легкая атлетика

*
Я просто не знал уже, куда деть мне себя, куда убежать от такого мерзкого, противного себя, от такого смрадного, такого жалкого… Подумать только, еще месяц назад я не мог представить себе, что буду так мучиться из-за неразделенной любви. Не из-за любви даже, а из-за предательства твоего. Так долго ты убеждал меня в глубине своих чувств, так долго не верил мне, требовал доказательств. Влюблял меня в себя. А когда я был уже сломлен, когда влюбился в тебя по уши, когда снова поверил, что могу любить, могу быть любимым, когда все стало вроде бы хорошо, вроде бы безоблачно… Мне пришлось познать вкус предательства. В голове все мешалось. Неподъемной ношей, непосильным грузом, камнем в груди стоял вопрос: почему? Тебе стало неинтересно со мной из-за того, что сумел влюбить меня в себя? Тебя испугала взаимность? Когда-то я тоже убежал от взаимности. Стало просто невыносимо чувствовать, что любимый человек тоже любит меня. Появилось чувство вины. Слишком много любви. Ты поэтому бросил меня? И так стало… нет, не больно, противно. Противно оттого, что поддался твоим чарам, почти женским хитростям, уловкам. Твоей магии. Так противно было ощущать себя слабым. Влюбленным. Обманутым. И я бежал! Бежал от себя. Бежал на одном месте, вытаптывая эту жирную точку под собой, отбивая многоточия азбуки Морзе, передавая сведения. Думал, что бегу к тебе, а топтался-то на одном месте, причем с тобой спина к спине. Если бы развернуться мне тогда! Ничего между нами бы не пролегло, а так… сорок тысяч километров. Целый экватор до тебя! Непреодолимое расстояние. Повернуться и увидеть твою спину. Удаляющуюся. Размытый силуэт в облаке дождя, какого-то пара. Ты медленно превращался в точку.
Любимый вид спорта? Бег от тебя – к тебе. Внутри себя. Бесполезная трата энергии. Дело даже не в отсутствии пользы. Дело в том, что заранее знаешь, как все обернется. Каков будет финал. И все равно разрешаешь себе любить. Вновь и вновь. Сопротивление все слабеет, постепенно, почти незаметно, начинает не хватать тебя. Даже когда ты рядом. Даже когда ты во мне. Или я в тебе. В самые жаркие, самые потные, душные моменты, когда пересыхает во рту, но такой влажной делается кожа, даже тогда тебя недостает. Хочется еще капельки, еще глоточка. Вздоха на ухо. Шепота. Каких-то стонов, мычаний. И вот ты превращаешься во что-то дефицитное, ускользающее. Я тянусь к тебе всем своим существом. В полный рост, всем стеблем моего тела, соком души, ритмом сердца. Открываю глаза… ты превращаешься в точку. Медленно таешь у линии горизонта. Кляксой акварели в стакане воды растекаешься, расплываешься. Совсем смешиваешься с водой, становишься прозрачным. На какое-то время я выбит из жизни. Какое-то совершенно киношное затемнение. Шум прибоя. Или лучше дождя. Глубокая такая темнота и бой капель по подоконнику. Что-то начинает гудеть в пустой моей голове. Громкость растет. Шум становится невыносимым. Закрываю уши ладонями, но все равно, сквозь все преграды, сквозь все шумоизоляции этот гул. И когда оказываюсь на грани, когда вот-вот перестану осознавать себя, всю катастрофичность своего положения, когда сознание почти падает из рук… вдруг резкий удар. Под дых. «Такому ублюдку? Любовь такому ублюдку?!» Как я вообще смог в это поверить? Как додумался до того, что ты можешь любить меня? Как вообще пришло в голову, что я достоин любви? Как ножом в сердце, кирпичом по голове, кулаком в грудь, в солнечное сплетение… тяжесть такая внутри, задыхаюсь. Тебя когда-нибудь били под дых? В голове темнота… вращение. Делаешь вздох, но воздух всосать, впустить в себя не можешь. Просто как рыба открываешь рот. Губы сразу же, как потрескавшиеся, сухие такие. Если сделать глоток – захлебнешься. Нельзя в себя ничего впустить. И сразу поник. И даже если драться хотел, не будешь. Осядешь. Сползешь по стенке. Мысль твоя уже где-то в небе. И в этом есть какой-то кайф. Но только, когда кулаком. Если словом… Ступор. Кайфа нет. Он придет через несколько дней, и тогда уже можно будет поплакать.
Медленно встаю и начинаю свой бег. Почти вакхический. Легкая атлетика тяжкой любви. По дороге рассеянные улыбки, мгновенные «простите», сбитые носы ботинок, ободранные ладони, колючие взгляды, чужие капюшоны, шапки, волосы в лицо… Как мало среди них людей. Как мало я их люблю… Как мало я узнал тебя. Как много я забыл, отстаивая свое сопротивление любви. Тебе.

Мокрый снег залеплял  глаза. Какая-то аномалия – второе мая, а на улице ничего не видно из-за этого снега. Такие крупные сырые снежинки покрывают все кругом, и кажется, конца не будет этой снежной вакханалии. Полувесенней какофонии. Не будет просвета на хмуром, по-сентябрьски низком небе. Казалось, снежинки проникали в горло, было страшно, что забьются дыхательные пути, нечем станет дышать. Такая нелепая смерть на улице. Захлебнулся майским снегом. Холодное сердце не помогло растопить. Не грело совсем. Неужели он никого не любил? И кто-то прищурится, кто-то отведет глаза, кто-то мимо пройдет, по пути ловя обрывки речей зевак. Граждане, расходимся, здесь вам не цирк. И зашлепали промокшими ботинками по грязной каше, по лужицам на асфальте.
Я бежал, уже задыхаясь, уже не надеясь. Не надеясь догнать упущенное время. Все дальше и дальше удалялся твой зыбкий силуэт. Гораздо стремительней меня, двигался ты. Ни за что не догнать мне тебя, но мой бег продолжался. Я поскальзывался, пытался ухватиться на повороте за угол здания, выставлял руки в разные стороны. Терял равновесие и падал. Рукою в грязь, коленями в жижу какую-то. Джинсы намокли. В ботинках чавкала скопившаяся влага. Под носками уже скукожилась, раскисла кожа. Побелели пальцы. Я падал несколько раз. Словно кто-то более сильный, всевластный, не-я, нажал на repeat и наслаждается жалким зрелищем. Вновь и вновь мое падение. Как в видеоклипе, в замедленной съемке: волосы растрепались, брызги в разные стороны, несколько грязных капель на бледном лице, глаза такие бешенные, но в то же время ничего не выражающие, губы поджаты. Удар. Уже на коленях. Руки успел выставить. Опускаю голову. Пытаюсь отдышаться. И не нужно уже никуда бежать. Но невозможно остановиться. Как будто что-то иное несет меня по улицам, заставляет жадно хватать ртом холодный воздух. Этот бег спасал от слез. Собственно говоря, тающий на моем лице снег и был слезами…Не солеными, конечно. Безвкусными. Ничего незначащими. Не выражающими моего горя. Моего отчаяния. Встаю и снова… Как всегда – бег от себя самого. Да, знаю, не убежать мне. Некуда. Никуда. Прямо. Не перепрыгивая лужи, грязь, собачье дерьмо… через свалку… лишь бы прямо, лишь бы не сворачивать… Научиться проходить сквозь стены. Не смотреть под ноги…. Не признаваться себе… не придавать этому бегу смысла… Растерять на бегу все мысли. Не видеть ничего. Какая-то полутьма. И сырость. И почти избавился от жалости к самому себе. Почти не противно.

