Тупик с видом на горизонт

          Река здесь образует почти замкнутую петлю. Она не может захлестнуть собою и потому огибает довольно высокую гору, на которой стоят несколько деревень. В одну из них я сейчас и еду. Конечная остановка - на заасфальтированной макушке горы, где автобус разворачивается и уезжает  обратно в город. А на остановке остаются два-три человека. Кто-нибудь из молодежи, домой на выходные, или кто-то из местных вернулся , ездил в город по врачам на обследование, а сегодня вот и я приехала. Мы подхватываем свои сумки и идем по единственной деревенской улице-дороге. Мои спутники скоро сворачивают к себе, а я иду дальше и вскоре  уже  вижу на правой стороне свой дом.

          Он глядит на меня  четырьмя окнами, немного наклонившись в сторону дороги. Я живу здесь несколько месяцев в году: весну, все лето, осень. Это не моя родина, этот дом я купила у сельсовета несколько лет назад. В нем тепло, когда за окнами весенняя метель и прохладно, когда земля и зелень изнывают в жарком ожидании дождя. В подполе остались неисследованные мною углы, я боюсь туда залезать. Мне кажется: вот-вот рухнет на меня пол-потолок. Там  валяются какие-то коробки, сумки, пустые банки, царит беспорядок, оставшийся от прежних хозяев. Пусть. Но не потому ли иногда ночью тихо скрипит дверь и входит слепая старуха? Она подходит к кровати, на которой умерла когда-то, а теперь сплю я, подходит и вглядывается в меня незрячими глазами, а я молча говорю ей:

          - Не злись, не злись. Разве плохо, что твой дом ожил, что печки топятся и крыша больше не протекает?

          И старуха соглашается, кивает головой и уходит. До следующего раза. Я ее не боюсь. Я чувствую: она меня приняла, а приходит просто так, для порядка, проверить что и как в ее доме.

          А дом большой, на две половины, и в каждой стоит-красуется замечательная, огромная, уютная русская печь. Три года дом пустовал и ждал, что его разберут  на дрова. Крыша протекала, углы и стены отсырели, но печи устояли, сохранили молодую силу тяги и сейчас охотно отдают дому свое тепло. Осенью дом кряхтит, в щели задувает холодный ветер, но навстречу  ему пышут жаром  мои красавицы. Они умеют не только греть, они еще и печь мастерицы. Шаньги, пироги, хлеб, рыбники! А каша в чугунке, а рыба, запеченная  в тесте! А когда в печи сохнут свежие грибы или шиповник на противне! Запах-то, Господи! Печь - труженица. Я сплю, а она работает: на печке  стоят сапоги, висит куртка, мокрая после дождя. Завтра  в лес, и они должны успеть высохнуть. А в печкином горячем брюхе стоит кастрюлька с молоком, его мне принесла вечером Юлька, младшая дочка сватьи. Каким вкусным оно будет наутро, я не стану описывать, нет таких слов на свете.

          Кровать моя стоит у окошка и утром, еще не встав с постели, я отодвигаю занавеску чтобы посмотреть: отражается ли в воде лес на той стороне реки? Отражается, значит - безветренно, легче плыть на тот берег. Собираюсь, все привычно и все готово: вот рюкзак, вот корзина, вот ведро, а вот компас на веревочке - на шею. На пояс - фотоаппарат. Вот ножик. Надеваю теплую сухую куртку, а на ноги - теплые сухие сапоги. Выхожу из дому, прохожу мимо грядок с капустой под самыми окнами и замечаю: два самых красивых, самых первых и долгожданных кочана капусты исчезли! А я-то предвкушала: вот еще денька три  и я их срежу! И приготовлю первый борщ! Три месяца я воевала с червячками, готовыми слопать капусту снизу, с корней, боролась с бабочками и капустной мухой, атаковавших листья сверху, в жару и в засуху таскала воду для полива, десять раз по два ведра. А результатом воспользовалась какая-то двуногая  Божья тварь. Она ходила мимо моего огорода и усмехалась молча, видя мою спину над грядками: трудись, трудись на мое благо. Ну и ладно, приятного тебе аппетита !

