шаг

Чтобы перейти в другой мир, достаточно сделать один шаг.


1.

В кабинете все было вверх дном. Толстые тетради с записями, клетки, приборы, различного рода документация – в хаотичном состоянии находилось все и везде: на полу, на клетках, столе, шкафах, даже на подоконнике. На полу сидел хозяин кабинета – Иван Борейко. Волосы всклокочены,  взгляд отсутствующий.   Сидит он так, видимо, уже давно.

Речь шла о вирусе, привезенном экспедицией с Черного моря. Это был типичный глубоководный вирус, ничего особенного. Но при транспортировке лопнула пробирка с вирусом. Обнаружилось это только в НИИ, и насколько успела распространиться эта зараза – было непонятно. Контактов  в принципе было много: от птиц, назойливо сопровождающих экспедицию весь обратный путь, до законных обитателей корабля и порта – мышей, собак, и кошек. Впрочем, никто и не говорил об инфекции как о потенциальной угрозе, просто новый штамм какого-нибудь ранее изученного вируса, который жил рядом с человеком с испокон веков. Тем не менее, необходимо  было проверить, кто в группе риска.

Шеф дал задание разобраться и поделил подопытных животных между сотрудниками. Ивану достались кошки. Нельзя сказать, что из-за большой любви, но с начальством не спорят. К тому же определенное уважение они у Ивана вызывали: умные и выносливые животные.
Вот эти-то умные и выносливые животные и довели Борейко до состояния легкого паркинсона, когда он, обессилев, плюхнулся на пол, где, собственно, мы его и застали.

Работа над вирусом шла по новой технологии, когда лабораторные исследования проходят одновременно с изучением его in vitro, т.е. на животных. И пока специалисты в пробирках смешивали реагенты, лаборанты вели подробнейшие описания жизнедеятельности своих подопечных. А реагировали они по-разному.

В первый день не произошло ровным счетом ничего, что все дружно списали на инкубационный период. В общем, так оно и было. К концу вторых суток начали появляться первые признаки. Крысы задирали хвосты и пытались ими махать, как собаки. А те, в свою очередь, высовывали языки, потом, резко махнув мордой, заглатывали их, отчего все и передохли, так и не показав сколько-нибудь значимых результатов.

В эксперименте было задействовано 5 видов животных: крысы, кролики, кошки, собаки и голуби - как наиболее вероятные распространители инфекций.

Третьи сутки омрачились не только потерей оставшихся собак, но и облысением голубей. Причем происходило это удивительно быстро и даже в определенной степени красиво. Птица подходила к решетке клетки и начинала легонько так скрести лапой. Как будто просит: «Ну, выпусти!» и глаза у нее – жалобные-жалобные. Но когда лаборант приближался к ней – она резко поворачивалась к нему спиной и буквально выстреливала перьями в лицо. Затем с оскорбленным видом (голуби, оказывается, и так могут!) садилась в дальний угол клетки и сидела так, пока не начинала замерзать. Затем бегом быстренько два круга по клетке (откуда такая сообразительность?) – и снова в прежнюю позу. На четвертые сутки умерли и они, получив переохлаждение, несовместимое с жизнью. И снова: кроме аномального поведения – никаких признаков заражения: ни температуры, ни кашля, ни отдышки, скачков давления – ничего.
После смерти всей второй группы подопытных лаборанты получили указание тщательнее следить за животными, и не поддаваться на провокации, спасая последних против воли. Нужны были результаты.

Кролики, как и кошки не проявляли никаких признаков беспокойства, зато крысы удивили всех.
Все началось с того, что кто-то включил музыку. Для поднятия боевого духа. И тут грызуны как один задрали хвосты вверх и… начали ими махать, попадая точно в музыку, не сбиваясь и не отвлекаясь. Когда музыка кончалась, прекращалось и это безумное дирижирование. Крысы падали от усталости. Подползали к кормушке и съедали все, что там оставалось.
Так, за представлениями по заказу и без, прошел пятый экспериментальный день.  А утром следующего дня, когда пришла смена ночному лаборанту, выяснилось, что крыс больше нет. Конечно, они были, но признаков жизни у них уже не было. Из душевой доносился разговор, а в кабинете тихо играла музыка. После разбирательства выяснилось, что к дежурному вечером пришла знакомая и чтобы создать интимную обстановку, он включил CD-проигрыватель. Разумеется, он не читал дневные записи в журнале. А девушка была хороша... Вскрытие показало: крысы умерли от истощения.

