Болотная единоличница - часть 3

Часть третья

Скоро в избу вернулась старуха.
-Вот и парное молочко, - сказала она, - в городе-то не спробуешь, а оно полезное. От худобы помогает.
Старуха вынула из печи миниатюрным ухватом небольшой горшочек, прикрытый сверху блином из теста, поставила на шесток.
-Вот я ещё сварила тыквенную кашу.
-А что это такое? - спросил Вова, вытянув шею, пытаясь заглянуть внутрь горшка.
-Тыква сладкая. Поешь, узнаешь. Вот, с шанежкой. Горячие! - с паузами говорила старуха.

-А почему, бабушка, у тебя света нет? - спросил Вова, недовольный тем, что кашу разглядеть не удаётся в полумраке избы.
-За свет платить надо. Ты ешь, пока светло. А как темнее станет, я керосинку зажгу в честь твоего приезда. Зимой-то я с лучиной сижу. Он ведь, керосин-то тоже кусается, - говорит старуха.
-А ты, бабушка, почему не ешь? - удивился Вова.
-У меня своя еда. Тебе она не поглянется, - сказала в ответ старуха.
Вова стал жевать шанежку, запивать молоком. Прожевав наполовину, спросил едва понятно:
-А что за еда?
-Ты, внучек, как болесть, пристал. Редька.
-Я тоже хочу редьки, - стал просить Вова, рисуя в своём воображении что-то очень вкусное. Старуха пошла в сенцы, вернулась, села на резной стул у стола, взяла нож и почистила часть редьки. Срезав две дольки, одну протянула Вове, другую стала жевать сама.
-Бабушка! - вдруг вскрикнул Вова, показывая пальцем в тёмный угол избушки.
-Чё, внучек? Чё испужался? Не бойся. В избе  нет никого, ты да я. Ох уж эти виденья! Зимой-то от снега в избе светлее, не так страшно будет. Только волки в окно глядятся. Да они стекла-то шибко боятся. Но уж так ходят, так воют, будто по покойнику. Я Катю-то не просила тебя привезти, однако вдвоём-то мы этих волков окаянных уже одолеем!
Я раньше не шибко боялась, а как дохтур болесть-то мне объявил, бояться стала. Умру, коли, зимой, паду в подворье-то, волки съедят и похоронить неча будет. Да и в избе помру без воды в тяжких муках. Тут, на болоте-то я одна-оденёшенька. Пока люди дознаются, сгнию, и опять похороны нехорошими будут.

Вова слушает скрипучий голос бабушки, глаза его слипаются. Мало понимая проблемы бабушки, он задаёт ей последний вопрос:
-Бабушка, а где болото?
-Болото рядом с огородом. Как Кама весной разольётся, болото озером становится. Озеро всё лето сохнет, часть огорода под ним остаётся. Там только осока растёт.
Старуха ещё что-то бурчала, но Вова уже крепко  спал на сундучке.

Утром Вова проснулся рано, встал и вышел во двор. Одинокая курица кудахтала непрерывно, ходила кругами, нахохлившись, отчего казалась гораздо большего размера. Вова вышел в огород. Длинные грядки чёрной земли уходили от него по направлению к восходящему солнцу, постепенно снижаясь к сверкающей полосе воды, перед которой росла высокая, незнакомая ему трава. Слева, за низкой оградой, эта же трава росла на обширном пространстве. Сквозь  её заросли видны были редкие проблески всё той же воды.

Справа высокая изгородь переходила в ещё более высокий плетень.
В калитку вошла старуха.
-Выспался, внучек?
-Ага. А эта трава как называется?
-Это и есть осока. Я её серпом нажну, нарублю мелко, смешаю с сеном, корова зимой ест за милую душу. А этта вот три грядки с морковкой. Их бы прополоть надо. Идём, поешь, да и за работу.
-Такие большие грядки? - чуть не хнычет Вова.
-А ты не торопись, потихоньку. Ну, пошли.

Они вернулись в избу. Вова стал есть тыквенную кашу, кусая поочерёдно к каше лепёшку, и запивал молоком. Посмотрев на застывшую у стола бабушку, спросил:
-Бабушка, а ты ела?
-Ела, внучек, ела. Я всю ночь ем,  - ответила со вздохом старуха.
-Как это - всю ночь? - удивился Вова. - Ты, разве, не спала?
-А как болесть прижмёт, так и ем. Не до сна  уж.
-Редьку? - понимающе уточняет Вова.
-Её самую. Ну, наелся? Толи приступай, внучек, к работе. Я бы и сама управилась, да в наклон желудок мой стягивает.

Вова идёт за старухой в огород, наклоняется над грядкой. Старуха показывает, что надо вырвать, а  что оставить. Её шершавые, огрубевшие от работы ладони прикасаются к осоту, сжимают ствол у самой земли, и осот выползает из чернозёма, будто с охотой. Вова, сев на корточки, перестал видеть конец грядки. Осот больно уколол его нежные пальчики. Закусив губу, он всё же ухватил один корешок, затем второй. После третьего корешка в его глазах появились слёзы.
-Бабушка! А зачем тебе так много моркови?
-Глупый! Сдавать в Заготконтору. Вот и картошку тоже сдавать надо. Попрошу у Председателя лошадь с плугом, конюх-то мне картошку на поверхность земли и выпотрошит. Часть себе соберу, чтобы матери твоей дать, а всю эту прорву Председатель вывезет. Устала я что-то, пойду, прилягу.

Вова пропалывает метр за метром. Осот впивается колючками в пальчики, непривычные к этому занятию. Метров пять он кое-как одолевает, затем, сморщив страдальчески лицо, идёт в избу.
-Бабушка, я занозки посадил! Мне больно! - жалуется он.
-О, бог мой! Баяла Катьке - не балуй ребёнка! Так ведь куды там! Малявонька да малявонька! Нешто не грех в нашей-то среде иметь кожу девки? Парнишка бледненький да тонюсенький, ни на каку работу не гож! Как жить-то будет, коли вырастет? Разве что председателево кресло где-ка займёт! И то там горло лужёное иметь надобно. Вона, мужики-то, как напьются,  ничё,  кроме глотки, не понимают.

Старуха говорит так, будто Вовы рядом нет. Привычка говорить сама с собой въелась в её сознание уже давно. Разговаривая, она своим острым зрением, не отягощённым чтением газет и книг, легко обнаружила все занозки и вынула их особым способом довольно быстро, продолжая ворчливо уже обращаться к Вове:
-Ладно уже, иди побегай. Видать, работник из городского белоручки такой же, как из петуха несушка.
Вова радостно улыбнулся, защебетал:
-Я, бабушка, посмотрю, как в лапту играют!
-Да вот ещё оказия какая! Парни уже - женихи, а носятся по полю, сподобясь малым детям, будто им Председатель трудодни записывает. Так-то бы в поле робили. И то ты, внучек, рано в лапту навострился играть. До пригона скотины ждать надо.

Вова уже за дверью кричит по-детски звонко:
-Тогда я, бабушка, просто погуляю!

продолжение следует
http://www.proza.ru/2012/03/16/1583

Ижевск, 1983 год