          Сейчас воруют не только у таких как я, дачников, то есть городских миллионеров, по мнению многих деревенских, но воруют и у своих. У Ваньки недавно украли рыбу. Улов лежал в тазу в сарае. Ванька пошел в баню ополоснуться после жаркого дня. Вернулся - нет рыбы. Уплыла. Через пару дней у него из бани мыло пропало, еще через неделю исчез банный тазик. Мойдодыр, да и только! Ходят по деревне любители чужих обмылков и кочанов и лица не прячут. Многие из жителей  стали безработными пьяницами. Они давно отвыкли от работы, не сажают картошки, не охотятся и не рыбачат, но пьяны каждый день! Откуда деньги берут? Ведь не разбогатеешь, стащив соседский тазик? Умру, не разгадав этой загадки.

          Раньше иногда любителей чужого сажали, а сейчас  по новому уголовному кодексу многих из тех посаженных выпустили. В деревню вернулся Борька Никонов. Сажали его за многократные кражи на четыре года, а вышел - одного года не прошло. В магазине  перед  хлебной  очередью  (кстати: а вы думали – таких очередей в России больше нет?) он бахвалился:

          - Я в тюрьме копченую колбасу ел и сыр! А люди там какие сидели! Министр спорта Иванов и еще один полковник! А как там кормят хорошо! Пельмени давали, и котлеты, и рыбу !

          Деревенские слушали с интересом. Мнения разделились. Одни: и мы туда хотим. Другие: что ж ты там не остался?

          ... Я перелезла через изгородь и спустилась вниз к реке. Мой дом - на высоком берегу Вычегды. Здесь на Коквицкой горе уже в пятнадцатом веке жили люди. Наша деревня Коквицы получила название от горы. Она по возрасту старше Сыктывкара, во всяком случае впервые упоминается в письменных источниках на добрую сотню лет ранее, чем погост на усть Сысоле реке. Когда-то она входила в состав  Вологодско-Пермской епископии, а сейчас это одна из деревень Усть-Вымского района, последняя на дороге Сыктывкар - Коквицы. Тупик. Нет дальше дороги, нет  дороги. Самые  богатые люди здесь - пенсионеры. Колхоз-совхоз Коквицкий сгинул, но только на бумаге. Возникший сельхозкооператив, якобы совместная собственность селян, так же как и совхоз, не платит людям зарплаты вот уже несколько лет. Сейчас он находится в процедуре банкротства и скоро благополучно испарится вместе с долгами по зарплате. Исчезнет на бумаге, а в реальности останутся те же земли, та же пара-тройка тракторов, да те же самые люди, почему-то согласные работать бесплатно. Образуется какой-нибудь новый  ГУП,  ну и так далее. И все повторится. А люди здесь живут и не собираются никуда уезжать, некуда. Ведь это - тупик. Из него нет выхода. Молодежь, правда, этого не знает. Она стремится в город, в город, в город! В заплеванную общагу, но в город. В тесноту, в грязь, но туда, где есть работа, есть деньги.

          А здесь такой простор! Деревня-то стоит высоко, ее со всех сторон окружает Его Величество Горизонт. Нет, вру, с той стороны, где дорога в город, горизонт не виден. Вот что самое главное в Коквицах: бесконечные дали, необъятный простор, безбрежная широта!

          Я спустилась к реке, осталось пройти широкую песчаную отмель. Там далеко впереди лежит на берегу лодка-плоскодонка. Ее здесь называют стружком. К ней подходит крохотный издали человечек. Это Ванька. Я опаздываю и прибавляю шагу. Сейчас мы с ним поплывем на тот берег. Ванька переворачивает стружок, стаскивает его с песка на воду, дожидается меня. Он молчун, когда трезвый, из него слова не вытянешь, но меня это вполне устраивает. Мы плывем, Ванька гребет, а я сижу и вбираю в себя красоту утренней Вычегды. Здесь, у реки, останавливается и даже растягивается мгновенье. Ей-Богу, правда. Вот это и называется счастьем.

          Мы причаливаем к тому берегу и поднимаем  стружок повыше. Теперь - путь до леса. Проходим луга, поросшие ивняком, черемухой, рябиной, шиповником. Траву здесь не косят вот уже несколько лет. Говорят, такого даже в войну не было... Дошагали до другой, маленькой речки по имени Корьева. Лето было засушливым, воды мало, можно перейти вброд. В другие годы, бывало, и не перейдешь, приходилось  разуваться. Ванька, тот в броднях, даже как-то перетаскивал меня на своем хребту, бедняга.

