Шибай

ШИБАЙ


                Алексею Марчуку

1.

Когда-нибудь я должен был написать это, поскольку давно дал себе обещание написать о Шибаеве. Наверное, никто и никогда больше не напишет о друге такого, поскольку до сих пор никто и никогда о друге такого не написал.

2.

Мы поступили в Техноложку прямо со школьной скамьи, и, почему-то на первом же курсе образовали неразлучную троицу. Я, житель исторического центра города, пошедший в школу шестилеткой, а потому самый младший в кампании. Олежка Лернер с Петроградки, слегка флегматичный, но при этом улыбчивый и  сентиментальный еврейский мальчик. И Виталик Ивакин, или Хитрый Виталик, как мы его называли, выросший в атмосфере прямоугольной академичности новостроек, в отдаленном районе Ленинграда, сохранившем милое название Веселый Поселок. Это название хорошо гармонировало с характером Виталика.


3.

Мы были совсем еще мальчишками, что подтверждает следующий эпизод. Поехав после первого курса в студенческий строительный отряд, мы оказались в глухой деревушке под Питером. Там нас заселили в местный детский садик, откуда детей вывезли на лето по меткому выражению жителей деревни «за город». Но это, в общем-то, ни о чем еще не говорит. Дело в другом. Оказалось, что мы все трое привезли с  собой снасти для рыбалки: лески, грузила, поплавки.
Едва прибыв на квартиры, мы бросили вещи под кровати,  и вышли осмотреться на местности. Прямо за детсадовской оградкой оказался местный прудик. Решив, что если аборигены и не выпускают в свой водоем карпов, то уж вездесущные караси в нем должны водиться, мы освободили от веток три полутораметровых прута и пошли отпрашиваться на рыбалку у бригадира – парня годами тремя нас старше. Найдя его в отдельной комнатке, мы осуществили свою просьбу. Макс (так звали бригадира) отнесся к ней позитивно, и даже воодушевленно, как нам показалось, сказал: «экие вы скорые». Мы, довольные, пообещали, что в случае успеха, угостим уловом и его. Когда мы развернулись, чтобы уйти,  Макс бросил нам в спину: «а магранцовку-то взяли?» «Зачем», - опешили мы. «А вдруг крючки придется отмачивать» - как-то вкрадчиво сказал Макс.
Мы помотали в недоумении головами и пошли на пруд. Спустя, пожалуй, час бесплодного сидения над ряской, кажется это был Олег Лернер, поднял голову и спросил нас удивленно-тихо. «А вы знаете, зачем Макс сказал про марганцовку?» «Да нет, странный какой-то он» «Он решил, что мы идет знакомиться с местными девчонками!» «А магранцевка-то здесь при чем?» «Кажется, ей лечат триппер». Мать Олега была медиком, и он вспомнил эту информацию, почерпнутую из домашних книг…  Что же, Макс раньше нас слушал песни Вилли Токарева.


4.

А после стройотряда появился Шибаев. Он был старше нас. Жил он в новой части отнюдь не старого областного городка, которая так и называется Волхов-2. Он успел отслужить в армии и поработать год на заводе родного города, где и дали смышленому парню направление на учебу в ВУЗ. На первом курсе мы практически не заходили в институтскую общагу, пробавляясь общением друг с другом. Но в стройотряде мы сблизились и с другими ребятами, один из которых привел в общагу Олега Лернера, а там на славного, спокойного и смешливого  еврейчика сразу же набрел Шибаев.


5.

Почему его прибило к нам? Наверное, потому что мы были очень сплоченной группой и почти везде ходили втроем, а Игорь Шибаев любил верховодить в больших компаниях. Кроме того, его принципы индивидуальной дружбы были слишком индивидуальны, и те, кто хотел считать его своим личным другом, вскоре убеждались, что понятия о дружбе у  разных людей могут очень сильно не совпадать. Так, Шибаев мог соврать другу, поставить друга в неловкое положение перед преподавателями или девушками, он с легкостью мог и отбить у друга его девушку, и даже ввязаться в скандал или драку, так что расхлебывать пришлось бы не ему.
Но в большой кампании, в кампании более чем из трех человек, эти очевидные недостатки шибаевского характера выливались не в кровные обиды, а в то, что называется словом «приключения». Любая встреча с Шибаевым приводила к приключениям. Он не мог просто пойти в пивной бар, или в видеосалон, или зайти к знакомой девушке. В присутствии критической массы симпатизирующих ему людей его начинало «нести». Он словно бы выдумывал  на ходу фантастическую пьесу, а мы ее разыгрывали. По ходу действия в нее вовлекались новые персонажи, менялись декорации, совершались поистине головокружительные пируэты сюжета.  Он мог сказать, что мы – актеры или что мы  только что приехали из Владивостока, что он родился в Канаде, где и поныне служит дипломатом его отец, все это моментально обрастало новыми поворотами и извивами фантазии, причем отстаивать эту версию реальности «дня сего» он мог до реальной драки. Среди нас были крепкие на вид ребята. И даже, когда он начинал тонуть в провалах фантастического текста, им же порожденного, ему удавалось, как прославленному барону, вытягивать себя за волосы и с достоинством продолжать путь. А порою, когда вдохновение было особенно притягательным, он мог, подобно герою носатого Сирано, затащить себя, лошадь и попутчиков на самую Луну. По единодушному мнению всех, кто его знал, «Шибай был настоящим кадром». Эти его хохотки, коготки…


