Прямо пойдешь...

                «И стоял витязь на распутье,
                и лежали перед ним три дороги…» 
                1

Роман поймал плечом массивную стеклянную дверь и выскользнул в подземный переход станции метро. Влажный ветер с упругой силой, раскачивая прозрачные дверные прямоугольники, тянул с платформы и в переходе, смешиваясь с холодным воздухом, мгновенно превращался в гнетущую промозглую сырость. Дышать стало тяжело и противно. Конденсат оседал на кафельных стенах, поблескивая мелкими капельками в синеватом свете единственного горящего плафона. Влага собиралась в тонкие струйки и медленно сползала вниз, где густо намерзала вдоль стены странным ледяным бордюром.

Он повернул направо и поспешил к выходу. Подземные магазинчики, такие праздничные прежде, теперь пялились на него  слепыми мертвыми витринами. Роман завернул за угол и уткнулся в плотную, словно холодная вата, стену молочного тумана. Он был уже где-то в середине пролета, осторожно передвигаясь в клубящемся белесом месиве, когда обледеневшие ступеньки, как живые, заплясали под ногами. Роман мелко засеменил, стараясь обрести потерянное равновесие, но непослушная скользкая поверхность, выскочила из-под него, и он тяжело грохнулся боком на острые грани, успев, впрочем, смягчить падение, захватив рукой пластмассовый поручень.

               С трудом поднявшись, он, морщась, потер ушибленное место, нехорошо выругался и, держась за холодную ленту поручня, опасливо нащупывая ногами путь, медленно пошаркал наверх, к блеклому матовому свечению.

Морозный воздух резанул ноздри, ледяной тончайшей пленкой болезненно стянул влажную кожу лица. Роман инстинктивно, оберегая дыхание, прикрыл рот ладонью и, отойдя пару десятков шагов, оглянулся. Белая шапка стояла над асфальтом. Клубящийся туман, выпирая из глубины перехода, лениво растекался по мраморным плитам парапета. Иногда из основной массы выстреливал короткий клок молочно-белого протуберанца, который поднимался вверх и тут же бесследно растворялся в стылом воздухе.

Он зябко передернул плечами, натянул на голову капюшон и подошел к троллейбусной остановке. Капюшон создавал вокруг лица своеобразный микроклимат, дышать стало легче, и замерзшие щеки немного отпустило. Он немного постоял под низким навесом, но в прозрачной коробке мороз, казалось, становился более жгучим. Роман шагнул на обочину. Пустынная дорога раскинулась на обе стороны темным широким коридором, и только вдалеке мигнули фары проскочившего через перекресток одинокого такси. Реклама и почти все уличное освещение были выключены. Лишь единственное информационное табло бросало красноватые отблески на громаду торгового центра, угрюмо темнеющего на противоположной стороне проспекта.

«Время 01-06, температура – 38;, давление 761мм» – обозначилось на бегущей светящейся дорожке. Затем неожиданно строка остановилась, несколько раз судорожно моргнула и бессильно рассыпалась красным беспорядочным многоточием.

Роман, постукивая ботинками, с надеждой смотрел на неподвижные заиндевевшие провода, но вскоре стало очевидно, что троллейбуса ждать бесполезно, и он, глубоко засунув озябшие руки в холодные карманы, вприпрыжку помчался по накатанному тротуару. До дома пешим ходом было минут пятнадцать.

Ночь и полная луна раскидали по углам двора резкие контрастные тени, создавая ощущение, если и не опасности, то, во всяком случае, некоего тревожного ожидания. Перемерзший снег, похожий на мелкую пенопластовую крошку, неприятно режа слух, пронзительно визжал под ногами. Шаги коротким звонким эхом отдавались в пустом дворе, и Роману показалось, что кто-то идет за ним следом. Он смалодушничал и быстро оглянулся. Никого. Только сутулились, подмигивая сквозь снежное покрывало красными и синими светляками сигнализаций, беспорядочно припаркованные вдоль сугробов  автомобили.      

Он уже проходил мимо знакомой помойки, чувствительно живописуя себе горячую ванну, чай с лимоном и уютный бок жены под пуховым одеялом, когда краем глаза уловил какое-то неясное движение. Сейчас же тонкий жалобный вой долетел до его слуха. Роман резко выдернул руки из карманов куртки и круто повернулся, настороженно всматриваясь в пугающую темноту. Серебряный диск луны прятался сейчас где-то за крышей соседнего дома, разглядеть что-либо с такого расстояния было невозможно. «Собака, наверное?», промелькнуло в голове. Он уже было собрался двинуться дальше, когда безжизненный уличный фонарь, торчащий неподалеку, вдруг громко затрещал, ярко разгорелся и тотчас же притух, продолжая светить в полнакала. Три округлых мусорных бака гигантскими зеленоватыми валунами расположились перед ним на площадке помойки.

