из нас оригинален по-своему. Что же делает нас, например,  человеками становящимися? Да так, думается, ничего особенного – просто это, прежде всего, преемственность известных общечеловеческих  ценностей и обязательно еще кое-что новенькое…
Что же это? Человек не замечает этого, неизбежного в нем, как в каждом живом организме,  именно таким он запрограммирован особыми структурами. Он таков -  будучи непрерывным отражением меняющейся жизни. То, что это только так, со всей очевидностью, человек  замечает в себе на протяжении всей  жизни, хотя таким изменениям в себе он  предпочитает не признаваться и замечать их только в особых случаях – это правильно, потому что они (эти изменения) подтверждают лишний раз людскую конечность. А кому это приятно? Потому такое недопустимо для каждого активного человека: замечать лишний раз сие обстоятельство…
Вспоминать человека,  каким он был, возможно ли  без поминания условий  существования и круга личностных обстояний? Вроде бы это невозможно, но в свете сказанного, есть ли иное: ужели  субъект «человек» сам по себе, настолько узнаваем как проекция, что сам по себе   не интересен? Да, именно, угадыванием таких «схем» людей и последующим оживлением поверх угаданного каркаса художественным «мясом» занимается литературное творчество. Это происходит опосредованно, хотя бы в головах нескольких людей: от прикидочного замысла до окончательного синтеза. Сколько бы  я не  вещал об особых приоритетах своих интересов, что якобы они слишком отличны от интересов многих современников – на самом же деле, то было совсем не то, вернее, я не так, как он  все  это себе представлял.
Я о нем могу судить по отрывочным записям его дневника. Физиология и в нем все-таки брала свое: постепенно поиски любви поглотили все свободное в нем духовное пространство, даже немного больше – он стал удивительно схож с прочими своими современниками. Как-то раз, в срок назначенный природой, он влюбился (это произошло независимо от наличия особей противоположного пола  в  его окружении). Эта влюбленность была необходима  ему самому, для более разностороннего личностного становления – кого-то еще,  выступающего вторым агентом, здесь не нужно было вовсе. Если  говорить о ком-либо другом, то он, конечно, был все же нужен, только как начальный толчок, как своеобразная затравка, спусковой крючок.
Это была совсем никак не любовь, без намека на обычные, узнаваемые человеческие отношения, а скорее чувство это сродни влюбленности. Здесь не было виновных и ответственных: страдали все, в первую очередь, он сам от растерянности, что же делать? Она (теоретически вторая половина процесса), которая неизбежно должна бы быть, даже из-за невозможности разрешить взаимную ситуацию как основную  психологическую проблему: убежать страданий.
Когда эта совсем незнакомая ситуация обрушилась на него свершившейся очевидностью, захватила и понесла куда-то вдаль нахлынувшим половодьем - он так и не знал, не понял, что же ему делать?  По неопытности души он, наверное, думал: всегда есть  необходимый набор действий, которые человеку надо предпринять и тогда он сам себе поможет. Поэтому он доверился… бумажному носителю для более четкой организации окружающей действительности. Он нередко прибегал к подобным действиям  – особенно в критических  для своей личности ситуациях. Это происходило в личности по причинам, как ему казалось, нехватки быстроты взаимодействия шин его оперативного запоминающего устройства. На самом деле просто возрастала цена неправильности  обычных действий – возникало естественное желание «запротоколировать» происходящее. Он начинал записывать, анализировать и комментировать свои действия. И писал он, в общем-то, все по делу: конечно, по прошествии времени,  эти записи становились лишними и, непременно, уничтожалось – такова история фрагментов его дневника.
Мне  же удалось одним глазком подсмотреть  эту страничку. Вот якобы, красноречивая цитата из его записей: «… судьба пошлет однажды испытание, которое ты перенесешь достойно - она это оценит. Если боишься, что  твои чувства угаснут, значит: их  на самом деле  не было».
Там же далее следовал подробный анализ причин ситуации, в которой, как ему виделось, он застрял –  оценка вариантов поведения для меня совершенно таинственной незнакомки.
Варианты.
Номер один:
она – легкомысленный ребенок, что является главной причиной  поведения, больше по незнанию сути вещей, чем своим качествам. Больше по неопытности, по неумению, чем по умыслу; (насчет ее личных качеств я, то есть, он – так было записано, никогда не мог сомневаться: она хорошо воспитана, аккуратна, вежлива и прочее, в  превосходных степенях).
Номер два:
поначалу она испытывала к тебе определенный минимальный интерес, который затем совсем улетучился, то ли ты усугубил это своим поведением, то ли она уже своим зрением замутнила необходимый свет   для ростков нового чувства.
Номер три:
она все-таки к тебе продолжает испытывать некоторое влечение, но хочет, чтобы оно было с твоей стороны прогнозируемым, постепенным,  не таким ярким, подавляющим ее общую свободу, безболезненным, в конце концов.