6.

Девушкам он нравился, а он любил, когда его девушки знакомили своих подруг с его друзьями, то есть с нами. Мы отнекивались, смущались, особенно, когда девушки были старше нас на три, а то и пять лет. Нам было по семнадцать-восемнадцать лет, что в морально-девственное советское время и в условиях пережитков старой петербургской интеллигентности означало полную невинность в половом вопросе. И все же первые наши настоящие влюбленности были связаны именно с этой странной блажью Игоря. Он расписывал нам красоты и достоинства подруг своих подруг с редким темпераментом и красноречием, он сообщал поразительные подробности об отдельных частях их тел, ввергая нас в ступор, и для нас не было секретом, что, гуляя с одной девушкой сегодня, он спокойно мог на завтра назначить свидание другой. А потом привести к первой Олега или меня или Виталика, и с невиннейшим видом, подшучивая и намекая, вывести вновьобразованную парочку на доверительную беседу, чтобы тут же исчезнуть, сообщив, что через три минуты принесет пряников или конфет.
Подобные интерференции он жутко любил, и постоянно пытался выстраивать переплетающийся узор отношений на фоне флирта. Иногда его сложность просто не поддавалась анализу, поскольку в картину включались сестры, кузины, любая седьмая вода на киселе, и даже просто малознакомые люди, попавшие в круг шибаевской любовно-практической деятельности. Реален такой, например, монолог Шибаева: «Я тут с такой девушкой познакомился! Снова Олей зовут. У нее около пупка вот такой шрамик от аппендицита! Помнишь  черненькую Ленку, ну, двоюродную сестру Ирки-архитекторши? Так вот, они, ну Оля эта моя с Иркой,  в позатом году в один день ходили на «Бинго-Бонго» с Челентано! Представляешь? Надо их познакомить… Пойдем, я вам ее покажу, она сейчас в Парке Победы загорает». Он тащил нас к парковым кустам, доставал театральный бинокль и пытался убедить, что чуть выше трусиков симпатичной девушки находится шрам в виде советской символики. Потом он подходил к девушке, и уже несколько минут спустя, призывно махал нам рукой. Когда же мы подходили, он говорил: «Знакомьтесь, это Катя». И мигал нам.
Девушки, с которыми гулял Шибаев, были почти всегда милыми, скромными и доверчивыми, что вполне понятно логически: повидавшая виды опытная товарка с первой же минуты разгрызла бы орех шибаевской фантазии. Нам было жалко этих девушек, которые редко задерживались в стадии амурных отношений с Игорем хотя бы на месяц. Удивительным же было то, что после того, как любовь проходила, они встречались с Игорем, не высказывая никаких признаков ревности, обиды или недовольства. И даже, по его просьбе, знакомили его со своими дальними сестрами и подругами.
Мы часто обсуждали друг с другом эту черту в поведении нашего старшего товарища. Мы осуждали ее с нравственной стороны, склоняясь умом к однолюбию, но по сердцу она нам нравилась. И мы с готовностью прощали ему все. «Ну, ты же знаешь Шибаева…» с экклезиастически-недосказанной мудростью говорили мы друг другу. «Как, снова?» И разводились  в стороны руки, и следовал печально-утвердительный кивок головы.


7.