«И стоял витязь на распутье, и лежали перед ним три дороги», усмехнулся Роман. Вся поверхность контейнеров пестрела разнообразными письменами и символами, нанесенными местными любителями изобразительного искусства в стиле «граффити», что, собственно, и привело к пришедшей на ум неожиданной аналогии.

Ворох тряпья между бачками зашевелился, и Роман с изумлением разглядел очертания человеческой фигуры. Он подошел вплотную к помойке и, откинув капюшон, опасливо наклонился. Бледное женское лицо, освещенное синеватым мерцающим светом фонаря, повернулось в его сторону. Бесформенный широкий рот раскрылся в пьяной жалобной улыбке. Густой пар от дыхания поднимался вверх, оседая на бровях белесым инеем. Тошнотворный запах водочного перегара шибанул в нос.

– Эй, ты, что там делаешь? – в некоторой растерянности, не придумав ничего лучшего, поинтересовался он.

               – И-и-и… – тоненько захныкала женщина, кривя размазанные опухшие губы. – У-у-у…  холодно…  украли…

– Что украли? – тупо спросил Роман.

– Все. Все украли, и деньги тоже. А говорили, погуляем… – пожаловалась она. Затем неожиданно глупо хихикнула, неловко пошарила под собой и, вытащив черную сумочку, начала копаться в ней негнущимися обнаженными пальцами. Побелевшие обмороженные руки не слушались, но она упорно, тряся длинными заиндевевшими космами, исследовала ее содержимое. Наконец поиски увенчались успехом и, издав победное: « Вот!», она вытащила тонкую бордовую книжицу.   

– Я хорошая, у меня паспорт есть и регистрация. Погреться… Ну, пожалуйста… – голос снова сполз до едва слышного бормотания. Она уронила паспорт обратно в сумочку, наклонилась вперед и, подцепив запорошенную грязным снегом вязаную шапку, которая валялась у колен, принялась возить ею по лицу, размазывая по щекам черные полосы от расплывшейся туши. Неожиданно, тонкий ручеек побежал от ее подобранных под себя ног, оставляя в снежном насте глубокую узкую проталину. Роман несколько секунд, не понимая, смотрел на легкое марево, поднимающееся от горячей лужицы, собравшейся у его ботинок. В конце концов, до него дошло и он, отпрянув, быстро выпрямился.

– Ты, это, в подъезд бы зашла. Замерзнешь ведь, – брезгливо выдавил он.

Луна выбралась из-за крыши и, уронив сверху потоки призрачного света, превратила все вокруг в черно-белый негатив. Женщина внезапно замерла, ее рука, терзающая шапочку, упала на колени, расквашенные губы раздвинулись в недоброй улыбке, обнажая чернеющее на месте переднего зуба, отверстие. В лунном сиянии Роман разглядел, что перед ним совсем еще девчонка, не старше двадцати лет.

– Ты кто такой? Тебе чего надо? – тон ее голоса разительно переменился. Теперь она выплевывала слова в оскорбительной манере.

– Да ничего мне не надо. А ты, дура, замерзнешь, – Роман с облегчением сделал шаг назад, собираясь покинуть неприятное место. Агрессия, звучавшая в голосе девчонки, как бы давала ему моральное право сбросить с себя неожиданную обузу. 

– Не твое собачье дело! Вали отсюда! – выкрикнула она. – Все вы сволочи! Твари сытые!

Словно исчерпав в едином выплеске все свои немногие, изрядно вымороженные силы, она уронила голову на грудь и забормотала что-то себе под нос, неуклюже засовывая в грязную шапку побелевшие угловатые кулачки.

Что-то неуловимо изменилось в сознании Романа, заставив его почти физически прочувствовать мерзлую стылость обледеневшего асфальта, тупую боль обмороженных пальцев и, самое главное, обостренное в уходящем алкогольном дурмане, ощущение абсолютной никчемности и потерянности в этом «лучшем из миров».

 – Эй! – негромко окликнул девчонку Роман. Она медленно подняла голову и, не переставая бормотать, посмотрела ему в глаза.

– Все, пошли, поднимайся, – он протянул руку. – Только не ори больше, пожалуйста.