Номер четыре:
пока ты проводил отдых в своих каникулах (вдали от нее, не рядом)  и решал: стоит ли принимать ее в свое сердце, то в это время выгодно близко  для себя   волею судеб оказался некто третий; он очень хорошо сыграл роль  изумительного парня и был в той роли безупречен…
Держа перед глазами сию полную, подробную дневниковую запись, я, в свою очередь, утверждаю: это скорее, не есть  якоря для последующего ситуационного анализа, как кажется  сначала, а полнокровная диагностическая запись психологического состояния полностью потерянного человека из-за незнакомства его с ситуацией. Поскольку это чужие записи, я привожу их здесь не для какого-либо пристрастного анализа с последующей оценкой - но все же, надо сказать, что автор облегчил бы себе жизнь, если бы ввел ясно всем читающим  последующий многостраничный, замысловатый самоанализ всего  один пунктик.
Пунктик  этот должен  утверждать, что анализируемая девушка просто… не любила нашего героя – автора дневника (такое же бывает и нередко!), а не пытался доставать бедную девушку своими пылкими чувствами. Ну да ладно – речь здесь совсем не о том:  она больше о попытках достичь удовлетворительного толкования определенной жизненной ситуации, хотя  известными приемами, но до этих пор чуждом и неизведанным  для данной гуманитарной области языком формул.
На двух полных тетрадных листках были подробно расписаны возможные исходы при реализации рассмотренных выше вариантов. Было дано логическое обоснование и попытки разрешить совместно систему, составленных вроде бы непротиворечиво, вероятностных уравнений. Весело было смотреть на эти не очевидные попытки увязать вероятности точно аналитически записанных событий разных душевных состояний (они трактовались для придания пущей жизненности  и убедительности недетерминированными параметрами и были связаны вероятностно, но  от этого они становились сухими циферками, мнемосимволами определенного толка, всего-то были получены из математических соотношений).
Приведенные сложные системы уравнений были составлены относительно конечного множества параметров, таких как, например, его величества – случая: пошлет ли он возможность сделать все «гладенько, повседневненько и прокатиться по поверхности допустимости параметров дальше вдаль», в том числе, что немаловажно, во времени. Следует заметить, что все эти громоздкие связи разрешимости сводились к одному: к попыткам выяснить удовлетворяется ли данная система конечным равенством при критических значениях  параметров. Что поверялось при подстановке итоговой предполагаемой области исходных значений конгруэнтных значению - «Любовь». Я мало что понял в итоге, но иногда, несмотря на явную наивность автора, в его попытках разрешить на бумаге кончиком пера всю сложную гамму взаимоотношения полов – это было весьма искренно, что сквозило в труде со всей очевидностью…
Приведенные сложные системы уравнений были составлены относительно конечного множества параметров, таких как, например, его величества – случая: пошлет ли он возможность сделать все «гладенько, повседневненько и прокатиться по поверхности допустимости параметров дальше вдаль», в том числе, что немаловажно, во времени. Следует заметить, что все эти громоздкие связи разрешимости сводились к одному: к попыткам выяснить удовлетворяется ли данная система конечным равенством при критических значениях  параметров. Что поверялось при подстановке итоговой предполагаемой области исходных значений конгруэнтных значению - «Любовь». Я мало что понял в итоге, но иногда, несмотря на явную наивность автора, в его попытках разрешить на бумаге кончиком пера всю сложную гамму взаимоотношения полов – это было весьма искренно, что сквозило в труде со всей очевидностью…
Среди моих лекторов некогда был заведующий одной из кафедр очень своеобразный на мой студенческий взгляд, полковник противовоздушных войск в отставке, с пожизненно, по прошлой профессии приобретенной патологией – сухим кашлем, неясного происхождения, обострявшимся в любую погоду и… кучей наград: памятных значков и медалей за тайные, известные ограниченному кругу, боевые операции. Он был умен, чрезвычайно горд за свои боевые достижения и часто, сверх меры часто заходился от удушающих симптомов кашля – когда тот неожиданно подступал к его трахее. Полковник, красный в такие моменты от натуги, очень был неловок в эти моменты. Частыми взмахами левой рукой он стремился таким жестом довести до сведения своих собеседников, что кашель его, отнюдь, не заразен.
Для тех, кто лично был знаком с полковником в отставке товарищем Барвинком, он, конечно, знал, что все это, действительно так и было на самом деле:- он заработал симптомы после газовой атаки, исполняя  в очередной дружественной стране, предписанный кем-то интернациональный долг. О нем ходила среди студентов байка, что с ним приключился во время того злополучного налета вражеской (а как иначе ее назвать, хотя было мирное время и боевых действий страна наша нигде не вела) с ним приключился стремительный  приступ диареи. Он не мог отлучиться в минуты надобности по нужде с  места командования дивизионом - поэтому распорядился перед экраном центральной РЛС во время боя, где  было его постоянное место командующего, поставить ведро, усевшись на него, он раздавал необходимые инструкции  по громкой связи… 
Полковник этот был весьма любопытен с виду, в деталях даже немного потешен: невысок ростом, с большим, выдающимся вперед пузом, с незначительными остатками волос на «бульдогоподобной» трапецеидальной голове, можно сказать, что почти лысый с обвислыми щеками, которые оттопыривались и колыхались в противовес движениям остального грузного тела, раскачивающегося при ходьбе. Их, выбритые всегда гладко,  до синевы, было видно даже если за ним наблюдать со спины, но вот по читаемому им предмету он был безукоризненно признанным профессионалом, что подтверждалось е глубоким, практическим  опытом и широким знаниями. Еще бы: он был боевым офицером, а не ставленником влиятельных родственников откуда-то из министерства. Он был весьма эрудирован, образован и строг с подчиненными, впрочем, эти качества никак не относились к его внешности, только делали более выпуклыми ее отдельные черты. Не очень-то вязался его внешний вид  с видом бравого командира: вечно пузырящимися под конец учебного  дня коленями и независимо от погоды предательски темнеющими подмышками форменной зеленой сорочки, которая дважды щепетильно на дню менялась.