А потом Шибаев и вовсе обрел в наших глазах ореол неприкосновенной культурной ценности. Он стал поэтом. Это случилось так.
Мы обсуждали тексты то ли Бориса Гребенщикова, то ли группы «Наутилус Помпилиус». В те времена такое было очень легко представить. Мы именно обсуждали то, что пели наши любимцы, приводили цитаты, цокали в  восхищении языками, говорили о «загадочности» и «сложности» возникающих в голове образов.
Шибаев слушал нас в течение нескольких минут, после чего во всеуслышание заявил, что таких стихов как у Гребня, он наваяет нам тут же целую кучу. «Ну давай», скептически ответили мы, зная, что с поэзией у Шибаева точно не было ничего общего. Он поражал девушек другими экзерсисами, а читать любил книги о советских разведчиках.  Шибаев на миг задумался, воздел глаза горе, затем опустил долу, затем, глядя прямо в нас, четко и делая ударение на каждом слове, процитировал:

- Девочка. Мохнатая. У окна. Стояла.

Мы покатились со смеху. Шибаев тоже.
Никто из нас и слухом не слыхивал в те годы о Валерии Брюсове с его "бледными ногами". Мы отлично понимали, что это шибаевский стеб, чушь и провокация. Однако ореол творца «Аквариума» потускнел в наших глазах.А, знай мы Брюсова, потускнел бы и его декадентский ореол...
Бремя поэтической славы Шибаев нес достойно. Он не разменивался по мелочам, и остался в богатой поэтической истории Техноложки автором одного стихотворения. И это несмотря на то, что мы разнесли слух о нем по всем факультетам.
Когда его просили почитать, он ухмылялся с видимостью внутренней гордости, и говорил, «Коля прочитает». И я читал.
Некоторые удивлялись краткости автора, многие смеялись, но, что удивительно, все признавали, что «в этом что-то есть». Мы, технари, не владели языком поэтики.


8.

Сегодня, с высоты законченного философского образования я прекрасно понимаю, что произошло в 1985 году в стенах общаги на Яковлевском переулке.
Нам, стянутым идеологическими путами советской пропаганды, был внезапно и навсегда открыт бесконечный эстетический горизонт концептуального отношения к действительности. Нашим первым концептуалистом был наш друг и учитель Игорь Шибаев, успешный любовник множества технологических девушек, балагур и врун, крепкий четверочник, с троечными вкраплениями нелюбимых «Истории КПСС» и начерталки, отличный парень, душа кампании, поэт и человек.


9.

Потом было много чего.
В разгар видеосалонного безумия, когда в одном студгородке на Новоизмайловском работало двенадцать салонов, Шибаев посмотрел сам и по отдельности сводил каждого из нас на пошлейшую американскую комедию «Король пердунов».
Мы, воспитанные на рафинированном шибаевском концептуализме, осудили падение вкуса нашего мэтра. «Боже мой, как может Шибаеву это нравиться?» - риторически вопрошали мы.
И все-таки он нас и здесь обскакал.
Сегодня, когда слова типа «говно» и «пердеть» прочно утвердились в бытовом лексиконе российского жителя, шибаевский смех над нами имеет другую, пророчески-декадентскую окраску. Это был смех обезумевшего провидца.
Потом он женился и привез к себе в Волхов тоненькую казашку Оксану дивно смешанных кровей.
Потом  нас забрали в армию, а Шибаев закончил Техноложку.
Потом мы вернулись из армии в совершенно другой мир, хотя страна называлась по-старому.
Шибаев уже бросил работать на разоряемом новыми хозяйчиками заводе и возил спирт из Питера в Мончегорск, потом он опустился на той же профессиональной лестнице в свой собственный город.
Какое-то время мы еще встречались, он приезжал в Питер, а мы – к нему.
Потом он стал выглядеть хуже. И хотя Игорь не потерял чувства юмора, но оно стало более однообразным и менее искренним.
Потом он умер. Ему едва стукнуло 35 лет. В то время я тоже сильно пил.


10.

Игоря Шибаева нет, но остался отец двух ребятишек и поэт Шибай. Автор одной строчки. Рукописи не горят, и хотя Шибаев и не написал своей рукой это стихотворение, он его создал вслух. Мы его запомнили, а мне доводится записывать.

11.

Игорь Шибаев был среднего роста, среднего телосложения, скорее блондин, нежели шатен. Единственным характерным признаком его облика были довольно-таки явственно рыжеватые усы. И, порою, осерчав на Шибаева за его очередное дружеское «предательство», мы называли его «Таракан проклятый». 


12.

Когда я долго вспоминаю Шибаева, я начинаю видеть бабочку, у которой чьи-то злые руки соскребли всю краску с крыльев. И исчезли навсегда изящные сети павлиньих узоров, хвалебное бахвальство пера, излишества визуального  гурманизма… По стене ползет рыжеватый червячок, обмотанный пыльной серой паутиной, в которую превратили крылья, тараканчик, которому суждено очень скоро умереть.
И я горько-горько плачу.