Кажется, я бежал так долго, что уже перестал узнавать город. Он стал чужим. Неузнанным. В принципе – неузнаваемым. Похожим на все остальные города. Такой же неуютный, чужой. Отталкивающий, отвергающий меня как инородное тело. Не теплая влага материнской утробы. Что-то жабье, что-то от рептилий в его промозглой весне. Запахи гнили, сырости подвальной. Вот вам благоухание моей весны этого года. Вот она моя первая свежесть, зеленые травы, ароматы сирени и черемухи, вот мой яблоневый цвет, щебет птиц. Все растворилось в моем поражении. Этот город скорбит вместе со мной. Природа в знак солидарности провела весну мимо моего каменного мешка, моей кирпичной тюрьмы, мимо чадящих заводских труб, мимо меня, плачущего в арке проходного двора. Когда это понимание появилось в голове, я остановился. Отдышка. Сердце в ушах. Гонг. Стоп! Несколько минут приходил в себя. Голова кружилась. Вертящаяся серость падала с неба. Мне опять это удалось – я почти забыл, почему начал бежать. Смутные воспоминания оставалось задушить алкоголем. Что-нибудь крепкое, согревающее, выжигающее воспоминания. Разрушающее клетки мозга. В первую очередь те, в которых хранятся мои чувства к тебе, файлы с твоими фотографиями, мегабайты твоего голоса, гиги видеоматериалов. Это побег от тебя, от памяти к забвению, к утреннему похмелью, к ночной головной боли, когда думаешь лишь о кувшине с водой. Мне нужен кабак… Я побрел. Грязный, мокрый, замерзший… Обессилевший совсем. Медленно поплелся в бистро.
«Два пива, пожалуйста. И пепельницу». Коньяк и водка здесь не водятся. Да, видок… ну, пусть смотрят. В такой ранний час барменам и официантам нечем заняться, вот и глазеют. Сейчас отдышусь, согреюсь и можно будет привести себя в порядок. А пока – пиво и сигарета… Рука дрожит. Пепел падает мимо пепельницы. Хотел сдуть его со столика, но сделал еще хуже: все, что было в пепельнице, рассыпалось по скатерти. Какая-то мысль кружится в голове. В ушах до сих пор свист ветра. Губы стали сухими. Зачем я бежал? Почему не могу отдышаться? Мокрое лицо, руки грязные.
В туалете умылся. Поправил волосы. Кое-как оттер джинсы, хотя… все равно ничего не исправить. Смотрю в зеркало. Ничего не исправить. Бесполезно. «Зачем я бежал?» Вижу, как наворачиваются слезы. Заполняют глаза. Ничего уже почти не видно. Такая пелена. Все размывается. Моргаю. Ресницы склеились от слез. По щекам текут два ручейка. Почти пересохшие источники облегчения. Может это проклятый весенний снег? Растаял, теперь струится по коже. Отчего эти слезы? На людях. С утра. Как-то нелепо плакать в столь ранний час. Еще и в общественном месте. Все. Тихо. Тихо. Спокойно. Ты просто чем-то расстроен. Просто весна никак не приходит. Не согревает солнце. Не радуют слух певчие птахи. Глаз не отдыхает на свежей зелени. Надо вернуться к пиву. Закурить. Любоваться снегом через окно. Весна еще придет. Не может же совсем не быть весны. Завтра ты проснешься, раздвинешь шторы и улыбнешься солнечным лучам. Таким горячим через стекло. И будет все хорошо. Ты забудешь его. И его предательство. И свое поражение. И больше никогда не поверишь, что можно любить кого-то. Будешь допускать к себе влюбленных, но не слишком близко, чтоб не впасть в заблуждение, чтоб не довериться, не влюбиться. И этого будет достаточно. А пока взять еще пива. Потом еще. Потом решить, что удалось взять себя в руки. И уже не судорожно выдыхать табачный дым, а курить с видом уверенного в себе человека. Выдыхать дым вверх. К обеду налакаться до дебильной улыбочки на лице, до щенячьего восторга в глазах. Плюнуть на все и взять такси на последние деньги. Смотреть из окна на мелькающий город, на спешащих сограждан. На светофоре или в пробке заглядывать в соседние машины. Читать по лицам и придумывать истории про них, про всех, про таких чужих. У подъезда расплатиться. Запнуться, на крыльце. Долго искать ключ от подъезда, шарить в карманах джинсов, куртки, залезть в сумку, там, на самом дне найти увесистую связку ключей. Потом ухмыляться, не попадая в замочную скважину. Наконец, открыть тяжелую подъездную дверь, войти внутрь и с грохотом захлопнуть ее за собой. Зайти в квартиру. Подумать: боже мой, моя очередная съемная хата. Разуться. Не раздеваясь, дойти до дивана. Упасть на него. Перебирать в голове картинки сегодняшнего дня. Вспомнить свое плачущее лицо в зеркале туалета. Вспомнить, как пьяным голосом что-то объяснял сначала официанту, потом таксисту. Что-то сказать вслух и удивиться своему голосу: таким чужим он покажется в этот момент. Испугаться чего-то. Разрыдаться. Сначала тихо-тихо, как будто кто-то может услышать. Потом начать всхлипывать, стонать. И оттого, что плачь уже вырвался наружу, кричать в голос. Стянуть мокрую куртку. Реветь. Снять джинсы, задыхаясь в плаче и бессилии. Снять толстовку. Футболку. Почти устать от всей этой работы, отчаяться оттого, что вымок весь и уже тихо плакать, жалея себя. Носки не поддаются. Стягиваю за резинки, куда-то швыряю. Трусы. И совершенно голый снова начинаю реветь в темноте. Сворачиваюсь в калачик и еще всхлипываю. Думаю, что мне уже двадцать четыре. Смешно вот так смотрюсь. Голый, замерзший, зареванный. Прогнать эту мысль. По фигу. Мне плохо. Мне плохо! Натянуть на себя одеяло. Постепенно отогреться. Уснуть…