Девчонка замолчала на полуслове и, недоверчиво глядя на него, поспешно завозилась, пытаясь приподняться. Одеревеневшие от холода ноги не слушались, и когда Роман помог ей встать, она тяжело повисла у него на руках. Его взгляд скользнул по разноцветным письменам на баках. «Ваш выбор, сударь», спокойно подумал он. Крепко придерживая девчонку под подмышки, Роман двинулся к своему подъезду, с каждым шагом чувствуя, как уходят сомнения и проявляется в душе потрясающее ощущение реально творимого добра. Он тащил ее, не думая, как воспримет ситуацию ошеломленная жена, что скажет проснувшаяся утром дочь. Все это казалось сейчас неважным. Он все объяснит, и они его, конечно, поймут, ведь по-другому просто не может быть…

                2
 
…она еще что-то кричала, перемежая обидные выражения бранными словами, однако Роман уже быстро удалялся и, завернув за угол, поспешил к своему подъезду, мимо мрачных серых металлических дверей, настороженно следящих за ним бдительными воспаленными глазками домофонов. Но, странное дело, его шаги становились все короче и, наконец, он остановился совсем. Роман некоторое время постоял, прислушиваясь, но вокруг все было тихо, только где-то, на пределе слышимости, тонко завывала милицейская сирена. Заветное тепло было совсем близко – нужно только протянуть руку, набрать незамысловатый код, и он будет вне досягаемости обжигающего мороза и никому ненужных, пустых моральных заморочек.

– Ну, на черта мне все это надо, – в сомнении бормотал он себе под нос, уже идя обратно по противно скрипевшему утоптанному снегу и  понимая, что ввязался в ситуацию, из которой теперь не сможет безболезненно выпутаться.

Девчонка все так же неподвижно сидела на снегу, повесив голову и перебирая окоченевшими руками вязаную шапочку. Голые коленки, зияющие сквозь рваные колготки, обморожено белели из под короткой, с претензией на современную моду, синтетической шубки. Она что-то негромко бормотала, разговаривая сама с собою. Мелкая лужица, собравшаяся у ее ног, перестала парить и уже подернулась ледком.

– Эй, – негромко окликнул ее Роман. Она медленно подняла голову и посмотрела ему в глаза.
– Все, пошли, поднимайся, – Роман протянул руку. – Только не ори больше, пожалуйста.

Девчонка замолчала, продолжая смотреть ему в лицо странным остановившимся взглядом. Ее грязные пальцы прекратили свое суетливое движение, скрючились и застыли, вонзившись обломанными ногтями в толстую шерстяную вязь.

– Ну же, поднимайся, – Роман подошел вплотную к неподвижной фигуре и, наклонившись, попытался подхватить ее. Девчонка резко отпрянула и тотчас, неожиданно качнувшись вперед, вцепилась короткими твердыми ногтями ему в лицо. Пронзительный животный визг разорвал безмолвие морозной ночи. Роман в мгновенной панике, схватил ее за руки и рванулся назад. Жесткие ногти соскользнули, снимая с кожи мягкую стружку, оставляя на щеках глубокие рваные борозды, быстро набухающие горячей кровью. Романа отбросило на несколько шагов. И он, схватившись за пораненное лицо, не ощущая боли, в шоковом изумлении смотрел на девчонку, твердя, как заведенный: – За что, за что, за что …

Девчонка замолчала, как ушибленная. Осколки визга разлетелись по дворовым закоулкам и бессильно осыпались среди высоких сугробов. Еще кривя в пьяной гримасе рот, она выкрикнула что-то нечленораздельное, затем ее руки упали на колени и, подхватив шапку и сумочку, ерзая ободранными ногами по оледеневшему асфальту, она забилась глубже в промозглую темноту между контейнерами. 

Роман отнял руки от начинающего саднить лица и, держа перед собой окровавленные ладони, нелепо стоял, растопырив локти, на натоптанном перед помойкой пятачке. Кровь, густо сочась из глубоких царапин, стекала ручейками по щекам, собиралась на подбородке и падала на куртку тяжелыми крупными каплями, которые скатывались вниз, расплываясь на плотном насте бордовыми звездчатыми кляксами. Смена обстановки произошла столь стремительно и с такими шокирующими последствиями, что рассудок, впав в эмоциональный ступор, отказывался реально воспринимать ситуацию, и если бы не окровавленные руки и изуродованное лицо, Роман мог счесть случившееся горячечным тифозным бредом, плодом больного воспаленного воображения.

