Нечем дышать

Предисловие.

Орнелла пыталась пересказать мне всю эту историю, как могла. Было видно, что она нервничает.
- Что ж делать, если это моя жизнь, - сказала она мне. - Поэтому можешь рассматривать её по-разному. Может быть, это глупости. Просто болтовня с незнакомым случайным человеком, потому что разговоры с такими, как правило, ни к чему не обязывают. Или это занятный тяжёлый случай. – Тут она наконец улыбнулась. – Да, тяжёлый случай психоанализа, живой показатель того, насколько всё запущено иногда бывает. А можно (да так и следует) понимать это как обращение к другу. Друзья ведь в первую очередь не критики, они не разбирают твой слог, стиль; они не на это смотрят. Им важно не это, совсем не это, а что-то более важное. А ведь то, что я расскажу обо всём тебе, то же самое, что я доверю тебе свою жизнь, свою душу, если угодно. Потому что ты не просишь, ты просто слушаешь. Ты можешь и не понять, и посмеяться - но над одной только доверчивостью и неумелостью сказать, а вовсе не над моей жизнью. Как жаль, что от слов зависит так много. Ведь если ты не друг мне, ты сама не захочешь понимать. И всё же... слушай...
____
Нечем дышать.

And you can't fight the tears that ain't coming
Or the moment of truth in your lies
When everything seems like the movies
Yeah you bleed just to know your alive

And I don't want the world to see me
Cause I don't think that they'd understand
When everything's made to be broken
I just want you to know who I am (1)
________

{…очередной одинаковый день, но, слава Богу, шёл красивый снег…}

- Я выстрелю… клянусь, я выстрелю… - сказала она, глядя преследователю в глаза. Он остановился. Она была бледна, но глаза говорили, что она не лжёт. – Мне нечего терять. Хоть в вас стрелять, хоть в себя… Но я больше никому не позволю прикоснуться ко мне.
- Я и не собирался, - спокойным и даже ровным, а не задохнувшимся голосом ответил незнакомец. Его невозмутимость стала раздражать и в то же время успокаивать Орнеллу. Она опустила оружие, всё же готовая в любой момент нажать курок. Бледность довольно быстро сошла с её лица, даже явилось подобие болезненной полубезумной улыбки. Было такое впечатление, что для неё это обычное дело, носиться с заряженным оружием по ночным пустым переулкам и угрожать всякой шпане прежде, чем начнут угрожать ей.
- В таком случае, что вам нужно? – с живым любопытством спросила Орнелла, продолжая истерически улыбаться.
- Как вас зовут? – деловито осведомился он, как если бы они обсуждали сделку за столиком в кафе. – Меня – Леон.
- Что? Вы бежали за мной как бешеный по меньшей мере два квартала, у меня уже не было сил дальше бежать… я чуть не совершила убийство, а вы говорите, что вас зовут Леонард…
- Леон, - вежливо поправил он. – Это значит лев. А вы…
- Орнелла, - сказала Орнелла, судорожно сжимая пистолет. Наверное, это было частью её безумия, этот страх называть своё настоящее имя как будто даёшь власть над собой, выдаёшь секрет, при помощи которого легко вести шантаж или окончательно запутать… Нет, это всё глупости, что такого в её простом имени?
- Вы итальянка? – миролюбиво спросил Леон, не спеша приближаясь, шаг за шагом. Орнелла снова насторожилась, пистолет дрогнул. – Нет, мне ничего от вас не нужно, не бойтесь. Вы из Италии?
- Нет. – «Боже, я только и умею, что палить в упор, поджав хвост от ужаса».
- Странно. Ну да неважно… Вы замерзли, я тоже. По-моему, этого достаточно, чтобы зайти в кафе… Нет, просто погреться, - засмеялся он, заметив, как она закатила глаза, - у меня нет здешних денег. Так что просто посидим, пить ничего не будем.
После паузы Орнелла сказала:
- Хорошо. Я не знаю, почему, но вы не похожи на тех подонков, которые обычно здесь ошиваются. Поэтому я убираю оружие и полагаюсь на чудо. Вы не убьёте и не затащите меня в какую-нибудь дыру, правда? Ну и ладно, не будем об этом. Простите… Просто мне никогда не предлагали зайти в кафе парни с улицы. Тем более – просто «погреться».