**
Секс с тобой… всегда переворот. Такое пугающее путешествие по шкале нежность-забвение-ярость-забвение-нежность. Вот эти пункты забвения проходят без остановок. Мелькают перед вагонным окном полустанками. Совсем незаметные, но точно существующие. Как отследить их? Такие мимолетные промельки. Сначала такая нежность, такое желание слиться с тобой. Радость от того, что вот сейчас придет насыщение тобой. Я принадлежу только тебе. Ты мой. В какой-то момент, после быстрой вспышки забвения, после мгновенной почти темноты перед глазами, в голове, просто понимаю, что мы уже ненавидим друг друга, убиваем себя. Чтоб не достаться никому. Такая ярость. Агрессия. Ногти по коже. В кожу. Чем сильнее, чем глубже, чем кровавей, больнее – тем лучше. Кусаем друг друга. И не страшно совсем. Хочется сделать больнее. Чтобы утром любоваться синяками на твоем, на моем теле. Синяками, царапинами, кровоподтеками. Никогда раньше, до тебя я не думал, что мне может понравиться боль. И я вонзаю сои зубы в твой сосок. Умри! Ненавижу тебя. Потом, снова из темноты, понимаю, что ласки становятся снова ласками. Такое облегчение. Так дышится легко. Так приятно чувствовать твою горячую кожу, твои хрипы на ухо. Целовать сухие губы. Я уже не пытаюсь душить тебя, ты – не кусаешь мою кожу. Так спокойно, так хочется сделать тебе приятно. Мы просто скользим руками друг по другу. Кончиками пальцев. От шеи, по груди, к животу… Живот втягивается, дрожит. Проникаем пальцами в рот.  Дыхание сбивается. Постепенно отпускает. Я отталкиваюсь от тебя, пытаюсь отдышаться. Лежим не покрытые одеялом. Такие горячие, потные. И потом уже, расслабившись, придя в себя, снова целуемся, снова улыбаемся друг другу, шепчем нежности на ухо. Как будто забываем, как еще совсем недавно ненавидели друг друга. Только боль в коже напоминает о нашей злости, наших совершенно звериных ласках, когда можно не рассчитать силы и сделать слишком больно. Идем курить, жадно пьем из кувшина. Еще немного ласкаем друг друга на кухне. И снова в постель. Ты ложишься на бок, я обнимаю тебя сзади и так до утра. Уставший ты быстро засыпаешь, а я еще долго не могу провалиться в сон, целую твою шею, вдыхаю запах волос. От пота мой живот прилипает к твоей спине. Я стараюсь не шевелиться, чтоб не потревожить твой сон. Постепенно тоже засыпаю, почти тогда, когда пора вставать, начинать новый день.

– Вставай! – шепчу я и толкаю тебя в спину. Мычишь. Такое приятное утро, когда не надо идти на работу. Проводить тебя и остаться дома. Еще немного поспать, потом смотреть телевизор, готовить что-нибудь на обед, как если бы ты должен был вернуться. Позвонить тебе на работу, поболтать с тобой немного. Потом созвониться с подругой, пригласить ее на ужин, пообещать ей интересных историй, новых сплетен, бутылку красного. Потом заняться уборкой. - Ну, вставай. Пора уже. Снова проваляешься, придется ехать на такси.
Целую тебя. Ты так приятно пахнешь по утрам. Ложусь к тебе обнимаю сзади, уже успевший озябнуть на кухне, греюсь твоим телом, твоим теплом.
– Сейчас, сейчас… Обними меня. – Обнимаю крепче. Сколько раз это уже повторялось: ложусь к тебе утром, обнимаю, ты что-то мычишь. Снова засыпаем, потом впопыхах натягиваем одежду, что-то кричим друг другу, не успеваем позавтракать… Обнимаю крепче. Мой эрегированный член прижимается к твоей ноге. Ты прижимаешься ко мне. Трогаешь его рукой. – Ого! Горячий какой…
– Пора. Вставай.
– А ты яичницу пожаришь?
– Пожарю. Иди  в душ.
– Иду…
Встаю, натягиваю пижаму, иду на кухню. Ты, зарываясь под одеяло, что-то мычишь мне вслед. На кухне закуриваю. Открываю окно. На улице идет снег. Пушистый такой. Ветер носит его в разные стороны, сыплет в дом через открытую форточку. Снег тает на моей коже. Сигаретный дым понесло по квартире. Ты не любишь запаха сигарет и просто не выносишь этого запаха в спальне. Наверное, дым уже прокрался туда. Наверное, ты уже свирепеешь там, на диване. Затягиваюсь глубже. С утра всегда – как можно глубже. Выдыхать стараюсь в окно. Бесполезно. Весь дым вваливается обратно. Опускается и начинает распространяться по всей квартире. Я чувствую, как дрожат твои нервы… Ты просто в бешенстве. Все глубже и глубже под одеяло, под подушку.
Зажигаю газ. Ставлю сковороду. Включаю чайник.
Вхожу в комнату. Ты натянул одеяло на голову.
– Вставай. Хватит валяться. Все почти готово.
– Мммммммм…..
– Ты, опоздаешь... Ну, как хочешь, я завтракать.
– Иду. – Голос такой, будто я как минимум курил в постели и дым выдыхал тебе в лицо. Ну и на фиг! Не брошу я курить. Мне нравится, не вижу причины бросать. Терпи. Я тебя терплю…Я же не корчу гримасы, когда вижу, как ты посыпаешь макароны сахаром, или когда ты полощешь рот вином.
– Спасибо за завтрак. Я побежал. До вечера.
– Вернее, до завтра…
– Да, до завтра.
– Спасибо, что почти не сердишься на меня, за сигареты.
Забыл уже все. Такой счастливый на работу поскакал. Просто утро. Просто не хочется вставать… Щурюсь на солнце, пробивающееся сквозь снежную пелену. Закуриваю… Трогаю сосок. Боль напоминает о ночи с тобой.