          Миновав брод, поднимаемся, наконец, к лесу. Он стоит именно что стеной, не во всяком месте и продерешься в него через буреломы, но тропинка подводит прямо ко входу. Земную жизнь пройдя до половины,  мы очутились в сумрачном лесу. Но не утратили верного пути. Вот она, тропинка, ведет нас через лес и подводит к маленькому болоту, и проводит через него. Мы вступаем  в бор. Здесь светло, белый мох под ногами, и просторно, сосны стоят свободно, не теснятся. Можно идти весь день, и вокруг будет  все то же: белый мох и сосны. Мой первый боровик я заметила на краешке тропинки, усыпанной рыжими сосновыми иглами. Ванька увидел его раньше меня, но прошел вперед, уступил мне. Я срезала этого хитрого красавчика, умеющего так ловко прятаться во мху. Он просто божественно хорош собою и чист, чертеняка! Зимой я сварю из него пахучий грибной супчик, чудо-печь высушит его в своем чреве, а пока - в корзину его.

          Мы с Ванькой идем сначала вдоль маленького болота, потом через лес  переходим к большому болоту и на этом переходе теряем друг-друга из виду.

          Ванька терпеть не может, когда орут в лесу, сам орать не будет, а ходит он  быстро, и, видно, уж не услышит  меня. Как-то я была здесь, в этом самом бору, с дочкой Минин Лиды, с Ирой, и нас вот так же разнесло в разные стороны. Она со страхом стала кричать, звать меня. С нервным смехом мне рассказывала, когда я ее нашла:

          - Ору «Лена!» и вдруг вижу - мужик идет. Я перепугалась, а потом вижу - это Ванька. Он подошел и говорит: «Чего орешь?»  Я и заткнулась.

          А Ванька так рассказывал про этот  случай:

          - Орет, а сама грибы собирает. Спрашивает - видел я тебя? Говорит - заблудилась. Да где там заблудиться-то? Я сказал - вон тропинка, иди.

          Мне досадно, что мы разбежались с Ванькой. Надо было договориться на этот случай: где и когда встречаться. Иду дальше одна. Я не боюсь: я здесь уже в сотый раз и  хоть пасмурно, но ни разу не взглянула на компас. А Ванька и вообще без всяких компасов ходит. Я прекратила попытки догнать его и мне навстречу пошли шоколадные шляпки. Я заранее знала: вот там, на том склоне обязательно ждет меня очередной боровик. Я замечала его издали и говорила ему вслух:

          - Иди ко мне, мой красавчик!

          И в такой-то вот момент вдруг увидела: совсем рядом из-за деревьев появился мужик с корзиной. Конкурент. Он шел мне наперерез и с недоумением на меня уставился: это я к нему так обращаюсь? Я сделала непроницаемое лицо, и он молча прошел мимо. А я сказала своему красавчику,  уже уложенному в корзину:

          - Вот балда!  Он подумал, что это я его так называю!

          Корзина уже полная. Я останавливаюсь, снимаю с плеч рюкзак, достаю из него пустое ведро на замену, а корзину  обвязываю куском марли и ставлю его на место ведра. Идти теперь тяжелее, наклоняться - тоже. Добираюсь до большого болота, иду вдоль него. Ванька тоже где-то здесь, скорее всего впереди. Но нет, несрезанных грибов много, а уж Ванька-то глазастее меня. Эти грибы достаются мне. Увидев парочку прислонившихся друг к другу красавчиков, я поставила ведро, сняла рюкзак  и вытащила фотоаппарат. Как лучше сделать снимок? А вот как: я ложусь животом на мох, и грибы оказываются на уровне моих глаз. А вдали сосны и небо. Должно получиться хорошо.

          Уже и ведро полное. Впереди - скучная часть пути, когда груз тянет плечи, и ноют уставшие ноги. И еще неизвестно, где Ванька. Выхожу на тропинку, ведущую назад, домой, и в десяти шагах от себя вижу Ваньку. Так и есть: мы шли одним и тем же маршрутом, недалеко друг от друга. Ванька был за меня спокоен, знал - не заблужусь. Он молча взял у меня из рук ведро с грибами и зашагал вперед. Мы миновали бор, потом маленькое болото и снова прошли сквозь сумрачный лес к выходу на луг.
 
