***

Читатель,
Милый друг, оставь сатиру.
Что я в союзники взяла Шекспира.
«Но нет печальней повести на свете,
Чем повесть о Ромео и Джульетте»
Чтоб откровенье строк моих постиг
Люби как я - хоть день,
Хоть час,
Хоть только миг.








Что есть любовь? Безумье от угара.
Игра с огнём, ведущая к пожару.
Воспламенившееся море слёз.
Раздумье необдуманности ради
Слиянья ядов и противоядий.
О эта кроткая на вид любовь,
Как на поимку зла неутомима!
Как, несмотря на слепоту
Всегда находит уязвимую пяту!
И ненависть мучительна и нежность.
И ненависть, и нежность-тот же пыл;
Слепых, из ничего рождённый сил.
Пустая тягость. Тяжкая забава.
Нестройное собранье стройных форм.
Холодный жар. Смертельное здоровье.
Бессонный сон, который хуже сна.
Вот какова и хуже льда и камня
Любовь, которая тяжка мне!

(Шекспир)





 

Je t’aime.
До чего хорошо было в  нашем имении летом!  Особенно я любила  эти после обеденные часы, когда в доме становилось совсем тихо и умиротворённо. И только большие часы отсчитывали это время, осторожно, словно боясь спугнуть  эту благословенную тишину.
Отец мой, Илья Петрович отдыхал на софе в библиотеке, Читая свои журналы и газеты.
Обе мои бабушки  Елизавета Матвеевна и Ольга Матвеевна, в гостиной раскладывали пасьянс, тихо о чем-то беседуя.
Мать моя Любовь Ивановна ещё утром, наскоро позавтракав с ночевавшей у нас подругой княжной Шуриной, уехали в город к модистке.
Ну, а моя младшая сестра смуглая черноглазая Лизонька сладко предавалась сну в своей спаленке. Рядом в кресле дремала её нянька. Меня тоже было пытались уложить спать. Но я только сделала вид, что засыпаю. Это только пятилетней Лизоньке необходимо отдыхать после обеда, а мне ухе было десять лет, и мой маленький мир манил меня своими зелёными объятьями. Я с замиранием сердца, тихо, как мышка выскользнула из дома и убежала в сад. И там, в царстве зелени, в обществе бабочек, стрекоз, жучков и прочих обитателей, время останавливалось.
Полуденный зной начал угасать, и свежий , слегка дурманящий запах зелени всё больше стелился вокруг. Вскоре послышался конский топот и шум подъезжающей коляски. Это возвратилась моя мать из города.
Я побежала через сад, чтобы радостно, по-детски поприветствовать её.
Тем временем коляска въехала в ворота и остановилась возле дома.
Ветки слегка хлестали меня по разгорячённому лицу и поэтому, постоянно щурясь, я не сразу заметила молодого стройного офицера, сопровождавшего коляску. Он быстро и ловко спрыгнул с коня и подал руку даме. Одной рукой придерживая шляпу, она осторожно  поставила на ступеньку изящную ножку в летней туфельке, улыбнувшись кавалеру.
Мать для меня всегда была воплощением красоты и изящества. Я всегда любовалась ею.
Офицер был хорош лицом, которое обрамляли золотистые, слегка вьющиеся
волосы.
Большие серые глаза были полны задора. Я растерялась при виде такого красивого незнакомца. Но мать, уже сошедшая с коляски, заметила меня:
- Это моя старшая дочь Аннушка, настоящая дикарка.
Я сделала реверанс, как меня учила Ольга Матвеевна, заменившая мне гувернантку.
-Мой друг Вольдемар,-  представила его мать. Офицер склонил голову, затем нежно провёл пальцами по моей щеке:
- Какой у неё чистый взгляд.
Мне польстило внимание столь шикарного кавалера.
Тем временем на веранду вышли мои бабушки.
Мать под руку с Вольдемаром направилась к ним, что бы представить его. Я тем временем осталась возле его коня, которого ещё не успели увести в конюшню, и он тянулся бархатными губами к цветам на клумбе. И пока все были заняты гостями, я быстро сорвала несколько цветков и скормила их благодарному  мне коня. Он потянулся ко мне тёплыми губами. Вскоре подошёл кучер и увёл его в конюшню.
Когда я вошла в дом, знакомство уже состоялось, и вся семья беседовала с гостем. Конечно, кроме Лизы, которая была на попечении няньки. Я пробралась в уголок и сидела тихо, чтобы взрослые, заметив меня, не отправили в детскую.