Мягкий отблеск, мешаясь с лунным светом, упал на облезлые бока мусорных бачков. Роман испуганно повернулся навстречу автомобилю, который, мягко урча двигателем, неторопливо вывернулся из соседнего двора. Ярко вспыхнул «дальний» свет. Коротко хлопнули дверки.

– Опа! – раздался мужской голос. – И что это у нас тут происходит?

Роман стоял столбом, как суслик, попавший в луч прожектора, не в состоянии сдвинуться с места. Он вскинул руки, прикрывая ослепленные глаза и, сделав волевое усилие, шагнул в сторону, пытаясь выйти из светового коридора.

– Стоять! – повелительно скомандовал тот же голос и без перехода добавил. – Ба, да у нас тут дама.

Роман повернулся боком к машине и опустил руки. Безжалостные фары высвечивали между баками испуганное бледное личико, болезненно щурящееся невидящими глазами навстречу яркому свету. Длинная тень упала на грязный снег, хрустнули шаги. Плотная фигура, отягощенная автоматом, остановилась рядом с Романом. Человек пригнулся, всматриваясь в бесформенный холмик.

– Притуши! – махнул он рукой в сторону машины. Свет переключился на «ближний», позволяя рассмотреть служебный «Москвич», оснащенный красно-синими мигалками, и маячившего рядом с ним второго патрульного. Третий милиционер с интересом выглядывал из открытого окна автомобиля. Взгляд старшего остановился на лице Романа. Затем его глаза опустились вниз и в сторону, к проходу между баками и тут же настороженно прыгнули назад.   

– Документы есть? – коротко спросил он.

– Да я живу здесь, – Роман торопливо, ненавидя себя за подобострастные нотки, появившиеся в голосе, указал на свой дом.

– Значит, нет, – утвердительно произнес милиционер. – Придется проехать.

– Вы не понимаете. Я помочь ей хотел. Я мимо шел, – абсурдность ситуации и желание объясниться заставляли Романа говорить отрывистыми фразами, путаясь в словах и запинаясь. – Она же пьяная. Могла замерзнуть.

Жестикулируя окровавленными руками, он сделал шаг вперед и остановился, наткнувшись на тяжелый взгляд.

– А ты ее погреть, значит, решил? Из соображений человеколюбия. И место удачное выбрал, – откровенная злая ирония сквозила в словах милиционера. – Хоть бы домой пригласил.

– Да я хотел.., – начал было Роман и запнулся, осознав всю смехотворность объяснений.

– У нас такими филантропами вся доска у отделения оклеена, – подал голос второй патрульный. – Есть возможность ознакомиться.

– Ладно, не болтай, – одернул его старший. – Сажайте ее в машину.

Водитель неохотно выбрался из-за баранки и, подволакивая ноги, поплелся к помойке. Вдвоем с напарником они с трудом раздвинули тяжелые, скрипящие корявыми колесами, неповоротливые баки и, подхватив под руки онемевшую девчонку, повели ее к машине. Она пыталась слабо сопротивляться, негодующе мотая головой из стороны в сторону, упираясь в наст одеревеневшими ногами.

– Тихо, не дергайся, – слегка тряхнул ее водитель. – Сейчас согреешься, а то и в самом деле окочуришься.

Похоже, запасы жизненных сил, до сих пор поддерживаемые алкоголем, у нее окончательно иссякли, и она, сникнув, прижимая обмороженными руками к груди шапку и сумочку, покорно забралась на заднее сиденье «Москвича».

Роман стоял, не веря в реальность происходящего. Пьяная девка, милиция, кровь на снегу, изуродованное лицо. Сейчас он закроет глаза и все исчезнет. Останется только невероятный мороз, луна и местная помойка. Через минуту он толкнет дверь своей квартиры и окунется в теплый мирок комфорта и благополучия. И никогда больше не вспомнит, что привиделось ему однажды на сороковом году жизни в студеную январскую ночь.

– Давай, поехали, – старший двинул стволом автомата в сторону урчащей на холостых оборотах машины.

Роман очнулся и взглянул на милиционера. Что-то в его глазах заставило сержанта насторожиться: – Не дури, парень! Садись в машину, в отделении разберемся. – В напряженном голосе звучало предупреждение.

Второй патрульный  захлопнул заднюю дверку и проворно двинулся вперед, перекрывая Роману возможный путь для побега.