          А вот и берег Вычегды. На другом высоком берегу наша деревня. Ваньке лень скинуть рюкзак, он так и гребет веслом, не снимая тяжести со спины. Со стороны посмотришь - любая работа дается ему без усилия, будто играючи:  он может шагать и шагать без устали по лесу, или косить целый день с утра до вечера, или окучивать по жаре картошку и кажется, что ведро с грибами, или коса, или тяжелый окучник, сделанный из топора, ничего не весят в его руках. Он так же легко зашагает по песку, когда вытащит на берег стружок, а потом поднимется в гору с двумя ведрами в руках. А я буду пыхтеть, обливаться потом, а взобравшись до середины подъема, обязательно оглянусь на реку, на заречные луга, на далекий лес, в котором  мне  уже  знакомы все тропинки, и на Его Величество Горизонт.

          - Лепота! - сказал бы тот, киношный Иван Васильевич, а этот, коквицкий, упорно тащит в гору свое и мое ведро. Я смотрю  туда, вдаль, где над линией  между небом и землей лежит и не исчезает  облако. Это пачкает небо бумажный комбинат под Сыктывкаром. Хорошо, что город далеко отсюда.

          А меня ждет мой дом. Ванька дошел до крыльца и поставил  на него мое ведро с грибами. Когда я подошла, он уже вышел за калитку, на дорогу.

          - Пошли, чаю попьем, - зову я его.

          - Нет, не сейчас. Мать покормлю и пойду копать картошку  у старой усадьбы.
          И зашагал по улице-дороге к своему дому.  Ванькина мать, Лиза Ярукова, ослепла два года назад. Она уже много лет не слышит, а сейчас и зрение потеряла из-за катаракты. Как ей живется, слепой и глухой старухе, можете себе предста-вить? И все-таки она сказала недавно Ваньке:

          - Вот и жизнь прошла. А жить все равно охота.

          Год назад я свозила ее в райцентр, к окулисту. В райцентровской поликлинике Лиза раньше не бывала, карточку пришлось новенькую на нее завести. Да, господа, только в третьем тысячелетии у этой старухи появилась карточка в поликлинике. Не привыкла Лиза жаловаться кому-то на свои болячки, ждать от кого-либо помощи, случалось, сама себе зубы выдергивала, бывало и такое. Медицина не баловала ее своим вниманием, не побаловала и в тот раз. Окулист поставил Лизу в очередь на операцию. Очередь длиною в полтора года. Доживет ли?

          В нежном девическом возрасте она бесплатно валила лес на благо воюющей державы, и держава отблагодарила ее как следует. За бесплатно какая пенсия может быть? Даже после последнего повышения она не достигает и тысячи рублей. Лиза пережила уже четверых сыновей. Остались два сына, две дочери. С матерью живет один Ванька, дочери - в соседних деревнях. Еще один сын живет отдельно. Лиза плохо говорит по-русски, но мы с ней все же разговариваем: я ору что есть мочи раздельно каждое слово в ее левое ухо, а она спокойно отвечает монологами-рассказами, в которых виден  природный ум безграмотной коми женщины, закончившей всего лишь первый класс начальной школы. Отца ее посадили, мать осталась единственным кормильцем, а детей - трое, а старшей, Лизе, всего восемь лет. Вот и кончилась ее учеба. А потом  началась война. Отца освободили из лагеря для того, чтобы отправить на фронт. Лиза помнит: он приехал, обнял  их всех на прощание и уехал снова, навсегда. Пропал без вести. Когда Лиза замуж вышла, пошли дети, один за другим, восьмерых родила. Шесть сыновей, две дочки. Муж, ванькин отец, Апи  Вась, бил жену смертным боем. Пнул однажды в лицо сапогом, просто так, вдруг. Она не ожидала удара, не успела  увернуться - в глаз попал, бровь рассек. Лиза думает: поэтому она сейчас ослепла. Умер Апи  Вась внезапно, от сердечного приступа. Младшей дочке всего два года было. Лиза рассказывает:

          - Мне в сельсовете говорят: «Лиза, давай младших детей в детдом отдадим, не сможешь ты одна с ними». А Вань, ему тогда тринадцать лет было, мне сказал: «Мам, картошка есть, корова есть, дрова сделаем. Проживем. Не сдавай никого». Все со мной остались.