Я всегда болею после секса с тобой. Даже температура поднимается. Ты редко уходишь утром, обычно вызываешь такси ночью. Закрываю за тобой дверь. Еще ничего не соображаю. Еще не очнулся. Валюсь на диван. Редко засыпаю сразу, обычно убаюкиваю себя каким-нибудь фильмом. Глаза быстро устают и закрываются. Просыпаюсь на финальных титрах. Выключаю компьютер. И засыпаю, уже до утра. Утром – боль. Болит все: мышцы, кожа, кости…Трудно поворачивать голову, ломит шею. Утро после ночи с тобой похоже на похмелье. Самое главное – на душе погано.  Как будто выпачкался в чем-то. Как будто совершил преступление. Просыпается совесть. Иногда даже закрадываются мысли о твоей маме, которая на дух меня не переносит. Вопрос: зачем? Зачем так страдать после твоего ухода? Зачем ложиться с тобой в постель, если так болею потом? Но каждый раз, когда вижу тебя, думаю лишь об одном. Хочется поскорее скинуть одежду, разорвать ее и слиться с тобой. И снова все по кругу. Просто не могу без тебя. Пусть даже такой ценой, пусть через физические страдания, но рядом с тобой. Принадлежать тебе. Делать с тобой все, что захочется, истязать твое тело. У тебя то же самое. Я не знаю, приятно ли мне то, что мы с тобой делаем в постели. Это между болью и наслаждением. Вернее, это и то и другое.
Когда ты пришел ко мне в первый раз, спросил, что я больше предпочитаю. Я почему-то ответил, что я – пассивный. Сказал, а потом задумался, почему я так ответил тебе. Мне это особенно-то никогда не нравилось, а тут захотелось подчиниться тебе. Я вдруг осознал, что хочу быть наказанным. Тобой. В чем я перед тобой провинился? Я сам не знаю. Но каждый раз, когда вижу твои глаза, мне хочется кричать: «Накажи меня! Унизь, смешай с грязью! Поработи!»  Это все из-за глаз твоих! Так невинно ты смотришь на меня. Взгляд праведника. Когда смотрю в эти ясные глаза, чувствую вину. Как будто это я тебя совратил! Что ж мсти. Убивай меня. Утром ты уйдешь. Я отлежусь за день и снова захочу встретиться с тобой. И мало будет разговора по телефону. Мало будет твоего голоса.
Сначала мы стеснялись друг друга. Почти незнакомые, уже во вторую встречу мы легли в постель. Наверное, и в первый раз легли бы, если бы были одни. А так… попрощались на остановке, даже не целовались. Я только один раз привлек тебя за шею к своему лицу и, дыша перегаром, спросил: «Мы еще увидимся?» В следующий вечер ты был у меня. Нам даже поговорить не о чем было. Смущались. Улыбались. Потом ушли в спальню. Хм… смотреть фотографии. Близко сидели, касались друг друга ногами. Потом какое-то замешательство, неловкость. Смотрим друг другу в глаза. И уже целуемся. В первый раз изучали друг друга. Любовались телами. Целовались полночи. Все это почти без разговоров. Почти в тишине. Потом целовались в дверях, пока ждали твоего такси. Тогда я еще сопротивлялся. Тогда еще боялся влюбиться в тебя. Моей крепости оставалось недолго держать твою осаду.

***
– Мне нужно с тобой поговорить.
Я раньше отпросился с работы, чтобы успеть на эту вечеринку. И тут ты с порога. В лоб. Мне уже не нравится идея собраться всем вместе. Кажется, этот вечер мы должны были провести наедине друг с другом. Столько народу. Ладно. Идем в ванную. Детский сад какой-то. Нас провожают насмешливые взгляды. Что там у него опять случилось?
– Ну, в чем дело? – стараюсь быть ласковым. Сажусь на край ванны, беру тебя за руку, привлекаю к себе.
– Зачем ты мне дал свой рассказ?
Черт возьми! Что еще с рассказом? Я не люблю, когда кто-то читает мои тексты, долго не соглашался дать ему свой первый рассказ. Он все-таки его выпросил у меня. И что теперь с ним не так?
– ??? По-моему, ты сам попросил.
– Нет, мне кажется, здесь какой-то намек! – голос дрожит, глаза на мокром месте, отводит взгляд.
– Ты с ума сошел? Какой намек? О чем ты говоришь? – только бы не взорваться, только бы не нахамить ему, уже такому дорогому, милому. Ну что он вбил себе в голову?
– Я о твоем рассказе. Ты меня бросить хочешь? – это он мне говорит? Мне, который сам боится быть брошенным, который с трудом поверил, что может быть любим, который так долго сопротивлялся этим чувствам и теперь дрожит как осиновый лист при виде любимого человека. Это не ты, это я боюсь, что ты меня бросишь!
– То, что ты говоришь – просто ужасно! С чего ты взял?
– Мне кажется, ты мне его специально дал, чтоб я сам все понял.
Начинает плакать. Отворачивается. Голову вверх поднял. Наверное, глаза закрыты. Или, может быть, смотрит в потолок. Притягиваю его к себе за талию, прижимаюсь щекой к его спине.
– Ну, не плачь. Глупый. Я люблю тебя.
– Я не верю. Мне страшно.
– Ну, не плачь. Успокойся.
У меня уже у самого руки трясутся. Вот глупый! Что он там вычитал-то? Что ему сказать? Сажу его к себе на колено. Вытираю слезы, которые все катятся и катятся. Несмышленыш мой.
– Я сегодня весь день проплакал. Я его с утра прям прочитал. Так и плачу весь день. Курю и плачу.
– Ну, ты что? Если бы я тебе хотел что-нибудь сказать, я бы обязательно сказал. Я же взрослый. Зачем мне эти намеки? Я не стал бы тебя мучить. Я хочу для тебя лишь самого хорошего.
– Не знаю. Может, ты не можешь мне это вот так в лицо сказать?
– Нет же! Я люблю тебя. Я не хочу тебя бросать. Я хочу всегда быть с тобой. Я сам боюсь, что твои чувства несерьезны, что ты просто развлекаешься.
– Я не верю.
Черт! Это начинает раздражать. Как ему объяснить? Таким идиотом чувствую себя, доказывая ему, что люблю, что не брошу, что с ума схожу от любви.
– Хорошо. Как я тогда могу тебе доказать свою честность? Каким поступком?
– Здесь только время покажет.
– Ок. Время. Тогда давай сейчас успокоимся и вернемся ко всем. И будем веселиться. Давай, умывайся. Все-таки мы сами придумали эту вечеринку, а теперь вот в ванной прячемся. Давай, успокаивайся.
Черт! Вот занесло-то мальчика! С чего он это взял? Ему, определенно нельзя сидеть дома. Никаких выходных. Пусть себе стрижет своих гламурных тетенек, только б не дома наедине с самим собой. Это он со скуки или, действительно, так растрогался? Вот она, сила искусства! Наверное, мне стоит продолжать писать.
– Ты там написал, что это твоя единственная любовь и что теперь ты всегда будешь на нее оглядываться и сравнивать всех своих мужчин с ним.
– Это было уже давно. И вообще! Это же литература! О чем ты говоришь?
– Ты написал это несколько месяцев назад.
– Заметь, до того, как встретил тебя. Ты же перевернул мою жизнь, поставил все  с ног на голову! До встречи с тобой я клялся, что никогда больше никого не полюблю. А тут ты, как снег на голову.
– Да, я знаю. Мы говорили уже об этом.
– Ну вот. Все? Успокоился? Иди ко мне.
Обнимаю, целую его. Он такой беззащитный сейчас. Котенок. Птенец. И так приятно, что этот разговор случился, такая теплота теперь внутри. Чувствую себя таким мягким. У него ресницы слиплись. Маленький мальчик. Мой плакса.
– А еще… Я в твоем рассказе много про себя нашел.
– Постой, там же почти все про детство мое. Про комплексы.
– Ну, да… Вот у меня все точно так же и было. Даже некоторые подробности… Один в один.
– Тогда я рад, что у нас еще больше общего.
– Ты, правда, не хочешь меня бросить?
– Конечно, правда. Глупый. Я же люблю тебя больше жизни.
– Я тоже тебя люблю.
А потом, через две недели, сам меня бросил. Вот такая любовь у нас была. Почти как в кино… Как не со мной.