С фатальным уменьшением количества подопытных, суровее становились взгляды начальства и заинтересованнее – у сотрудников. Кто и как следующий отреагирует на вирус. Первыми сдались кролики. Но так некрасиво и банально, что в воздухе пахнуло разочарованием. Утром восьмого дня дневной лаборант просто нашел их всех лежащими на правом боку с завязанными на узел ушами. Никаких признаков насильственной смерти не имелось. Они просто умерли. По поводу завязанных ушей мнения разделились. Одни считали это проявлением вируса, другие – местью ночного  лаборанта за выговор, полученный из-за смерти крыс. Но поскольку физически сам кролик себе уши завязать не мог из-за отсутствия в них необходимых для этого двигательных мышц, решено было остановиться на втором варианте и уволить нерадивого работника ко всем …

Остался последний шанс – кошки.
Иван, оставшись без ночного отдыха, переселился в лабораторию. Как человек ответственный и еще больше – желающий получить признание в науке, он не спускал с кошек глаз. Но не происходило ровным счетом ничего.
На двенадцатые сутки начальство вызвало на ковер. И тут выяснилось, что пропал журнал. Объяснить, куда он исчез, Иван не мог. Точно по часам, как и полагается, он снимал показания с датчиков, установленных на кошках: давление, температура тела, мозговая активность и другие параметры, и записывал их в журнал. Потом клал его на стол и садился в кресло, специально для него выписанное из дома. И отдыхал. Куда же делся журнал?
Разумеется, о пропаже шефу было знать необязательно, поэтому, твердо решив найти записи после экзекуции, будущий ученый взял первый попавшийся журнал других наблюдений (благо, их здесь накопилось много) и смело отправился на доклад.
Выкладывая уже последние аргументы, Борейко неожиданно был спасен взволнованным голосом секретарши:
«Иван Алексеевич! Иван Алексеевич! Ваши кошки! Тревога!»
Мысленно перекрестившись, Иван выбежал из кабинета. Оказывается, сработала аварийная сигнализация. Сигнализация была обязательным элементом каждого бокса-лаборатории: имея дело  с  вирусами, нужно быть готовым ко всему. Заглядывая в дверное стекло, он пытался выяснить причину шумихи. Ничего необычного. Вечно с этой электроникой проблемы. Кошки были на местах, приборы молча трудились. На любимом кресле лежал журнал…

2.
После возвращения от начальства, где Иван весьма убедительно докладывал о недостигнутых высот исследования, и чудесного его спасения секретаршей, он отключил сигнализацию, вошел в бокс и закрыл за собой дверь. Требовалось разобраться в случившемся. Открытый журнал наблюдений, лежащий на его любимом кресле, вызвал эффект де жа вю. Подняв его, Иван ощутил неприятный запах, который шел от записей. Запах был настолько резким и сильным, что защипало глаза. В полном непонимании, молодой ученый обернулся. Кошки были в клетках. На клетках висели замки.
Он взглянул на часы – было три минуты первого – пора снимать очередные данные с животных. Переписывая значения приборов и стараясь не вдыхать аромат журнала, Иван задел плечом одну из клеток. Покачнувшись, дверца открылась, замок в грохотом упал на пол. Так вот, кто это натворил! Паршивец! Иван вытащил кота за шкирку наружу и стал тыкать носом в журнал: «Нельзя, нельзя так делать!», после чего, слегка хлопнув по мохнатым ляшкам, отправил кота обратно в клетку. Тут только он заметил, что душка от замка оторвана напрочь. Как будто ломом поработали.
Он подошел к столу и набрал номер дежурного:
- Скажи, Миш, ко мне никто не заходил, пока я к шефу бегал?
- Ни души. Только когда сигнализация сработала, Марина через дверь заглядывала. Посмотрела – и помчалась тебя вызывать – перепугалась.
- А что говорила? Чего видела?
- Да ничего не говорила, глаза вылупила и помчалась за тобой – говорю же.
- Ну ладно, спасибо.
- А что, случилось чего?
- Да нет, так, на всякий.. А ты никуда не отходил?
- Не. Сижу как вкопанный, даже не курил еще.

Следующий звонок.
- Алло, Марина? Это Иван, Борейко.
- Привееет…
- Это ты услышала сигнализацию у меня в боксе?
- Я не услышала, а включила ее.
- Зачем?
- Ах, Вань, там такое было!!! Кошки твои прыгают по всей лаборатории, все вверх дном переворачивают, дерутся, орут! Ну я испугалась – и нажала кнопку. Зря да?
- Нет, не зря. А ты не видела случайно, как они из клеток вылезли?
- Ой, нет. Вань. Когда я пришла – они уже все носились как угорелые. А разве это не ты их выпустил? Я думала, это ты милосердие…
- Спасибо, Марин. Очень помогла. Пока.