- Спасибо! – он горячо и искренне пожал ей руку. Так мальчишки приветствуют новичка, когда понимают, что он не «лопух», а «свой парень». – Верьте мне, больше я ничего не прошу.
- Итак, вы Орнелла, но не из Италии? – спросил он спустя минут пять, когда они на зависть единодушно отшили назойливую официантку с её коктейлями и уставились в темноту витрины.
- Нет. Сколько себя помню, я жила здесь. Я знаю твёрдо всего две вещи. Прежде всего, я не умею удивляться, а если чем-то воспламеняюсь, то так же быстро остываю и гасну. Затем, я безумно устала от однообразия, равнодушия и холода. В общем-то, первое является следствием второго. – Ощутив себя опустошённой после чистосердечного признания, которого от неё даже не требовали, Орнелла улыбнулась знакомой болезненной улыбкой. – На самом деле я ничего не умею скрывать, даже если сознаю, что в тот или иной момент это равнодушно используют против меня. Я как-то больше не восприимчива к такого рода дротикам – использование меня не трогает, я будто вижу со стороны, как КОГО-ТО используют; а предательство меня уже не касается, потому что я не верю своим друзьям, я не люблю людей, но люблю бездомных собак. Вот видите… Всё так просто, я известна вам как облупленная. А вы спросили лишь, из Италии ли я. – Орнелла простодушно, с горькой иронией, рассмеялась и стала рисовать на запотевшем стекле фигурки, буквы, цифры… беспорядочный случайный набор, обрывки информации, как у слетевшего с катушек компьютера.
- Так значит, здесь всегда так холодно? – Ничуть не смущённый, незнакомец по имени Леон зябко поёжился.
- Всегда. Даже летом, когда цветут цветы. Тогда здесь ветрено.
Когда он передёрнул от холода плечами, Орнелла впервые заметила, что он легко не по погоде одет, и вообще - его внешний вид. До сих пор она на него не смотрела, он всё ещё оставался тенью из чёрного переулка, где не осталось ни одного целого фонаря. А сейчас её вдруг потрясла эта небрежность к себе: одежда была чистая, но какая-то мятая, будто в ней уснули в транспорте, а щёки как-то выборочно выбриты, как если бы Леон с утра куда-то здорово спешил, местами оставив щетину. Глаза были на удивление беззастенчивые и честные, добрые и не властные совершенно, но почему-то им хотелось подчиняться добровольно. Нечто подобное было и в голосе Леона. На одну сторону головы его волосы были отпущены чуть длиннее, чем на другую. Орнелла заметила кулон на шее: письменная буква А, скреплённая с цепью.
По радио не менее добрым и проникновенным голосом «Машина времени» запела «Это снова весна»…
- Я бегу так быстро, что ангел мой уже не в силах меня догнать, и я слышу, как он тяжело и часто дышит в моё плечо… - спел с ними Леон. – Ну прямо как я не мог догнать вас. Странное совпадение, правда?
- Вы говорили, у вас нет здешних денег. Значит, вы иностранец и ещё не успели обменять валюту?
- Можно и так сказать, - кивнул он с улыбкой жалости, которая прямо-таки оскорбила Орнеллу. Что такого мелочного этот тип нашёл в её вопросе, интересно? – Не будем о деньгах, - примиряюще сказал Леон. – Вы вот лучше скажите, это что, нормально – убегать от всех, кто захочет к вам приблизиться?
- В таком большом городе – да, - улыбнулась Орнелла, наконец-то без иронии, а с искренним весельем. – И если на дворе ночь – да. И если ты девушка, которая вопреки наличию оружия не хочет ни с кем сражаться, тоже да.
Леон как ребёнок загибал пальцы, следуя за её перечислением.
- Вы, стало быть, подходите по всем пунктам, - произнёс он всё тем же спокойным тоном, который почему-то заставлял устыдиться себя, несмотря на всю его добродушную благожелательность. – Ну а я? Я страшен? Я, наверное, произвожу впечатление разбойника с большой дороги, раз вы так рванули от меня…
- Можно и так сказать, - желая отомстить, произнесла она те же слова, но тут же засмеялась взятой на себя гордой роли. – Дело ведь не в вас. Даже если бы у вас на лбу было написано «высшее образование», но носу сидели очки, а в руках была книга, я всё равно дала бы стречка… Я не люблю людей, - повторила она, пожав плечами.
- Всё с вами ясно. Значит, если бы мы встретились иначе… Скажем, в какой-нибудь конторе… и вы не стали бы от меня убегать?