– Да нет, так не бывает. Так просто не может быть. – Ни к кому специально не обращаясь, отчетливо выговаривая слова, произнес Роман. Он невесело рассмеялся и резко отпрянул в сторону, пытаясь избежать цепких профессиональных рук. Его левая нога скользнула по заледеневшей желтой лужице, он тяжело подпрыгнул и, беспорядочно замахав руками, упал навзничь, ударившись затылком об острый край открытого мусорного бака. Последнее, что он видел в жизни, был тусклый синий глаз умирающего фонаря…

                3

…Роман некоторое время постоял, прислушиваясь, но вокруг все было тихо, только где-то на пределе слышимости тревожно завывала милицейская сирена.

– Ну, на черта мне все это надо, – пробормотал он себе под нос и натыкал замерзшими пальцами на панели домофона незамысловатый код. Домофон протестующе пискнул и сбросил цифры.

– Замерз, собака, – буркнул Роман, снова и снова набирая номер.

Механизм, наконец, сработал, электромагнит нехотя щелкнул. Металлическая дверь приотворилась, дохнув в лицо теплым воздухом.

Квартира встретила его уютной тишиной. Домашние уже давно спали. Роман разделся и на цыпочках прошел в детскую. Лунный свет, пробиваясь сквозь узорчатые шторы, затейливо изменил привычный интерьер, превратив комнату в сказочную декорацию. Он наклонился над кроватью. Пятилетняя дочка, сбив на сторону одеяло, разметалась по постели. От нее  тянуло живым теплом и вкусно, по-детски, пахло. Плюшевый мишка, пристроившись в углу кровати, дружелюбно поблескивал черными пуговками глаз. Роман осторожно, чтобы не разбудить ее стылыми руками, поправил одеяло. Дочка беспокойно завозилась, потерла кулачком курносый носик, пробухтела какую-то невнятную детскую абракадабру, и, повернувшись на бок, тихонько засопела. Спазм сдавил горло Романа. На глаза навернулась влага. Каждый раз, когда он смотрел на спящую дочурку, его охватывало непередаваемое ощущение безграничного родительского восторга. В такие минуты могучая волна поднималась в душе, порождая неодолимую уверенность в собственных силах поддержать, оградить и защитить это совершенное существо, ближе и роднее которого никого нет, не было и не будет на этом свете.
               
                * * * 

Роман проснулся, и сознание включилось, словно вспыхнувшая лампочка.  Он некоторое время лежал, не открывая глаз, с удовольствием похрустывая слегка занемевшими со сна суставами. В голове царила приятная прозрачность, было светло и чисто, и только короткие обрывки ничего не значащих мыслишек радужными рыбками беспорядочно сновали в хрустальной пустоте. Лежалось удобно и спокойно, а в перспективе маячило что-то необъяснимо симпатичное, ради чего, собственно говоря, и стоило жить. Было просто хорошо.

Яркий свет пробивался сквозь тонкую кожу век, и Роман некоторое время развлекался, гоняя глазами по красному фону причудливые микроскопические пылинки. Тихо скрипнула дверь, впустив в спальню отдаленное бормотанье телевизора и густую взвесь аппетитных кухонных ароматов. Прошелестели легкие шаги. Роман замер, притворяясь спящим, но выдержки хватило ненадолго. Беглая смешинка скользнула по его губам, сейчас же раздался восторженный писк, и ураган беспорядочных толчков обрушился на него. Он открыл глаза. Сияющая девчонка сидела на нем верхом и, искрясь веселым смехом, играючи таскала его за нос и уши. Роман, тая от счастья, замотал головой, стараясь уклониться от быстрых тонких пальчиков, желая, чтобы эта игра продолжалась бесконечно долго, но вскоре дочка, крепко ухватив его за нос, строго приказала вставать и идти за ней, так как хочет кое-что продемонстрировать ему, и, причем, немедленно.

Кое-что находилось за окном. Мороз явно пошел на попятную, и термометр, висящий снаружи, демонстрировал почти тропические, по сравнению с ночными, десять градусов. Ослепительное солнце лучилось бледным зимним золотом, отражаясь в каждом кристаллике рассыпчатого снега, укрывшим толстым белым одеялом весь внешний мир. Старая береза, взметнувшаяся на пятиэтажную высоту и развесившая напротив окна свои запорошенные поникшие ветки, стояла, сплошь покрытая пунцовыми пылающими колобками. Искрящаяся белизна в сочетании с алым люминесцентным цветом на фоне голубого неба создавали впечатление совершенной, словно нарисованной неправдоподобно контрастными красками, картинки. «Снегири», – громким шепотом выдохнула дочка. Они постояли некоторое время, крепко прижавшись друг к другу, с немым восхищением наблюдая за птичьей суетой. Звонкий гомон пробивался в комнату даже через двойные стеклопакеты. Комок снега упал с верхушки березы – снегири испуганно брызнули в разные стороны яркими новогодними игрушками, но тут же, успокоившись, вернулись на ветки, продолжив деловито расклевывать прошлогодние пересохшие сережки.