          Да. Ванька помог матери вырастить своих младших братьев и сестер. А вот своего сына - нет, не растил. Уехала Нина и увезла его с собой. И остался Ванька один. Со слепой старухой-матерью. Бывает, запивают оба, одновременно. Страшно запивают, до полусмерти. Когда пьют, ничего не едят. Лиза говорит:

          - Когда пью, в горле заслонка, есть не могу, только пить.

          И так день, два, неделя, две недели... Бродит Апи Лиза  по улице-дороге от одного дома к другому. Зайдет  и ко мне, сядет у стола, молчит. Потом, преодолев стыд, просит :
          - Лена, если есть пятьдесят грамм, дай, пожалуйста.
 
          Чаще всего у меня нет этих граммов, и Лиза, посидев еще немного, произносит:

          - Такой жизни, как  моя, никому не желаю. Пусть никто так не живет.

          Поднимается с места и уходит. К соседнему дому.

          Ванька, в поисках денег на бутылку в период запоя, обходит всех старушек-пенсионерок. Он снабжает их дровами, а они под будущие поленья дают ему денег  на водку. Когда запой кончается, Ванька отлеживается два дня, а потом впрягается в работу. Так, чередой, полосами, идет его жизнь. Или работа, или пьянство, третьего нет.

          И Лиза, и Ванька понимают, что пьянство - их беда и болезнь, но куда денешься от смертельной зависимости? А сейчас Лиза ослепла, из дому не выходит. Сидит в кромешной темноте, абсолютной тишине и одиночестве: Ванька только поесть заходит, вся его работа - вне дома.  Стопка-другая Лизе перепадает  лишь если Ванька нальет и подаст, или если Лида, соседка, ровесница и собутыльница, заглянет в день пенсии и сбегает за бутылкой. Эту соседку за глаза зовут Минин Лида - хитрый .. па. Она всегда угадывает придти, когда светит выпить на халяву, за что и прозвище заслужила. Но сердце у нее не злое, случается и поможет, если что. Было так недавно: «слетела крыша» у Апи Лизы от скачка артериального давления. Она сидела на своем сундуке в своей комнате, смотрела вокруг широко открытыми  безумными невидящими глазами и умоляла отвести ее домой, потому что здесь, в другой комнате, полно мужиков, и они хотят ее убить. Она никого не узнавала, категорически  отказывалась лечь в чужую постель, и, с трудом встав, нашарила руками помойное ведро и выплеснула его на свою кровать. Ванька не знал, как с ней сладить, чем успокоить и позвал на  помощь Минин Лиду. Та, уяснив ситуацию, вызвала скорую помощь. Приехала на машине медичка, сделала Лизе успокоительный укол. В больницу таких старушек не берут, кому они нужны? На следующее утро Лиза была в сознании, но о вчерашнем дне не помнила. До поры до времени Ванька может жить относительно спокойно. А вот что будет, если он зимой запьет? Ведь он прекращает всякую деятельность, кроме питья: не печет хлеба, не топит печи, не приносит воды. Вот и гадаю: доживет Лиза до операции?

          Ванька работал раньше трактористом, потом - сторожем в гараже, а весной, после смерти брата, так запил, что уволили его по статье за прогулы. Уволили, но денег не заплатили. Я, по врожденной своей вредности когда-то выбившая по суду свою зарплату, уговорила и Ваньку сделать то же самое:

          - Пользуйся, пока я здесь и в город не уехала. Давай съездим в Айкино, подадим заявление в суд. Может, и получишь свою зарплату?

          - Да, как же, получу. Мне в бухгалтерии скажут: «Денег все равно нету».

          - А мы - к судебным приставам. Они счет арестуют, заставят заплатить. Надо попробовать. Получишь деньги, так хоть телевизор себе цветной купишь, этот-то скоро накроется. И электроплитку, тоже на  ладан  дышит. А новая больших денег стоит.