Как мы расстались?
Он просто ушел. Пропал. Неделя молчания. Семь вечеров возле телефона. Семь бессонных ночей. Сколько раз за это время я пытался заплакать? Наверное, много, но ничего не выходило, слез не было. Я пребывал в полной прострации, в ступоре. Все как будто вывалилось из рук, оборвались все ниточки. Ничего не хотелось. Я прекрасно понимал, что все кончено. И уже не хотелось позвонить ему, не хотелось, чтоб пришел. Просто – вычеркнул. Просто нажал на delete. Он и раньше спрашивал, что вот, мол, вдруг такое случится… «А вдруг я тебе изменю?» Помню, тогда я ответил: «Тогда можешь не приходить ко мне больше, не рассказывать мне ничего. Просто исчезни».
Через неделю он все-таки позвонил. Я даже вздрогнул, когда в комнату зашла соседка и сказала, что звонит он. Я как-то не сразу понял, зачем он звонит, зачем спрашивает меня. Для меня он был уже в прошлом. В настоящем его уже не существовало. Разговор прошел довольно спокойно, без истерик, без лишних слов-вопросов-криков… Вообще, без криков. Вообще, без слез. Я спросил его:
- Что, кончилась любовь?
- Нет, – как-то неуверенно в ответ. И, боже мой, какой у него был голос! Скажи он «я тебя люблю», и я, наверное, простил его и, может, даже забыл бы об этом его исчезновении. Тогда он еще мог разрушить мое решение, мог изменить ситуацию, мог заставить меня забыть, что я вычеркнул его из своей жизни. Но он испугался. Я хорошо изучил его характер и точно знаю, что он испугался, что еще хотел вернуться, но стало страшно просить прощения, страшно смотреть в глаза, вдруг наткнулся бы на лед, на стену.
- Ну, как нет?
- Значит, кончилась, – так неуверенно и обреченно. Как будто это я должен был предложить ему остаться со мной, попросить прощения, приласкать и обогреть своим теплом. Договорились остаться друзьями. Дружили по телефону. Про все врали друг другу. И про то, что сейчас некогда, надо бежать, много дел… Про новые знакомства, новые тусовки, веселые выходные… Про успехи на работе, неисчерпаемый креатив, множество планов, проектов, задумок-придумок… Про все. Если б все это было правдой, никто из нас, наверное, не выжил бы от неожиданно навалившейся бурной жизни-деятельности. Он мне врал про своих парней, я ему – про своих. Гей-бар у нас один, и так получилось, что на одной неделе мы сняли одного и того же парня. Он рассказывал мне по телефону, что снова влюбился, что снова порхает в облаках, что теперь-то у него все серьезно. Когда начал мне описывать парня, кто он, чем занимается, где учится, как выглядит, мне стало смешно оттого, что пару дней назад я занимался с ним сексом, и он совсем не так уж хорош. Ему я ничего не сказал. Такая дружба. При встрече смотрю на него и не могу поверить, что с ним у меня что-то было. Безумную ту любовь не могу вспомнить. Не представляю даже, как хотел его рук, как целовал его. Как занимались любовью. Действительно – ЗАНИМАЛИСЬ любовью… Не любили, наверное…
Месяца через полтора надоело. С парнями мы расстались, разболелись, на работе косяки обнаружились, деньги кончились, клубы надоели. Стали образцово-показательными. Можно было на выставке показывать. На стенде «Благовоспитанные мальчики из приличных семей». Видеться стали реже. Впрочем, созваниваться тоже. О чем нам говорить? Если даже врать надоело. Я сидел у себя и сверлил взглядом телефон. Когда он начинал трезвонить, я подрывался к нему, одну секунду на отдышаться… «Да». Не он. И вялый разговор с кем-нибудь из друзей.