Так. Значит, сами выбрались. Как смогли? Вот и до нас чудеса докатились. Ну, со мной такие шутки не пройдут! Он внимательно осмотрел все замки. Выломаны, как один. И прикрыты, главное. Интересно, когда это они успели все сделать? Хотя даже мысль о том, что замки могли свернуть кошачьи лапы, была бредовой. Плохо вы меня, ребята, знаете! Иван попросил принести ему новых клеток и видеокамеру, чтобы не отлучаться. Усадив своих подопечных в новые жилища с исправными замками, он настроил камеру и вышел из бокса. Спрятался за угол. Тишина. Пять, десять минут. Ничего. А ведь у шефа я был не больше 15 минут. Неужели чувствуют, что я здесь? Он осторожно заглянул в дверное стекло. Все шесть пар зеленых глаз уперлись в него. Твою …ть! Ждут! Ладно, будет вам… и он громко затопал по коридору, направляясь к охраннику, Мишке.
- Здоров еще раз. Где камера на мой бокс?
- Здоров. Да вот. Шкодят?
- Типа того. А можно увеличить, чтобы стекло было видно?
- Ну так. Больше – нет.
- Смотри – шевелятся! Вот гады!
Оставив Мишку догадываться о «гадах», Иван побежал к лаборатории. Не успел! Они опять сидели в клетках и делали вид, что спят. Замки? Сломаны, как один! Камера.
Он схватил камеру – выключена! Вот надо! Неужели забыл включить? Нет, стоп. Я включал. Точно. Неужели и это они?
- Алло, Миш. Еще раз удружи: понаблюдай за моим боксом в увеличенном режиме.
- Что за спешка? Может объяснишь?
- Не сейчас. Позже. Наведи еще пару камер, чтобы все окна фиксировались. Сделаешь?
- Пять минут.
- Спасибо, жду.
Тем временем, Иван отматывал назад пленку. Так, сейчас посмотрим, кто тут у нас заводила.
Рябь. Ага, вот, пошла запись. Так, это я пока стоял у двери – тишина, на дверь глядят, прямо прожигают! Иван нервно сел в кресло, камеру поставил на стол, мозг в крайне возбужденном состоянии бешено соображал. Вот, я заглянул в окно – ухожу – шаги слышны. Рыжий! Когтем поддел замок, поковырял, поиграл лапой – и все – путь свободен! Куда это он? К камере идет! Цап-цап – выключил, гад. Значит, это ты! Он обернулся, но кота в клетке не было. И тут по щеке – цап-цап! Иван подскочил. На спинке кресла лежал рыжий толстый кот и нагло смотрел ученому прямо в глаза:
- Ну что? Наигрался?
Иван сглотнул. «Даа, во вляпался.» Уже кошачьи голоса слышу! Он взъерошил волосы, пытаясь пробудиться, так как по другому это нельзя было воспринимать. Только сон. Конечно, сон. Сейчас обернусь… кот все также вальяжно лежал на кресле и также нахально разглядывал хозяина. Только теперь он заметил, что в лаборатории жуткий бепорядок: все было вверх дном, в клоках длинной шерсти и зловонии – они, видать еще и территорию делили – метили.
"Транквилизаторы! Срочно! По 3 кубика."


3.

По коридорам кто-то бегал, чего-то кричал. А, суета… Иван Борейко сидел в кресле, его мозг искал себе занятие.  И карандаш по его прихоти вырисовывал на листке различные загогулины. Смысла в них не было, как не было ни логики ни красоты. Они просто были. Существовали сами по себе, и он им нужен был, чтобы появиться, материализоваться, так сказать.

Сняв очередные показатели с приборов, следящих за моими подопечными, я вернулся на свое любимое кресло и взял по привычке карандаш. Но на этот раз рисование не заладилось. Грифель спокойно касался листка и не делал ни малейших попыток двигаться. Готовый к дреме, мозг активизировался и начал судорожно искать новое занятие рукам, пока он, мозг, будет отдыхать. Повертев головой из стороны в сторону, я понял, что здесь делать нечего. Кошки сдохли или были при смерти (по три кубика, пожалуй, было многовато), но сейчас меня волновало это меньше всего. Надо было срочно чем-то занять руки. Они тряслись от нетерпения и хватали все, чего касался взгляд. Они больше не подчинялись мозгу. В голове закружилось. Они безудержно перерывали все на столе. Брали и кидали. Папка, брошенная одной из них, левой, угодила в бровь. Боль заставила их остановиться. Значит, все-таки они чувствуют… боль. Их надо связать. Понять бы, чего они хотят. Впершись взглядом в ящик, он мысленно направлял руки туда, в ящик. Подкатился поближе на стуле, благо не все колесики успел отломать. Теперь туда, внутрь! Руки подчинились, снося все на своем пути. «там мыши! В самую гущу, чтобы все разом у…» не успел додумать – руки швырнуло назад, закружило, выворачивая суставы. Боже, они мыслят. Этого еще не хватало. Они поняли, что я хотел сделать им больно, чтобы вернуть себе. Остается только розетка. Они умеют читать мысли! Или мысли ЗА НИХ? И словно подтверждая это, они новым витком опрокинули на пол, ухватились за стул. Тянут… они хотят меня убить. Сделать тоже, что я хотел сделать с ними. От стула удалось увернуться. Он грохнулся рядом, почти попал. Как хорошо, что они еще не захватили глаза.
Происходящее походило на чудовищный водевиль. Человек стал полем битвы! Каждый орган приходилось отвоевывать и вместе с тем, это был один организм и одно сердце гоняло по всем членам одну кровь. Неужели животные испытывали подобное?
 До розетки уже не добраться – она над столом, до стола – один шаг. Надо доползти, но…
Странное чувство нереальности наполнило меня, я потерял сознание.