           Поманила Ваньку, согласился он. Взял в кооперативе справку о задолженности: 5 тысяч 736 рублей. Поехали в райцентр, подали заявление, в котором Ванька просил взыскать с сельхозкооператива долг по зарплате с учетом инфляции и еще, по моей диктовке, нахально требовал возместить моральный ущерб за многолетнюю бесплатную работу - 20 тысяч рублей. Я надеялась, что кооператив был правопреемником совхоза, но это оказалось не так. Совхоз слинял, не заплатив по счетам. Те деньги, что совхоз был должен Ваньке, сгорели, испарились, исчезли без всякой компенсации-индексации. Остался лишь долг кооператива, возникшего, как птица Феникс, на месте испарившегося совхоза.

           Суд назначили очень скоро, через две недели  Ваньку вызвали  к мировому судье. Зная, что защищать интересы истца, если дело рассматривает мировой судья, может не только адвокат, я напросилась представлять интересы Ваньки. Он очень плохо слышит, да и не сталкивался прежде с судебной системой. И если вдруг в будущем возникнет напряжение в его отношениях с «руководством», а оно, «руководство»,  как правило, остается тем же самым при всех сменах вывески, Ванька сможет валить все на меня, городскую, мол, подбила, ну а мне - все равно. Не тот возраст, чтобы бояться. Свободная пенсионерка, никто ниоткуда не  уволит.

            Судья (мировой или мировая?), молодая девушка в розовой изящной блузе, и сама розовая, изящная, отнеслась к моей просьбе с нескрываемым удивлением, но согласилась. Она обратилась к ответчику, исполняющему обязанности директора кооператива:

           - Вы  согласны с претензиями истца?

           - На зарплату с индексацией? Согласен. Но денег все равно нет. А что это за моральный ущерб такой? Не понимаю.

           Я спросила судью:

           - А вам приходилось долго, год за годом, жить без денег?

           Она высокомерно ответила:

           - Здесь вопросы задаю я.

           Тогда я обратилась к Ваньке:

           - Иван Васильевич, ответь, пожалуйста, что за моральный ущерб такой?

           Ванька мрачно ответил вопросом на вопрос:

           - А как жить без денег?

           А ведь он-то знает - как! Ни он, ни я не сумели объяснить судье, юной и достаточно благополучной девушке, что это большое унижение, когда заработанных тобой денег не дают и их надо выпрашивать или выколачивать, когда любая копеечная проблема становится неразрешимой. Когда, казалось бы, уже невозможно дальше жить, а ты все равно почему-то живешь. Первыми в девяностых годах у нас в Коми перестали получать зарплату шахтеры. Месяц, два, полгода, год. На телевизионном экране хмурые люди объясняли, как это тяжело - жить без денег, а я думала:

          - Если бы мне зарплату на месяц задержали, я бы просто вымерла, как динозавр. Где занимать, когда заработать негде, негде, негде? У матери - пенсионерки? Ни за что! А больше не у кого, все такие же нищие, как и я. А эти, шахтеры, и через год живы и даже в шахте работают.

          Более  четко подобную лукавую мысль высказал как-то нынешний министр  культуры М. Швыдкой, давая интервью по радио. Смысл был таков:

          - Вот, все жалуются: денег не платят. Но как будто еще не видно, чтобы люди голодной смертью на улицах помирали.

          Только тогда, когда сама я очутилась в таком же положении, как и шахтеры, я поняла в полной мере, каково это - жить без денег. Когда не на что купить пачку соли, когда стыдно занять денег, потому что не знаешь, когда сможешь отдать, когда любые расстояния - только пешком, когда всем окружающим уже невооруженным глазом видно: это нищая, у этой тетки давно и навсегда  нет денег. Но у меня дела, худо - бедно, наладились, а вот  Ванька оказался крайним в своем государстве. Работа - пожалуйста, а денег - нет!

          А ответчику захотелось поставить под сомнение претензии Ваньки на заработанные деньги:

          - Есть у нас такие работники, которые допускают нарушения трудовой дисциплины... Вот и Яруков...

          Я возразила:

                - Условия его труда не были оговорены. У каждого человека должны быть выходные дни. У него их не было. Он работал каждый день по двенадцать часов. У него накапливалась  неоплачиваемая переработка. Разве не так? Имел он право на отгулы?

                И я услышала забавный ответ:

                - Какие отгулы?  Кооператив - совместная собственность.  Он  работал на себя!

                На себя, оказывается, работал Ванька! Почему не заметил этого? Почему сам себя уволил, да еще по статье?