Слушателем курса, ведомым кафедрой полковника Барвинка, являлся и я, сессия приходилась на по своему лучшее время года, когда солнце припекает радостно, но организму не хватает витаминов. Когда сдав его непростой экзамен, я сидел с ребятами на лавочке перед входом на кафедру, разомлев теплым весенним солнышком и, наслаждаясь, посасывал сигаретку. Вдруг дежурный по кафедре, выглянувший из-за дверей окриком пригласил меня срочно  следовать к полковнику Барвинку. Я, недоумевал причине столь категоричного и неожиданного вызова.  Чувствуя себя сугубо гражданским человеком, все равно инстинктивно подтянулся и зашел в тесный кабинет. Он был скудно меблирован самыми необходимыми предметами, прикрыв за собою дверь.
Он поморщился в ответ на мои, ставшие и здесь обязательными неуклюжие попытки больше подражания воинскому политесу. Я был не приверженцем этого,  тем более, не носителем таких традиций – всего лишь маленьким, незначительным, а потому подчиняющимся установленным правилам человеком.
Когда я зашел к нему в светлый кабинет, он выполнял какую-то важную для себя бумажную работу – солнечная полоска тянулась через стол прямо к его бумагам. Он, не поднимая своей большой головы от тетрадей, заметил:
- Да мало на наших широтах люди получают солнечной энергии, -  сказал он, пригладив клок редких волос на макушке лысины,  попросил он меня кивком присесть и обождать пару минут, пока он освободится.  Я оглядел его кабинет, где кроме обшарпанного приоткрытого коричневого сейфа и пары грамот на стене ничего не привлекло внимания.
В принципе я хотя и догадывался причинам приглашения в этот кабинет, но явных поводов для того не было: неужели все дело в моей неуставной прическе? Но я ошибся: причина, по которой я был приглашен к полковнику крылась в другом и была совсем неожиданной. Наконец он завершил свою работу по составлению и правке разных списков и сличению их с другими и поднял улыбающееся лицо на меня, о оно исказилось тотчас же от удушающего приступа кашля, преодоление которого потребовало от него двухминутного значительного перенапряжения, он замахал привычно рукой и  весь покрылся  испариной – он попросил извинения и, оттерев лоб сказал:
  - Я просмотрел ваши зачетки для общего ознакомления - мне захотелось с вами лично побеседовать.  Хотелось обменяться  мнениями  по поводу одного вопроса. Я еще навел необходимые справки - наблюдал за вами, пока вы осваивали наш курс…
Вы показались мне… достаточно неглупым человеком – скажите, пожалуйста: чем вы интересуетесь кроме занятий.
Я несколько замешкался: мне с одной стороны было лестно за особое внимание. С другой, суммарная характеристика  «неглупый» не казалась достаточно заслуженной:
- Да так ничем особенным – может, астрономией.
- Это довольно серьезно: там много математики – все считается. Траектории, расстояния, допплеровские смещения.  Планеты даже открывались на кончике пера -  очень достойная наука…
- Еще оптика, аберрации, фокальные расстояния, апертуры, дифракция и все такое, - добавил я.
- Да, да, -  спроси он, видимо, главное: зачем пригласил, - а как Вы относитесь к концепции Винера. Что наука становится истиной только тогда, когда в ней  есть математический аппарат?
- Но, по-моему, вы через, чур категоричны – есть же много гуманитарных наук и естественных тоже, медицина, например, - мне показалось: зря я ему про медицину ляпнул. Он понял, что здесь никакого намека не было, и улыбнулся, обнажив ряд крупных, но нездоровых пожелтевших от частого употребления крепкого кофе и курительной трубки.
- Науки ли это?
- Но этому тоже учат, а как объяснить множество тонких состояний человеческого бытия? Математика здесь груба – ее точность оказывается невсеохватна и приблизительна…
Он здесь загорелся желанием мне возразить:
- Ну это вы зря: я сейчас пишу одну работу, где доказывается прямо противоположное – я вам ее обязательно покажу, - выдал он в запале.
- Вот напишете – тогда поговорим…
Но нам так и не удалось, когда он обещал написать свою работу, поговорить, потому что, у не к