«Собаки – максимум 2…, голуби – трое… крысы – нет данных…, кролики – нет данных… кошки – 18 дней, человек – нет данны…  Кошки – это они…» Провал… «18* 200 000… 15 000* 0,5%...  18 564/364 получится  два.. нет – полтора месяца. 21 декабря… Сейчас конец октября. 21-30=51 полтора месяца… вот оно что… Не сумел ты, Борейко, помочь людям…» Темнота.


Открыв глаза, увидел перед собой белый потолок (или это была стена?).

Вестибулярный аппарат не работал – я не мог определить, где верх, а где низ. Кругом, куда хватало взгляда было белым-бело. Вверх, вниз – была сплошная кафельная белизна. Я наклонял голову, пытаясь увидеть пол, но там была все та же безликая безответная белая стена.
Что же такое? Руки уткнулись во что-то теплое, волосатое, мягкое.
Волосы. Нет, у меня волосы жесткие и не такие длинные. Я запустил пальцы в это нежное облако, наслаждаясь и одновременно пытаясь найти тело. Откуда они росли? Это были точно не мои волосы. Тогда - чьи? И почему я не вижу своих рук? Справедливости ради, надо отметить, что не видел я не только своих рук, но и ног и всего прочего, чего полагалось бы иметь порядочному человеку. Кругом была белизна, но руки продолжали гладить что-то мягкое и волосатое.
Мир разорвался на две части: одна наслаждалась теплом, другая металась в поисках смысла. Это похоже на безумие. Я здесь, но меня нет. Я чувствую, но не могу коснуться себя.
Мои ноги. Руки я нашел, когда пытался дотянуться ими до головы. Ноги надо поднять, или хотя бы пошевелить пальцами.
Я не увидел, хоть мозг передал отчет о проделанной работе – ноги должны быть передо мной. Я их не видел, но чувствовал по напряжению мышц, что у меня получается. Я поднимал ноги все выше и выше, и казалось, уже описал ими круг. Может, я ослеп? А белое – всего лишь память. Рецепторы продолжают передавать информацию с сетчатки в мозг, а сетчатка мертва. Да, это многое объясняет. Но не совсем. Надо найти хоть какую-то часть своего тела. Руки навстречу друг другу. – Опять бесконечная теплая волосатость. Может, разминулись? Надо еще раз попробовать. Теперь ноги. Они жили своей жизнью. Своей жизнью…
Что-то знакомое всплыло в памяти. Завитки, бессмысленные каракули. Я рисовал. За всю жизнь я столько не рисовал. Я помню, как руки хотели рисовать… Кошки. Ну конечно, мягкое и теплое, волосатое – это кошки. Но почему теплые? Они ведь все умерли. Страх вползал в душу неотвратимо. Я был по другую сторону смерти. Я умер. Вирус. Вот как он действует. Но почему? Научное сообщество однозначно заявляло о его безопасности для человека. Как они могли ошибиться? Или они не ошиблись – они знали. Знали, но нужны были доказательства. Каждая мысль рождалась все труднее. Приходилось буквально вырывать ее из себя. Сознание слипалось. Страх сменялся блаженной дремотой. Такая бывает после душевной трагедии, когда кончаются слезы и наступает успокоение, медленное, всеобъемлющее, желанное, всегда приносящее с собой сон. Вот и на меня сошел Сон.
Я потерял счет времени, не знаю, какой век и время суток. Это можно было бы назвать раем, но Бога здесь нет. Есть только теплая волосатость в пальцах и белый кафель. И еще Сон. Иногда Он отпускает меня, тогда я могу вспоминать свою прошлую жизнь. Хм.. А говорят, что вирусы опасны…