Мастер на час

 На похороны одноклассницы Софья Андреевна не ездила. Слишком тяжело это. И так в душе хрустит от старых и новых трещин, и никто не подскажет, чем их замазать. 

          Весь день, когда  узнала о смерти Киры, она вспоминала свою большеглазую, с точеной фигуркой однокашницу.    На день рождения, кажется, на 16 лет, Кира подарила Соне свою любимую книгу – «Овод». Соня через месяц вежливо отблагодарила вручением тоже именинного подарка – «Джен Эйр». Еще фильмы обсуждали. В оценках обычно сходились. Только один раз не сошлось. Кира ушла из кинотеатра, не досмотрев комедию «Я ваша тетя», а Соня осталась.   В девятом  классе возвращались  из краеведческого музея, где опять много веселились – мальчишки предлагали девочкам примерить лапти, а барышни фыркали и советовали парням вооружиться рогатинами.   Соня в тот день  потеряла ключи от квартиры, и Кира   пригласила ее к себе. Обедали, потом делали уроки. А! Еще посуду мыли! Соня удивилась: «Ты рукой? А не губкой?». А Кира ответила: «Да, так лучше. Будто умываешь кого-то».   Все это Софья Андреевна с грустью перебрала в памяти, повздыхала, что детские личики умывать Кире так и не довелось, она  и замуж-то не выходила. Виделись они после школы сначала часто – то в магазине, то в театре, а потом Кира уехала в маленький городок, и Софья Андреевна слышала о ней мало. Сообщил печальную новость бывший староста класса, а от кого он узнал, Софья Андреевна не спросила, не желая длить разговор, так как  Никотин (такая была фамилия старосты – с ударением на втором слоге) начал с кривлянья, с нелепых любезностей, а потом уже сказал о потере.

               С незапамятных времен Софья испытывала потребность в задушевном разговоре. С кем – это представлялось в мечтах абстрактно – с кем-то вроде Льва Толстого или Майи Ганиной. Чтобы все о себе рассказать. Под словом «все» скрывалось что-то тоже не совсем четкое. Она и сама не понимала, в чем хотела открыться. Наверное, это как больная челюсть.

           – Какой зуб болит?

           – Не знаю, все ноют и стонут.

            Врач в белом халате или врачиха в розовом костюмчике блестящей, слегка пугающей штучкой стукает по каждому и – вот он, который измучил болью. Сейчас вылечим, а не вылечим, так вырвем.

            Нет, не встречалось такого человека, кто выслушал бы, и простукал, и нашел больной  нерв, и исцелил. Вся добрая общительность Софьи Андреевны была скольжением по изящным, благородной древесины мосткам. А море с его волнами  то тихо шелестело, то бурлило, то кололо несчитанными песчинками под этими дощечками,  украшенными словами, словами, словами.  Да еще знаками препинания – безропотными  вассалами старшего корректора издательства «Фолиант» Софьи Андреевны  Шатровой. Профессия научила Софью вникать в мысли других людей, понимать, что они хотели сказать. Но никому не приходило в голову выслушать ее саму, а  авторы, конечно, не могли догадаться, почему Софья не любит срезанных цветов. Да потому не любит, что знает:  скоро они завянут абсолютно так же, как завяли  ее  девичьи надежды на жизнь прекрасную и возвышенную, и она своими руками бросит чудные творения природы  в мусоросборник и вымоет руки. Авторы проницательными не были и в день получения откорректированной рукописи цветы приносили срезанные. Иногда Софье казалось, что ее понимает Моцарт, особенно, когда слушала 23 концерт. Но она не всегда его понимала.         
 
           Сейчас она сидела  в  уютной кухне с  бежевым гарнитуром, инкрустированным финифтью, и в полутьме, при свете большого аварийного фонаря потчевала приятельницу. Брусничное вино в узких  бокалах   напоминало два термометра, в которых столбики постепенно  снижаются. Впрочем, снижались розовые стерженьки неравномерно. 

            Вероника – скорая в движениях и словах брюнетка с начальственными нотками в голосе   примчалась из салона в полном восторге от новой стрижки и пыталась теперь поймать свое отражение то в темном окошке, то в боках серебряного чайника. В полутьме хорошего отражения не получалось, и это вызывало досаду  гостьи.К возвращению домой волосы она пригладит и завяжет узелком.Так завещала ей мама. Домой очень красивой не приходить. Все мужчины потенциальные Отелло. Вероничке было шесть лет, когда папа убил из пистолета маминого начальника. Он думал, что мама прячется в спальне руководящего дон-жуана. Каков же был его ужас, когда в прихожую выскочила совсем посторонняя женщина. Она и вызвала милицию. Папа скрыться не пытался.Дали ему 11 лет, домой не вернулся, остался в Хабаровском крае. Дочери прислал песцовую шапку. Она показалась Веронике тяжелой. Поэтому она только сфотографировалась в ней и отправила фото отцу. Вероника считалась в издательстве самым подозрительным редактором, очень боялась пропустить плагиат и регулярно перечитывала классику, чтобы ни одной тургеневской травинки или толстовской слезинки в рукописи новоявленного писаки не проскочило мимо ее бдительного ока.

        – Да что у тебя со светом? – уже в третий раз спрашивала она.