- Не знаю. В вас всё равно есть что-то… если не устрашающее, то опасное. Простите.
- Даже в самых безобидных из нас могут быть качества, которые определённым людям кажутся опасными.
- А вы, значит, безобидны? – Вернулась ирония. Да что это с ней, за всю жизнь она ни разу не встречала человека, который так мало заслуживал сомнения и насмешки!.. Но Леон даже не заметил подвоха (или настолько хорошо владел собой, был настолько горд, либо настолько вежлив).
Бывают минуты неловкой тишины. Сказать нечего, а говорить надо, хоть и нет желания. Ты начинаешь обращать внимание на не имеющие значения и смысла мелочи, говоришь не клеящиеся к происходящему глупости… смех натянут… собеседник - враг…
И бывают минуты, когда к тебе приблизился твой истинный друг, и хотя вам необходимо сказать чудовищно много, но как раз поэтому ты не можешь сказать ничего толкового, забываешь сами понятия «логика» и «формулировка» фразы… Тогда за тебя начинают говорить твои глаза, изгиб губ, чуть заметное движение руки. И молчать в присутствии друга легко, такое молчание приносит ещё большее успокоение, ещё большее «очищение души и совести» перед самим собой, нежели долгое и откровенное излияние…
Именно такой была безмолвная исповедь Орнеллы перед незнакомцем. Даже не исповедь… просто впервые она видела человека, которому ВООБЩЕ ничего от неё не надо, несмотря на то, что они сидят за одним столиком в кафе. Вот такой парадокс.
- Можно вопрос? – вдруг спросил Леон. – Ничего такого, только…
- Любой, - несколько резко возразила Орнелла. – Чем бестактнее вопрос, тем честнее на него почему-то отвечаешь. Не всё ли равно, как я вам это скажу? Ответом на вопрос или решив снова разболтаться, злоупотребив вашим вниманием?
- Как много слов не по делу, - зевнул Леон. – Зачем вы говорите мне о моём внимании?
- Все мы куда-то спешим, - заметила она. – Пусть зачастую бегаем по кругу, как деревянные лошадки… - Орнелла фыркнула. – Но так или иначе считаем свою спешку очень важным занятием.
- Странно, я таких людей никогда не встречал, - признался Леон, задумчиво глядя на официантку в другом конце помещения (девушка с нескрываемой усталостью принимала заказ пьяного юноши, что-то громко и сбивчиво твердившего о женской низости и коварстве). – Все, кого я встречал, - продолжал Леон, - шли к какой-то цели. Другое дело, что они шли иногда не самым верным путём. Что же касается меня… Моя жизнь в моём распоряжении, и я никуда не спешу.
- Ваша жизнь в вашем распоряжении, - как эхо повторила Орнелла, потрясённая этим чудесным словосочетанием, которого никогда не могла бы применить к себе. Леон будто прочёл её мысли.
- А разве у вас не так же? – спросил он, держа её на прицеле взгляда. Орнелла не спешила отвечать. За долгое время молчания она много думала. В ней было много слов, которые она отнюдь не собиралась произносить вслух, поэтому часто разговаривала с собой, но можно ли было так же безбоязненно говорить живому человеку то самое, что до сих пор посмел открыть лишь alter ego, неведомому другу, живущему исключительно в твоей душе и воображении? Тогда на помощь в принятии выбора к Орнелле пришла частая, опасная и приятная сразу, ошибка – все качества своего виртуального друга она переложила на того, кто сидел сейчас напротив неё за столиком, а облик (эти глаза, улыбку, неровные пряди волос!) она подарила тому, кто призраком неизменно был с ней…
Поняв это – не осознав, а почувствовав интуитивно, - Орнелла улыбнулась так, как не улыбалась за весь вечер… да и уже много-много вечеров. Ей казалось, она узнала его, а он – о, разве мог он не знать её, он, этот ангел-хранитель?.. «Почему я так подумала о нём?.. Всё дело в песне».
- Я не могу ответить. У меня слишком много ответов.
- Вот как! – беззлобно засмеялся он, чуть прикрыв глаза. От его лица так и шло сияние добра. Бывает приятный человек, но от него никогда не дождёшься такого сияния. А Леон… Он был могучим источником, даже не родником – водопадом!..
- Да, - улыбнулась она, закивала и стала изучать пластиковую поверхность стола. – Я, быть может, ошибаюсь… и кажусь глупой. В конце концов, кто и когда стеснял мои возможности? Кто принуждал меня жить в этой каменной клетке города? Кто запрещал держаться поближе к людям, подражать им и завести друзей? Я всегда поступала так, как хотела. Но иногда боялась признать, что хочу я совсем другого, что мне страшно смотреть в лицо своему страху, что я иду у него на поводу… Если я и неблагодарная, если я всю жизнь была свободна… Мой грех, я никогда этого не чувствовала. – Она улыбнулась, без доли раскаяния или сожаления. Сдвинула шляпу (фальшивка, стилизованная под Дикий Запад). Уселась поудобнее на стуле.
- Вот уж правда «сделай, Господи, всё иначе, нежели я бы того хотела», - протянул Леон после паузы.
- Кто это сказал?
- Один русский бард, Григорий Данской. Вам это разве о чём-нибудь говорит?
Орнелла помотала головой.
- Вы всё-таки мёрзнете, - сказала она, указав на неестественно белую руку. Леон убрал её со стола и заявил, что всегда мёрзнет, даже в тёплом деревенском доме с двумя печками. – Значит, вы жили в деревне? – с завистью спросила Орнелла. – Идёмте, расскажете по дороге. Я знаю, где можно греться сколько угодно и совершенно бесплатно.
- Тепло в подарок, как славно… Но вы так мне и не ответили.
- Точно! Я и забыла… Но… - Она не смогла сдержать смеха. – Но ведь и вы ещё ничего не спросили…
- Сейчас это уже не имеет значения, но всё же откуда у вас заряженное боевыми патронами оружие?
- Но вы не могли этого понять, с чего вы взяли, что это не фальшив… - Она поняла, что выдала себя и со стоном положила горячую руку на холодный лоб. Леон улыбался.
- Меня это не отталкивает, - доверительно понизил он голос, будто кто-то из прохожих мог слышать их разговор. – Просто интересно. – И усмехнулся над собой.
- Мне дал его друг, - уклончиво ответила Орнелла, показав угол пистолета, который запросто несла под пальто в кармане у самой груди.
Весь день солнце светило неумолимо и безудержно, как если бы у него тоже были проблемы с психикой. Первый солнечный день за два месяца!.. А сейчас – размытый закат как через запотевшие линзы. Снегопада нет, но ветер сдувал снег с ветвей деревьев, и на открытые волосы Леона падали хлопья, похожие на чешую сказочной рыбы.
______________
1 - И ты не можешь бороться со слезами или с единичными словами правды в твоей лжи. Когда все происходит, как в кино, ты истекаешь кровью только для того, чтобы почувствовать себя живым... И я не хочу, чтобы мир видел меня, потому, что я не думаю, что они смогут понять. Когда все создается для того, чтобы быть разрушенным, я просто хочу, чтобы ты знал, кто я такой... (Выдержка из песни Iris (саундтрек к фильму «Город ангелов»).
_______________

{...когда она терпеливо ждала, в какой момент он ощутит усталость и скуку и вежливо попрощается…}

Место, куда она вела его, было театром. Старое здание и мокрые от непогоды афиши – что может быть предсказуемей и что может разительней отдавать захолустьем и полным запустением своего дела? В этом городе всем наплевать друг на друга и на театр.
- Только не нам, - отважно улыбнулась Орнелла. – Не мне, не Шарлотте, не Кристине и не Себастьяну.
- Вы здесь играете? – спросил Леон.
- Нет. Разве что… Знаете, я вам в другой раз расскажу, если он представится. Дело не во мне. Мы бы рады сделать здесь всё по-другому, но у нас нет денег. Да, признаться, и вдохновения уже никакого нет. Словом… Вы не удивляйтесь, когда увидите тряпки вместо декораций и высохшие краски вместо грима, ладно? Не подавайте вида; это их убьёт.
- Уж я как-нибудь сам разберусь, - холодно отозвался Леон.
Есть что-нибудь приятнее, чем проходить мимо гардероба прямо в одежде? Это значит, избавиться от условностей. Это значит, ты не должен приходить и уходить отсюда, когда ты должен. Как хочешь.
- Кто такой Себастьян?
- Мой добрый друг, которому я обязана своей жизнью.
- Отец что ли?
- Нет, вы что… Очередной непризнанный гений. Один из тех, кто мотается по провинциям, безвестный и неприкаянный.
Себастьян был молодой режиссёр-постановщик, и актёр к тому же.
- Знали бы вы, сколько таких, как он, и каким бездарям они вынуждены уступать место…
- Я знаю, - тихо заметил Леон, украдкой утирая холодный пот со лба, из чего Орнелла сделала грустный вывод, что он, может быть, не совсем здоров.
Она решительно провела его в одну из гримёрок, предложила чай. Здесь и правда был чайник, сочетавший в себе что-то трогательное (домашнее) и светское (театральное).
- Знаете, Орнелла, мной сейчас овладело ощущение, нечто вроде телепатического транса. - С улыбкой он пояснил: - Дежа-вю. Я смотрю, как вы уверенно орудуете с чашками, как греете воду и ищите, не осталось ли чего съестного в кладовках; несомненно, у вас с друзьями уже бывало довольно чаепитий. Вы вернулись домой. Вы больше не стеснены. Здесь вам бы и в ум не пришло прикоснуться к оружию. Вам не нужна вопреки обыкновению поддержка и помощь, но вы сами способны помогать всем, кто вас попросит. Вы спокойны… И почему-то у меня такое чувство, что я уже где-то видел это.
- Это происходит со всеми, сложнее найти то, что приходится тебе домом. Сколько вам ложек сахара, Леон?
Она впервые произнесла его имя вслух и почувствовала, будто её губы обжёг горячий напиток.
- Я рафинад люблю. В пригрызку, - деловито ответил гость.
- Я тоже. – И Орнелла рассеянно углубилась в висящий на стене шкаф в поисках сладких кубиков. – Там скоро закончится репетиция, кто-нибудь всё равно заглянет сюда.
- Жду с нетерпением, - отозвался Леон, поднимая чай, словно провозглашал тост. Его чёрная рубашка расстёгнута на верхней пуговице, что одновременно отрицание правильности и вниманием к «своему стилю». Орнелла смотрела за ловкостью его руки – она, например, не смогла бы так высоко поднять чашку и не заляпать эту чёрную рубашку…  «Какие-то детские замечания», - подумала она о себе.
Бесцеремонно открылась дверь, вошёл мужчина лет тридцати. По его смущённому лицу было ясно, что он никого не ожидал здесь найти.
- Я обожаю тебя, Себастьян, - с очаровательно простодушной и в то же время лукавой улыбкой произнесла Орнелла. – Ты не перестанешь быть персонажем тех старых милых книжек детства. Посмотрите на него, Леон, он печётся обо мне, будто я ему младшая сестра, и покраснел как застенчивая девица, увидев нас с вами наедине.
- Чудовище, - доброжелательно отозвался Себастьян, садясь с ней рядом, и с беззастенчивым изучением уставился на Леона.
На нём был изумительный костюм средневекового охотника; только вот лет этому костюму было уж слишком много (может, подлинник?). А в остальном мужчина самой заурядной и неброской внешности. И взгляда, где начисто отсутствует властность. На лице Леона медленно появилась улыбка: я тоже изучил тебя, парень, и ты не так уж плох.
…«Как прошла репетиция?» - «Добралась без приключений?» - «Я первая спросила». – «Зато в моём вопросе больше смысла». – «Я хожу здесь каждый день! Неужели тебе так сложно ответить?» - «А тебе?» - «Что ты ещё хочешь знать?» - «Ты нас не представишь?»
Леона забавляла эта семейная перестрелка.
- Меня зовут Леон, - звучно произнёс он и протянул Себастьяну руку. – Кто я Орнелле? Никто. Мы только что с ней познакомились.
Интересно, его подкупает или настораживает такая откровенность? А наглость?
- Себастьян, друг Орнеллы, - ответил Себастьян, пожимая в свою очередь руку Леона. – И мы знакомы уже лет эдак цать.
- Я рад.
Они обменялись ещё парой любезностей, без которых не обойдёшься, даже если не любишь условности. Когда с церемониями было покончено, Себастьян с чувством исполненного долга гостеприимства начисто забыл о госте и продолжил допрос Орнеллы. Она знала, что в любой момент ей это надоест, что она станет отвечать грубо и односложно, а потом, возможно, вспылит. И всё случилось бы обязательно, но Себастьян понял нужный момент и притормозил. Сейчас на неё смотрел зритель, и она невольно играла перед ним роль, бессознательно уклоняясь от уколов театрального друга с неприсущей ей ловкостью. Со снисходительной улыбкой ребёнка, взирающего на взрослого. Как задеть чувство божественной безнаказанности мелкими земными упрёками? Она была даже жестока, но не беспощадна, было сущим удовольствием ожидать, чем весь этот балаган кончится – ребяческая игра в войну, противостояние насмешки и терпеливого здравого смысла.
- Кстати, - вдруг сказал Себастьян, уже почти готовый сдаться, то есть обо всём забыть, - пригодился ли тебе пистолет?
«Вот, в чём дело…» Но по его смешливому тону Себастьян либо так же безумен и циничен, как Орнелла, либо даже не понимает, о каких серьёзных вещах заговорил.
- Он при мне. – Минутная тень (которой Леону было довольно, чтобы всё понять) была на лице девушки, после чего девушка приняла прежний вид, теперь уже действительно заинтересованная в том, чтобы её секрет не раскрылся.
- Леон, вы знали, что шли сюда с вооружённой до зубов девчонкой, разочарованной во всём, в чём только можно разочароваться? В таком состоянии человек способен на глупые поступки.
- Вы даже не представляете, насколько хорошо мне это было известно, - простодушно ответил Леон, вновь касаясь губами края чашки, а глазами внимательно наблюдая за своими собеседниками. Себастьян уловил подвох, но ещё ничего не понял.
- Честное слово, для полного счастья мне не хватало только твоего свидетельства о моей неадекватности, - с притворной обидой встряла Орнелла, сжигая Себастьяна огоньками глаз.
- Хватит, Ора, - посуровел Себастьян, называя её на французский манер (признак волнения или надвигающейся грозы), - пошутили и будет.
- Да нет, серьёзно. - Она вдруг пришла в то самое лихорадочное возбуждение, в котором Леон застал её впервые. - Он был заряжен, это настоящий пистолет... – Вдруг она спохватилась. – Но ты ни в чём не виноват, ты же не знал, что это был не реквизит...
- Ты что, смеёшься надо мной? Это уже не смешно, я не мог дать тебе настоящее оружие… да ещё с патронами… интересно, где бы я их взял?
- Ну уж не знаю, только я сразу проверила подлинность пистолета, как только он оказался у меня в руках. И меня всё устроило.
Нужно было видеть лицо Себастьяна, искажённое ужасом, и лицо Орнеллы, спокойное и чуть насмешливое. Если она часто ведёт себя так, как обезьяна со спичками, то от души жаль Себастьяна.
- И она… что она сделала?
- Я хотела в него выстрелить.
- Она хотела в вас выстрелить?..
- Она была так мила, что я не мог позволить ей прервать наше знакомство моим убийством.
- Верни его, слышишь? - сказал Себастьян громче, чем надо. Он взглядом искал пистолет.
- Ну уж нет. Я ведь не в последний раз иду тёмным переулком.
- Хорошо. А я вам не верю! - неожиданно улыбнулся режиссёр. - Вы просто сумасшедшие, а ты хочешь подшутить надо мной, маленькая дурочка. Я знаю, что ты за актриса, я всегда говорил, что ты напрасно ушла из труппы. Он не...
- Он заряжен! - обиженно воскликнула Орнелла, с кошачьей быстротой направила пистолет в зеркало, украшенное искусственным золотом и херувимами (оно всегда вызывало в ней необъяснимое раздражение) и нажала на курок...
БАБАХ!
И такие поднялись грохот и пыль, что какое-то время никто не видел, что стряслось. Через минуту звон в ушах унялся, пыль легла на предметы, все увидели, что зеркало разнесено, в стену впечаталась прошедшая сквозь него пуля, а в дрожащей руке Орнелла держит дымящийся пистолет, который через секунду упал на пол. Затем девушка поднялась на ноги, потирая ладонь, в которую пришлась отдача.
- Вообще, чтобы доказать его подлинность можно было опустошить магазин, - заметил Леон.
- Да что с меня возьмёшь… - озадаченно проговорила Орнелла, сжимая и разжимая пальцы. – Гений ничем не замажешь…
- Она сумасшедшая, - сообщил Себастьян, подбирая оружие с пола. Осколки зеркала смахивали на слёзящиеся глаза, следящие за развитием действа. - Ладно... Давайте уберём здесь всё, хорошо? - Он обеспокоенно заглянул в лицо Орнелле, словно опасался припадка на подобное предложение. Она ограничилась тем, что показала язык и стала собирать осколки, каждый из них награждая свирепым взглядом.
Леон усмехнулся и тоже принялся за работу, время от времени мотая головой и сдавленно, но как-то печально посмеиваясь...
Себастьян хотел проводить Орнеллу до дома, но она поняла, чего именно он опасается, и убедила его, что не позволит Леону следовать за собой до конечного пункта, и это ВСЕХ успокоило. Сам же Леон, как казалось, произвёл хорошее впечатление и даже казался надёжнее, чем она сама.
- Я позвоню узнать, добралась ли ты, - сказал Себастьян.
- Да ладно, - она улыбнулась, - скоро придут Шарлота и Кристина. Они ходят той же дорогой, что и я, так что, если что-то случится, уже утром они притащат тебе мой хладный труп…
- Идиотка.
Орнелла послала ему воздушный поцелуй через плечо и скрылась за дверями.
Она не могла СПОКОЙНО идти по улице. Напевала песни, пританцовывала, сопровождая ходьбу-танец театральными жестами. Она бросалась к перилам на мосту и застывала, глядя на волны.
Леон молчал. И смотрел.
В какой-то момент Орнелла поняла, что убежала вперёд, а он остался чуть поодаль. Серьёзный и бледный, стоящий в ожидании. Мост не отпустил его. И Орнелле вдруг захотелось со всей силы разбить что-то невидимое. То, что делало его руку такой белой.
- Леон. Вы...
- Тсс...
В его виде что-то до такой степени знакомое, что видеть выражение боли невыносимо противоестественно.
- Что вы там делаете?
- Кукла.
- Что?
Он молча указал в воду.
- Детская кукла. А мне сначала показалось... - Его глаза прояснились. - Нет, всё хорошо!
Снова явилась та изумительно добрая и светлая улыбка, которую Орнелла успела полюбить. Леон на самом деле казался внезапно осчастливленным.
- Пойдёмте отсюда. Я ещё хотел вас спросить...
Она была рада, когда пришлось послушно следовать за ним: она не смогла бы сама перестать всматриваться в тёмную воду.
- Я хотел спросить, вы что же… учитесь здесь?
- Да. Университет через дорогу от моей квартиры. А вы... что привело вас в наш город?
- Хм, хороший вопрос. - Он будто впервые об этом задумался. - Я здесь по делам одного принца.
- Даже так. А какой страной он правит?
- У неё ещё нет названия, эту страну открыли недавно.
- И не успели придумать ей название? А как же сами жители страны?
- Им неважно было, как называться.
- У них не было названия, но был принц. Что же вы, дипломат африканского племени? Что-то не похожи, даже если я загримирую вас под Отелло.
Изо всех сил старалась она говорить серьёзно, не задавать вопросов, не допускать сарказма. Только если это шутка - в котором месте смеяться? Если нечто вроде сказки - к чему она приведёт?
- Интересно, почему же вы ушли из театра?
- Я не ушла, я перестала быть актрисой. Теперь я накладываю грим.
- Ха, пожалуй, я знаю, почему… Никому же не интересно играть роль самого себя.
Орнелла ИЗУМЛЁННО НА НЕГО ВОЗЗРИЛАСЬ, выражаясь книжно.
- Ну, как вы его находите? – спросила она, наконец. – Себастьяна…
- Друг и брат по совместительству. Щепетилен в вопросах порядочности, но убеждён, что у вас она есть. Так же строг к другим, как и к себе. Славный малый, но простоват.
- Как и я, - горячо отозвалась Орнелла.
- Потрясающе! Вы даже краснеете с этим Себастьяном одинаково. – Леон засмеялся. – Я не хотел обидеть его. Мне часто приходилось лгать… («Я догадалась об этом по твоей хитрющей физиономии!») Но сейчас я совершенно серьёзен. Жаль, что вас обижает именно моя честность.
Орнелла отстранилась и с детской строгостью проговорила:
- Меня ничто не может обидеть, а вот ваше легкомыслие просто поражает!
Она с непередаваемо уморительным гневом помотала головой и бросилась бежать, то и дело спотыкаясь на скользком снегу. Леон смеялся и кричал ей что-то вслед.
«Зачем я обвинила его в легкомыслии? Мне ли это говорить…»
Но когда она пришла в квартиру, которую они снимали с двумя подругами, села на кровать и осознала, что произошло, её потряс один простой, логичный вывод: я никогда его больше не увижу!