– Ну что,  зоопарк или каток? – вопросил Роман.

– Зоопарк, зоопарк, – заверещала дочка. – Хочу мартышек и пингвинов.

Она подпрыгнула и, уцепившись за отцовскую шею, шустро, как обезьянка, вскарабкалась ему на плечи. «Э-эй,  завтрак готов», – сквозь телевизионный тарарам донесся голос жены. Романа потянули за уши, и он, опустившись на колени, под радостные вопли мелкой рысью поскакал на кухню.

                *  *  *

– А греет почти по-весеннему, – сказала жена, когда металлическая подъездная дверь с мягким щелчком закрылась за ними. – Прогуляемся до метро?
– Конечно, прогуляемся, – поддержала маму дочка. – Надоело на машине. Надо же и на людей посмотреть.

– С таким аргументом не поспоришь! – Роман переглянулся с женой. – Тем более что неплохо бы и тебя показать.

Помойка горбатилась завалами разнообразного мусора. Пестрые бытовые отходы целиком погребли под собой переполненные металлические баки и только один зеленый облезлый угол, исполосованный красными штрихами, вызывающе торчал из разноцветного террикона. Пожилая дворничиха в оранжевом форменном жилете, стоя рядом, оживленно жестикулируя, что-то рассказывала такой же оранжевой подруге. Та молча внимала, лишь изредка покачивая головой и бросая смятенные взгляды в сторону помойки. Романа словно оглоблей ткнули в солнечное сплетение. Сердце пропустило удар и пошло снова, гулко и часто пульсируя, будто бился запертый в тесной темной коробке испуганный зверек. Он споткнулся и чуть не упал.

– Что с тобой? – равнодушно бросила жена, безмятежно щурясь навстречу полуденному солнцу.

– Шнурок развязался, – наклоняясь, сдавленно прохрипел он. – Идите вперед, я догоню.

Он несколько секунд посидел на корточках, исподлобья глядя вслед жене и дочке, ожидая, когда они отойдут подальше, затем тяжело поднялся и на безвольных, словно резиновых ногах, двинулся вперед. Инстинкт самосохранения, надрываясь, колотил ему в сознание: «Уходи! Уходи немедленно. Заткни уши и беги. Не слушай этих глупых баб. Ну, о чем, таком важном, они могут сплетничать? Снегу навалило? Мусор не вывезли? Мужик запил?». Но тело точно обрело самостоятельность и, не подчиняясь его воле, брело, непроизвольно подворачивая к оранжевым фигурам. 

   – Нет, ты представляешь? Машина пришла, а они не пускают. Оцепили кругом, – женщина сделала трагическую гримасу. – Говорят, может, убил кто. Расследование надо проводить. Может, следы какие остались… – Ее голос опустился до шепота. Роман, напрягая слух, еле двигая ослабевшими ногами, невольно шагнул ближе. Она замолчала, повернула голову, коротко взглянув на него, но, очевидно, лишний слушатель ей нисколько не мешал, и она продолжила, уже как бы обращаясь и к Роману:

 – Да только вряд ли, замерзла просто. Страх-то какой. Я сперва подумала, кто-то шубу выбросил. Бак двинула, а там ноги торчат. С перепугу чуть не кончилась. Девчонка-то совсем молоденькая, я сама видела, когда в машину грузили. И лицо в крови. Видно крысы успели постараться. Любят теплое, сволочи. А ее, скукоженную, так и положили. Махонькая такая.

Она тяжело оперлась на лопату, скорбно созерцая гору разноцветного мусора, и заключила:

– А мусорка и уехала. Теперь дерьма за день накидают, как разгребать буду, не знаю.

Роман какое-то время стоял неподвижно, пытаясь унять тонкий непрерывный звон, разрывающий голову.

– Эй, мужчина! Что с вами? – вторая женщина обеспокоено смотрела на него.

Он, невидяще глянул в ее сторону и, пошатываясь, мягко похрустывая выпавшим под утро снежком, двинулся вслед за женой и дочкой, уже четко сознавая, что счастливая жизнь для него неожиданно закончилась, и теперь до конца своих дней не знать ему покоя.