Как-то я проснулся от стука камешков о стекло. Подхожу к окну. Отодвигаю штору. Под окном он. Стоит, качается. Улыбается пьяной улыбкой. Протираю глаза. Киваю ему, мол, сейчас открою подъезд. Натягиваю штаны. Уже в подъезде смотрю в телефон – семь утра. Спускаюсь. Открываю дверь. Он начинает целовать меня еще на крыльце. Я отстраняюсь, нас могут увидеть. Слышно, как кто-то спускается сверху. Идем в квартиру. Я прошу его вести себя тише, дома все спят. Выходим на залитый утренним солнцем балкон. Закуриваем. Он садится на мои трясущиеся колени. Целует шею. Плечи. Он пьян, поэтому говорит громко:
- Я ехал домой, но… передумал. Решил заехать к тебе. Я уже недели две не могу до тебя дозвониться. Я купил новый телефон. Хотел тебе номер свой дать… Ты сегодня работаешь? - Я молчу. Я не могу прийти в себя со сна. Тут еще и он. Еще и целует. Такой теплый, такой реальный. Это точно не сон. Я начинаю нервничать. В душе все переворачивается. Мое тело еще помнит его губы и его руки. Ноги предательски дрожат. - Мне домой уйти? Можно я останусь спать у тебя?
- Все-таки, домой придется, – я должен перебороть в себе мимолетную слабость. Если я позволю ему остаться, то пожалею потом. Он уйдет, а я останусь со своими вновь ожившими чувствами. Что мне тогда с ними делать?
- Я хочу у тебя остаться… - он уже в одних джинсах. Продолжает меня ласкать. Я все еще трясусь. Я не могу заставить себя ответить ему поцелуем. Такой родной, но уже настолько чужой, что невозможно его поцеловать. Делаю усилие и обнимаю его за талию. – Можно я у тебя останусь? Я так соскучился. Пойдем в спальню.
Мы в моей постели. Наконец-то, мы целуем друг друга. Руки узнают тела. Кожа вспоминает ласки именно этих пальцев. Неожиданно такой прилив нежности к нему. Такого я не испытывал, даже когда мы были вместе. Нас трясет как в горячке. Без всякой агрессии. Без укусов, без царапин. Потом не будет синяков, разве что несколько засосов. После мы лежим молча. Мои ресницы касаются его щеки. Приятная полудрема. Я ни о чем не думаю. Вдруг на мой лоб стекают капли. Не сразу я понимаю, что он плачет. Начинаю переживать, волноваться, но… быстро остываю. Если ему тяжело, если ему есть, что сказать, пусть скажет. Я не хочу тянуть из него признания щипцами. Нет, хочу, конечно, но… не буду. Не хочу быть инициатором того, что может снова развалиться. Если не скажет, значит не так уж и тяжело ему. Значит, есть еще пустое место в груди для душевной боли. Я вроде бы уже смирился, поэтому не стану сожалеть о том, что вот так молча лежал. Я закрываю глаза. Комната залита солнцем. Воздух горяч. Пахнет сексом. В этой духоте я уже вижу сон.
Он так ничего и не сказал. Весь день провел у меня, даже на работу не пошел. Сидел как побитая собака, начинал раздражать. Я видел, что ему плохо. Может быть, я даже знал, что он хотел сказать, но не говорил. И жалость мешалась с презрением. А нежность с обидой и злобой. И если я раньше говорил, что ему некуда возвращаться, то сейчас я просто знал: я не сделаю первый шаг… и не буду его заставлять. Пусть все останется, как есть. Пусть все будет, как будет. И, наверное, я был не прав.

****
Иногда эти заветные слова нужно вытягивать клещами. Каким-нибудь ухватистым безобразным орудием. Что-то сродни пыткам. Пыточным инструментам. Иногда эти слова передают смысл, но оказываются не теми. Бывает, что тот нужный, единственно необходимый смысл облачен в не те звуки. Как будто двойное дно возникает. А двойное дно – это ложь, это обман. «Ты мне нравился. Ты мне нравишься. И, наверное, ты будешь мне нравиться». Он произнес это мне в затылок. И стало так горько оттого, что он не решается заглянуть мне в глаза. Даже не в глаза, в лицо. Не хочет видеть выражения моего лица, когда говорит мне это. Так неуверенно, как бы походя, бросил мне эту фразу. Именно это я и хотел слышать. Но не так. И я, конечно, начал собирать вещи. Эти слова… Как будто снятие вины с себя. Перекладывание ответственности на другого. Субъект? Объект? Мутация. Это я ему нравлюсь, я произвожу действие. Не он. Не он любит меня, я ему нравлюсь. Размывание смысла трех простых слов. И вот они, слова эти, уже мутируют. Меняют свой смысл, он становится более широким. Из «я люблю тебя», такого простого, честного, точного, неотяжеленного посторонним извне, оно превращается в «я тебя ненавижу», такое многозначное, включающее и любовь, и ненависть, и отчаяние, невозможность, силу и слабость, величие, гордыню и многое другое. Эти «я тебя ненавижу» гораздо больше тех трех «я люблю тебя». Слово становится как бы трехмерным. Задаешься вопросами о том, оттого ли это превращение, что щипцами-клещами тянул, может, оттого, что срок не пришел. Или так все и должно было быть? Так оно все и есть? Вечером не перезваниваю. Перевираю себе случившееся. Не хочу верить, что это произошло именно так. Передумываю, но убеждаю себя, что уже поздно что-либо менять. Весь день хожу из одной комнаты в другую, заглядываю на кухню, не выпускаю изо рта сигареты. Принимаю то одно, то другое решение. Вот уже подхожу к телефону. Беру трубку, слышу длинный гудок. Не осмеливаюсь набрать те дорогие шесть. Вечером, как всегда, остаюсь-оказываюсь один. Он тоже не перезванивает. Телефон мертв. Я снова ненавижу того, кого еще вчера любил.

Он стал моим самым большим разочарованием. И самым болезненным. Болезненным потому, что я разочаровался не только в нем, в постороннем, но и в себе. Я так долго строил вокруг себя стену, так долго выстужал душу, не разрешал себе влюбиться. Потом влюбился, сдался. Расслабился и потерпел поражение. Потом не воспользовался возможностью все вернуть, потому что был гордым. Теперь я слаб, покинут, разочарован. Я знаю, со временем боль утихнет, черты его лица сотрутся в моей памяти. У меня появится новый и, конечно же, не единственный любовник. Любимый. И может, даже любящий. Я перестану плакать по ночам. Смотреть в ночное небо тоже не придется. Не придется считать дождевые капли. Можно будет засыпать еще до рассвета. Я не буду таким сентиментальным как сейчас. Книги и кино без слез. Он будет удален из моей головы. В сердце его уже нет. Только колесики в голове все не остановятся. Уже даже не пишу ему sms. Еще недавно писал, как пусто без него, как одиноко, как не наполнена моя жизнь в его отсутствие. Я представлялся себе чашей склеенной из осколков. Не хватало одного кусочка – его. Теперь эта дыра, этот скол зарубцевался. Рана зашита. Шов, конечно, еще болит, но уже скоро…
Вот, не сплю ночами, прислушиваюсь – не пришел ли он, не стучит ли в окно, не кидает ли камешки, как в тот раз… Все бес толку, а спать все равно не охота. Представляю, как он придет, сколько всего я ему скажу еще в подъезде, как обниму его, попрошу, чтоб больше никогда не уходил, не бросал меня… Такая лажа. Сначала не дают уснуть мысли о нем и эти мысли… это очень больно. К тому же – все они не несут облегчения. Боль просто еще больше усиливается. Боль не бывает маленькая. Боль = БОЛЬшая. Боль – это когда слишком много. Не мало его, а слишком много его отсутствия. И эту рану не замажешь йодом, не подуешь на нее. Просто нужно ждать. Иногда боль проходит быстро, иногда… Им я мучаюсь уже давно. Хотя тут нельзя говорить о сроках. Постепенно рана затягивается. Осталось – всего ничего. Но чем дальше, тем больнее. Когда он ушел, боли почти не было. Потом она начала расти. В то утро, когда он появился снова, боль усилилась. Сейчас, когда он не просто не отвечает на sms, когда он не просто заблокировал входящие с моего номера, когда я уже даже не звоню и не пишу ему, вот сейчас боль разбила свои грани, выплеснулась через край. Сейчас боль стала слишком большой. Непомерной. Она стала моим миром. Боль – это я. Время идет. Окончание боли приближается. Надо пройти этот путь. Потом боль, как гнойник, перезреет и лопнет. Исчезнет. Только рубец будет напоминать, что ЭТО, все-таки, было.
На рассвете приходит пора первых птиц. О! это целый концерт. Как бы я ни любил эти трели, но… Вот уже успокоился, снял наушники, выключил компьютер, приготовился ко сну… Начинается этот  утренний кошмар. В ушах просто звенит. Уснуть совершенно невозможно. Тут еще и пробудившееся солнце. Вся природа против меня. Против моего покоя. Ворочаюсь, сбиваю простыню. Подушка кажется твердой, неудобной. Голова просто раскалывается. Иду курить. Снова вспоминаю о нем. Да, я понимаю, что скоро все это прекратится. Но сколько мне еще ждать? Когда ко мне вернется мой сон? Когда я снова смогу получить удовольствие от пения утренних птах? Убеждаю себя: «Скоро, совсем скоро». И это «скоро» превращается для меня в «скорбь». И снова все по кругу. И снова эти адские колесики в моей голове.