                Судья, сказав, что решение суда Яруков получит по почте, закрыла заседание. Ответчик укатил на машине, а мы, пока еще было время до автобуса, решили сразу определить, что Ванька будет делать, если я  уже уеду в город, а денег ему и по судебному решению не дадут. Нашли подразделение судебных приставов, на них я очень надеялась, но они нас отфутболили к конкурсному управляющему злополучного обанкротившегося кооператива. В очередной конторе в очередном кабинете нашли мы  и этого управляющего. Мы стояли, а перед нами сидела полная, благодушная дама. Мы ее спросили:

                -Реально ли будет Ивану  Ярукову получить  свою зарплату, имея  на руках судебное решение?  Поможет ли бумага из суда получить  давным-давно заработанные деньги?

                - Нет, - весело сказала дама, играя перстнями на пальцах, - не поможет. Не получит. Если будут выручаться какие-то деньги, все будет делиться на зарплату пропорционально. Если, допустим, будет сто рублей, а доля Ярукова  в общей зарплате  составляет три процента, значит, он получит три рубля.

                - Выходит, для обанкротившегося предприятия закон не писан, а судебное решение - не указ?

                - Выходит, так, - еще пуще развеселилась дама, - но вы не волнуйтесь так, до нового года мы все долги по зарплате выплатим.

                - Совхоз, существовавший прежде  на месте этого кооператива, тоже обанкротился, а долг по зарплате Ивану Ярукову не выплатил!

                - Как не выплатил?  Они говорили, что у них долгов по зарплате не осталось!

                Вот так, Ванька. И не ходи ты ни за какой справкой, все равно не докажешь, что умный, все равно дурак. И я вместе с тобой дура. А ты сиди лучше, жди, когда кооператив тоже исчезнет, скроется вместе с твоими  деньгами, а на его месте появится новый монстр, какое-нибудь очередное государственное чудище, тоже падкое на чужие деньги, на чужой труд.
 
          Диво дивное: почему люди-то работают даром?

          Так и живет Ванька. Со слепой матерью. Без денег. Он умеет хорошо работать, когда не пьет. Он наверняка не доживет до старости, как и его умершие  братья. И никуда  никогда отсюда не уедет. Он останется до конца в этом конце дороги, в тупике под названием Коквицы.

          А я закатаю в банки огурцы,  наварю варенья, с помощью своих домашних уберу картошку, погружу все добро в фургон и уеду на зиму в город. Дома, когда заскучаю по деревне, ставшей мне родной, я  открою альбом со своими фотографиями. Мне хочется туда, где лето, где горизонт, где должны  рождаться только поэты, но не  рождается никто, туда, откуда как от чумы бежит молодежь, туда, где живут забытые Богом и государством люди. И пусть они живут, несмотря ни на что. А я буду писать о них рассказы, которые, как и сами люди, никому не нужны. Деревенская тема набила горожанам оскомину. А это вовсе и не тема, это жизнь здесь такая.

          Современному бойкому писателю, в шортах  от Ферре и в очках от Гуччи путешествующему по миру, и в голову не влетит посетить такое вот место. Он знает: его бойкие читатели не станут об этом читать. Но самое смешное в том, что и мой герой, Ванька, увидев вот такого бойкого и суетливого на экране своего телевизора, показывающего, кстати, только одну программу, выключает к черту телевизор и идет на рыбалку. И правильно делает. Параллельные миры не пересекаются.


Послесловие


           Луч света в темном царстве таков: Лиза дожила до операции. Сейчас она видит одним глазом. Пусть не слышит, но все- таки видит. Последние годы ее жизни не пройдут в кромешной темноте.

           Ванька получил решение суда о взыскании в его пользу задолженности по зарплате с индексацией, но денег своих, конечно, не получил ни по суду, ни по обещанию сытой дамы.

           А мое добро, перегруженное в городе из фургона в гаражную яму, было украдено скромнягами, пожелавшими остаться неизвестными. Сидят, гады, хрумкают мои огурчики, трескают мою картошечку и хлебают чай с моим вареньем. Это вам не тазик из баньки, не кочан с грядки. В городе не мелочатся . Забрали у меня все, махом . Дай им Бог здоровья!

           ... Весной я снова поеду в деревню.

Осень 2002 - январь 2003