           Действительно, роскошное изящество кухни резко нарушал  красноглазый  атрибут автодорожных происшествий. Нелепый фонарь словно выдавал сокровенные мысли хозяйки, ее молчаливый крик: Жду помощи. Глубоко-глубоко спрятано желание настоящего человеческого общения.

     – Говорю Авакумову: что это у вашего генерала фамилия кошачья – Махоня? А он мне: у Штирлица тоже кошачья. А я: и у Чубайса? Так он обиделся!  Он бы мне еще князя Мышкина привел.

                Возможно, и Веронике нужно совсем другое  общение, и ее душа жаждет глубокого понимания.  Но серьезный разговор не получался уже оттого, что  и не входил ни в чьи планы.  Попить чайку, чуть-чуть расслабиться и бежать дальше. Привычка жизнью нам дана.

                – Давно бы вызвала мужика на час! – укорила Вероника, измучившись от того, что долго не видит своего прекрасного отражения. – Твой Алексашка перед Америкой не мог уж ручки приложить! Подумаешь, ГОЭЛРО! Розетку не  починил, белая кость.

                Обличительница немного спутала. Не розетка, а выключатель в кухне портил нервы Софье Андреевне. Муж ее, референт академика Веселова, не раз пенял огорченной супруге: «Ты посмотри еще раз, объясняю вроде понятно: нажала, и еще раз пальцем придержала. Вот так. Почему у меня горит, а у тебя гаснет?» На этот риторический вопрос он сам ответил однажды, пробормотав себе под нос: «Ну да, у меня ведь пальцы музыкальные, гибкие, а у тебя нет». Алексаша себе льстил. Ни музыкальных пальцев, ни музыкальных способностей он не имел. В детстве его учили игре на семиструнной гитаре, потом он перешел на шестиструнную, но подбирать мелодии на слух не научился и вскоре, аккуратно зачехлив гитару, убрал ее в домашнюю «пещеру» – так в семье называли антресоли в прихожей.

                –  Не могу я вызвать мужика на час, – в голосе  Софьи появилось отчаяние, – во-первых, от этих объявлений меня коробит. Во-вторых, Александр не просто обидится, он оскорбится.

                –  Почему?

                –  Это же ясно. Есть хозяин в доме, я его  унижу, если прибегну к чьим-то услугам!
 
        Вероника недаром ходила на курсы практической психологии к лысоватому еврею Иван-Иванычу (на самом деле его имя было Исаак Исаакович, но психологу виднее, как представляться ученикам), она перевела разговор на другую тему, а перед уходом, не отрывая взгляда от зеркала, вкрадчиво заметила:

                – Твой Александр Великий приедет обновленный, даже, я не боюсь этого слова, вдохновленный, опять за диссертацию возьмется, вот и создай ему условия, чтобы ничего не отвлекало, не раздражало. Почини все в доме и сделай вид, что так и было. Вон из крана капает. Не жалко нервов?

                Ее речь прервал телефонный звонок. Хозяйка квартиры извинилась и взяла трубку. Голос был незнакомый.

                – Софья Андреевна? Мир вашему дому. Это Екатерина. Я звоню по поручению Киры Павловны Глаголевой.
Софья Андреевна вздрогнула: Так она жива?! Слава Богу! Почти вырвались эти слова.

               Но Екатерина продолжила:

              – Сегодня сорок дней. Мы открыли ее завещание. Вам есть письмо и книга. Можно  сейчас привезти?

            Софья почувствовала мурашки на теле.

               – Да, - в полной растерянности выдавила она и продиктовала адрес.

        – Кто-то придет? – без интереса спросила Вероника. Она уже мысленно была на улице и предвкушала внимание прохожих. И Софья не стала ничего объяснять, наскоро попрощалась. Ее охватило волнение. Она быстро прошлась по комнатам, потом опустилась в кресло.
Мучило чувство вины перед умершей Кирой. Все же зря не поехала проститься. И ничего уже не изменишь.

                Катя оказалась совсем юной девушкой, с простым доверчивым лицом и смущенной улыбкой.  В белой курточке и длинной темной юбке,  в белой шапочке, она походила  на снегурочку, только настоящую, из леса,  не подкрашенную. Небольшой сверток  подала со светлой улыбкой, без какой-либо скорби.

– Блаженная кончина, – умиленно произнесла Катя, – за час до ухода Кира Павловна причастилась.
 
     Услышанное было непонятно. У Софьи пересохло в горле; скрывая оторопь, она  смогла только спросить:

               – А вы родственница?

                – Мы прихожане одной церкви.

        Вот как. Значит, Кира стала верующей.  Но что же она могла ей послать, да еще перед смертью? От волнения сердце билось громко. Неловко помолчали. Софья не решалась при гостье открывать пакет, перевязанный черной ниткой. Катя окинула взглядом стены, словно ища чего-то, перекрестилась, поклонилась:

                – Храни вас Бог.

            Софья осталась один на один с неожиданным посланием с того света. Унимая невольную дрожь, вздохнула, помедлила, прежде чем разрезать черную крепкую нить на пакете. Развернула плотную бумагу. Тоненькая книжка, сверху – сложенный вдвое листок. Почерк знаком как родной. У нее самой почти такой же, ведь их учила писать буквы одна учительница, добрейшая Анна Серафимовна.  Всего две строчки.

                «Соня, прости меня за «Овода». Хочу, чтобы эта книга тебе понравилась больше, чем «Джен Эйр». 

                Продолжение http://www.proza.ru/2012/11/05/1558