Теперь после встречи с ним, даже после телефонного разговора, охота помыть руки с мылом, умыться, сбрить все волосы: на лице, подмышками, в паху… Я не знаю, что это. Это родилось внезапно, вместе с разочарованием. Я выключаю телефон, беру ножницы и состригаю ногти. Мне не хочется, чтобы на теле моем осталось хоть что-то, что хотя бы косвенно с ним соприкасалось. И в то же время я постоянно думаю о нем, пишу sms, но не отправляю их. Зачем ему знать, что он размазал меня по стенке? Меня это уже не спасет.
Зачем он появился в моей жизни во второй раз? Было уже не больно. Я почти забыл свое поражение в этом соревновании. Даже фотографии его уже не вызывали никаких эмоций. Зачем он пришел опять? Теперь все колесики в моей голове закрутились снова. Опять работает какой-то моторчик. Я качусь. Не остановить мне себя. От бессилия (безысходности) начинаю вылизывать дом. Вычищаю все уголки. Лишь бы хоть немного не думать о нем. Остановить этот поток воспоминаний. В раковине уже не скапливается посуда. Каждая использованная чашка сразу же оказывается тщательно вымытой. Все сияет чистотой. Хочется еще что-нибудь помыть. Промыть свои мозги…
Я лежу на диване, смотрю «Полный П.» Грегга Араки и вслух повторяю: «Мир - говно». Я пишу маркером на обоях: «I hate myself and want to die». Да, я все чаще думаю о смерти. Это не то, когда, еще года три назад, я хотел покончить с собой. Это просто нежелание жить. Нежелание быть вдалеке от него. Отсутствие всякой  витальности. Слабость. Я лежу на диване и повторяю вслух: «Мир – говно. Я ненавижу себя. Я хочу умереть». Не думаю, что люблю его. Навряд ли, это любовь. Это какие-то адские колесики в моей голове. Какой-то необратимый процесс. В тот, далекий сейчас, момент я потерялся. Теперь я ничего не контролирую. Я не смогу теперь быть у штурвала. Сражаться со стихией. Иметь власть. Силу. Право голоса. Я чувствую себя полным ничтожеством.
Во мне не хватает его. Его доли меня. Я лишь наполовину. Без него.

*****
И вот я опять бежал. Против ветра. В лицо снег. Пушистые хлопья. Казалось, они залепили весь мир. На лице снег уже не таял. В волосах запутывались белые пушинки. Я заметил свое отражение в витрине. Остановился. Пока разглядывал отражение, стало так жаль себя. Бледный. Запыхавшийся. Под черными ямами-глазами круги. Губы дрожат. Бормочут что-то. Я прислушался к себе…
- Забыл, забыл, забыл… – Единственное слово. Еле слышно. Неровное бормотание. Полубред. Так я и не понял, что я забыл. Вернее понял, но задавил это понимание. От него стало еще жальче себя. А я не люблю жалеть себя. Размазывать сопли. Из-за этого многие считают меня грубым. Из-за этого многие мои романы заканчивались, толком и не начавшись. Из-за этого я часто злюсь на себя. И по мне уж лучше злоба, чем жалость. По крайней мере, по отношению к себе самому. И сразу так пусто стало внутри. Эта остановка опустошила, выветрила мое нутро. Я стал почти невесомым. Опустив лицо, я побрел дальше. К финишу. И так не хотелось на остановку. Не хотелось заходить в транспорт. Лучше – идти, чем снова сталкиваться с людьми в этих тесных консервных банках-маршрутках.  До дома оставалось еще далеко. Пешком часа полтора. Не смотря на отсутствие сил, решил – все же пешком.
Дома снял промокшую одежду и обувь. Заварил свежий чай. Молоко. Сахар. Постепенно отогрелся. Лицо порозовело. Сел писать ему письмо. И ничего не вышло. Ни строчки. Я что-то забыл.
Ты сам позвонил мне. Говорил: «Я приеду». Я отвечал, что буду ждать. Я не верил тебе, знал, что ты не появишься. Что позвонишь ночью. Пьяный. Сначала будешь унижать меня, говорить, как я тебе надоел, как ты ненавидишь меня. Что вот, мол, какой я слабак, сам качусь на дно пропасти и тебя еще за собой тяну. Потом что-то замкнет в голове. Какой-то неощутимый переход. Начнешь плакать. Будешь извиняться. Говорить, что любишь, что не можешь без меня. Давя слезы, просить разрешения приехать. Прокричишь: «Ну что же ты молчишь? Что ты молчишь, сволочь?» И уже совсем спокойно, совсем так, как я любил: «Я сейчас приеду. Все будет хорошо. Не спи, жди меня, мне нужно, чтоб ты меня ждал»… И я не засыпал. Все продолжал ждать тебя. Волновался, почему ты так долго, где ты пропал, что же могло случиться. Светало. Я все же засыпал. Сон опускался на меня тяжелым покрывалом. Мне ничего не снилось. Сон болезненный, мучительный. Просыпался – из пучины морской выныривал. Из бездны спасался. В поту – струйки по телу. Ни жарко – ни холодно. Пробуждение – смерть. Не мог отдышаться. Шел в душ. Курил. Пил кофе. Смотрел в окно, не видя ничего. Взгляд упирался в оконное стекло и не мог проникнуть во вне. Что там за окном происходило – загадка. И ее решение, отгадка на нее мне не интересна. Не важно даже, ночь там была или день.
Звонок в дверь. Удивляюсь, кто это может быть. Даже не думаю о тебе. Открываю. Ты на пороге. Улыбаешься. И я тоже улыбаюсь. И не нужно никаких слов…