Но они были слишком заняты гостем, который всё больше в их глазах приобретал притягательность.
Мать моя с сияющим глазами и заметным румянцем на лице, сидела с вышивкой на софе. Однако та не занимала её внимание более, чем происходящее в гостиной. Пальцы её часто подрагивали, и она часто колола их, причём каждый укол пальца заставлял её  уделять внимание работе.
Вольдемар сыграл несколько партий с Ильёй Петровичем в шахматы. Причём во время игры он успевал беседовать с дамами о светских сплетнях, моде, рассказывал смешные истории.  Всем было весело. Его уговорили остаться на ужин.
За столом царило оживление. Я была паинькой, даже укоризненный взгляд Ольги Матвеевны, не найдя добычу, проскользнул мимо меня .
После  ужина Вольдемар  откланялся и отбыл в полк.
А мои домашние еще долго говорили о нем, и даже вспоминали  несколько дней потому.
Прошло более недели, все стало на свои места, уже ничего не будоражило привычный устой существования.
Вольдемар объявился в нашей усадьбе как порыв ветра в знойный полдень. В это время я находилась в спальне у матери, которая отчитывала  меня за вчерашние шалости. Модистка,  приехавшая с города подгоняла новое платье на стройную фигуру Любови Ивановны.
За окном раздался радостный возглас кого-то из дворовых:
- Барин приехали, Владимир Александрович  в гости!
 Любовь Ивановна отстранив руки модистки, метнулась  к окну и чуть отодвинула кисею гардины, затем запорхала по  комнате. Модистка бегала следом, пытаясь помочь снять недошитое платье. Прибежала прислуга.   Мать, наскоро одеваясь, продолжала давать указания модистке. Любовь Ивановна бросилась к зеркалу. Пока ей поправляли прическу, она то и дело подносила к лицу , покрывшимся неожиданным румянцем, пуховку из фарфоровой пудреницы. И пока все боролись с тесемками и шнуровками, я выбежала на веранду.
Вольдемар тем временем спешившись, сбежал на веранду и уткнулся лицом в ручки обеих тётушек, так он ласково называл моих бабушек.
- Ах, Володенька, как это мило, что Вы посетили нас снова!
Они по очереди благословили его поцелуем в лоб.
Он заметил меня:- Ах, Анна Ильинична, как я рад видеть Вас!
Я протянула ему руку для поцелую по- взрослому.
- Аннушка, что ты себе позволяешь?! – С укором прошептала Ольга Матвеевна.
Но Вольдемар уже взял мою руку, и погладив её усами, тихо сказал с улыбкой:- Мадемуазель, Вы подаёте мне надежду на вашу благосклонность.
Кто бы знал, что эти слова, крошечным семенем затаятся в сердце десятилетней девочки и прорастут через несколько лет в сердце юной девушки.
Вольдемар сиял в новом мундире и новом чине, словно хотел покрасоваться перед всеми. Он бросал растерянные и нетерпеливые взгляды, наконец, спросил:- Дома ли Илья Петрович? А Любовь Ивановна? Все ли в добром здравии?
- Ильи Петровича дома нет. Уже три дня как уехал по государственным делам с ревизией. А Любовь Ивановна, Володенька, дома. Лушка, пойди, позови барыню, скажи, гость дорогой приехал.
Наконец появилась Любовь Ивановна, румяная с искоркой в глазах. Но её губы были обидчиво надуты. Вольдемар бросился к ней, поцеловал ей руку, заглядывая в глаза с виноватым видом:
- Не корите меня, прошу Вас. Я не надолго съездил в имение моей матушки в Оренбургскую губернию. Умер мой дядюшка и оставил наследство. Так что тяганина, бумажные дела и прочее. Ой, я же привёз вам подарки. Я рассказывал матушке, с каким милым семейством я познакомился. Вы мне как родные! В первую очередь подарки Аннушке и Лизоньке. А где же Лизонька?
Лизонька была уже  здесь в сопровождении няньки. Вольдемар отвязал от седла корзину и большую круглую коробку. Сначала он открыл корзину. Там был маленький щенок спаниель. Мы с сестрой радостно приняли такой милый подарок.
-Мой покойный дядюшка очень утиную охоту любил. Это щенок от его любимой собаки. