На острие иглы

  Ночью мне снова снился старый шарманщик с беззубой насмешливой улыбкой на тонких бескровных губах. В худом сером пальто и широкополой шляпе,- он то и дело поднимает ее со своей трясущейся головы в знак приветствия,- крутит он ручку своего дряхлого инструмента, крутит неспешно, крутит легко. Хрипло поет шарманка о грустном ангеле, танцующем на острие иглы.  Этот старик, непрошеным гостем, является в мои сны, из года в год вваливается в мои сны. Одну и ту же чудную мелодию, мотив которой я не могу запомнить, слышу я во сне с раннего детства. Зыбкие, прозрачные, хрупкие сны, но только не этот, в котором старый шарманщик приветствует меня снятием потертой шляпы, сон, в котором я слышу мелодию о грустном ангеле, танцующем на острие иглы.

  Было бы ложью, если бы я сказал, что помню тот теплый летний вечер, когда, однажды, я умер. В ту пору мне было полтора года. Свидетелем того случая был всего один человек - моя мама. Нет, был еще один человек, но он появится позже, появится в тот момент, когда ему должно будет появиться.
 
  Итак - летний день клонится к вечеру. В окно виден огненно-оранжевый шар, который на одно короткое мгновение зацепился за верхушки деревьев,- и вот-вот скроется, скатится за эти самые деревья. Худенький мальчуган семенит босыми ногами по деревянному полу дома у реки. Возможно, он с азартом гоняется за толстой мухой, влетевшей в открытое окно. Как же хороша эта муха! Вот бы изловить ее!  Мама чинит папину рубаху, изредка поглядывает на меня. Рубаха лежит на ее коленях.  Какая большая, какая красивая рубаха! Я касаюсь мягкой материи – и уношусь прочь! Муха! В кулачке у мальчугана зажата половинка малосольного огурца, разрезанного вдоль. Я его не кусаю, высасываю солоноватую влагу, надавливая деснами. Ах, да - муха! Где она? Озираюсь: не видать! Прислушиваюсь: не слыхать. Выбегаю в соседнюю комнату, посмотреть, не туда ли она улетела.
 
  Мама нашла мое бездыханное тело в соседней комнате, возле кровати. Я лежал в какой-то неестественной позе. Она подхватила посиневшего от удушья мальчугана на руки и выбежала на улицу. Растерянность, хаос мыслей в ее голове и ужас в глазах. Сквозь десятилетья я могу разглядеть картину: заходящее солнце и молодая женщина с ребенком на руках, с полуживым ребенком, нет, с уже мертвым ребенком на руках. В тот летний вечер я умер. Умер вдруг, умер случайно, умер, сжимая в кулачке надкушенную половинку малосольного огурца, разрезанного вдоль. Я гнался за мухой, а мухой оказался я сам, мухой, попавшей в липкие сети смерти.
 
  И вот на сцене появляется второй свидетель - моя крестная мать. «Аня… медсестра»,- полоснуло в маминой голове. Вниз по улице, вниз. Первый дом, второй дом, третий. Плотная невысокая женщина схватила мальчика за ноги и перевернула вниз головой. Тряхнула раз - другой. «По спине… ладонью… сильно…»
  Слезы, слезы, мамины слезы, мои слезы и кусочек малосольного огурца.
 
  Могу предположить, что в ту далекую ночь после происшествия, маленькому мальчику впервые приснился старый шарманщик, извлекающий из дряхлого инструмента мелодию о грустном ангеле, танцующем на острие иглы.
 
 16.03.12