Проснуться ближе к рассвету. Долго валяться. Потягиваться. Щуриться. Думать о том, чтобы поспать еще. Чувствовать приятную ломоту в теле. Чувствовать в голове звенящую свежесть. Свежесть до пустоты. И вдруг в этой пустоте: ЭТО ВСЕ-ТАКИ БЫЛО! Как же погано сразу. Как жаль, что не вернуть всего назад. Как стыдно и неловко. Страшно будить тебя на работу, как тогда, когда были вместе. Мечтать, чтоб ты просто исчез, растворился в воздухе. Чтоб не смотреть в глаза. Ждать твоей реакции. Думать о том, как ты себя поведешь. Придумывать за тебя варианты, фразы, взгляды, действия… Холодеть от каждого твоего движения, думая, что вот ты просыпаешься. Придти почти в отчаяние. Хотеть провалиться сквозь землю. Задавать себе еще неясный вопрос ЗАЧЕМ. Тупить взор в ответ. Молчать, искренне не зная, что бы такое соврать. Вдыхать запах оставшийся в комнате после столь бурной ночи. Согреваться в нем. Чувствовать, что начинают опухать веки. Закрывать глаза. Проваливаться в сон. Цепляться за обрывок мысли, что ты можешь проспать. Услышать твое сонное движение. Прижаться к тебе. Обвить руками. Провалиться…
Проснуться ближе к обеду, когда ты уже в дверях зовешь меня закрыть за тобой дверь. Напустить на себя сонный вид, прикинуться, что еще ничего не соображаю. На твое прощание промычать что-то неопределенное. Повернуть ключ в замке. Пройтись по квартире. Покурить на кухне. Подумать о том, что сегодня самое время для генеральной весенней уборки. Чувствовать легкость. Силу и бодрость. Улыбаться. Пить сладкий кофе. Поеживаться в пледе. Курить-курить-курить в окошко. Жмуриться на солнце. Не умываясь, все же затеять уборку. Бросить ее, потому что звонит с расспросами подруга. Выслушать ее шуточки. После часового разговора договориться о встречи на любимой площади. Отличный день для прогулок. Можно сходить в кино. Что там показывают? Бросить уборку окончательно. Начать сборы. И целый день провести на улице, получая от этого удовольствие. Не обращать внимания на промокшие ботинки. Глазеть в витрины. Много разговаривать или даже болтать. Пить колу и есть блины, не помня о фигуре. И самое главное – все время улыбаться… И не думать о тебе. Не собираться позвонить тебе, не ждать твоего звонка, не ходить к тебе на работу, забыть о книге, которую ты мне все еще не отдал… что-то мурлыкать под нос. Чувствовать легкость и начало весны.

Потом придти домой. Нажарить гренков. Сварить сладкий кофе. Молока побольше. Включить Рахманинова. И сходить с ума. В переносном, конечно, смысле! А может и не в переносном, а во всамделишном… Угнездиться в кресле и уминать гренки. Вытирать жирные пальцы о джинсы. Потом все-таки почувствовать угрызения совести и, пусть лень, но сходить на кухню за салфеткой. Смотреть на телефон. Представлять себе… Но тут же гнать эти мысли прочь. Потому что не надо. Потому что все кончено. Потому что не интересно. Не нужно… Но, боже мой, как мило… Хорошо-то как! Дорожить своим состоянием. Своим счастьем. Не решаться сломать его одним телефонным звонком. Снова разулыбаться и думать: «Ну, какой же я дурак!» И приходить в восторг от этой мысли. И когда все придут с работы говорить им, что вот, мол, я – дурак. И смеяться. И слышать: «Это точно, совсем сбрендил!» И смеяться от этого еще громче. А потом смотреть какой-нибудь фильм. Скучный. Не вызывающий никаких эмоций. Говорить: «Фильм – говно!» Не понимать, почему он всех растрогал. Позевать. Не выдержать. Завалиться спать… И проснуться снова в пять утра. И подумать: «Ведь ничего не было…» И не верить календарю. Не верить собственной памяти и твоему запаху на подушке.

финиш
Сегодня я уже не бегал. Сошел с дистанции. Просто бесцельно шлялся по городу. Встречал знакомых, присоединялся ненадолго к ним. Потом сворачивал в какой-нибудь закоулок или парк. Отыскивал свободную лавочку. Сидел, пил кока-колу, курил. Наслаждался запахом пожара. Сегодня весь город в дыму. Что-то горит. Так серо и мрачно на улице. Мне это очень нравится. Как будто и не просыпался. Как будто во сне все происходит. Даже выражения лиц прохожих другие. Не как обычно. Как будто все в раз поняли смысл жизни. Такие одухотворенные.
Начался день с того, что я, проснувшись утром, сел на край дивана и долго пытался понять, что не так. Потом подумал, что уже несколько дней не выхожу на улицу. У меня такое бывает. Сижу-сижу дома, потом понимаю: ба! да я же уже больше недели не выхожу на воздух. Тогда я принимаю горячую ванну со всевозможными благовониями, солями, ароматизаторами… И выхожу. Сегодня точно так же. Только вот перед тем, как мне начать гладить любимую рубашку, позвонил ты. Такой ленивый разговор ни о чем. Сегодня четверг, у тебя выходной. Сидишь дома и не знаешь, чем заняться. Ну и сиди, а я гулять пошел. Просто буду шататься по городу. Ну, может, и встретимся… ближе к вечеру.
Нагулявшись, я пошел на остановку. Провел там минут сорок. Снова не хотелось залазить в переполненные маршрутки. Дышать духотой пропитавшегося потом и злобой салона. Я стоял и просто смотрел, как подъезжают и отъезжают автобусы-троллейбусы. Думал, что возьму такси. Даже присматривал, какое. Но не шел к нему. Все стоял и любовался суетливыми согражданами. Потом все-таки домой. В полупустом троллейбусе. С открытыми окнами. С новой книгой. С новым фильмом. С новой музыкой. С новым журналом. С мыслями о завтрашней вечеринке. Это будет завтра, а сегодня можно еще немного погрустить. Еще чуть-чуть… Такая сладкая светлая грусть. Без тоски. Без печали. Без слез и отчаянья. Грусть напротив телефона. Я больше не хочу бежать. Я выдохся.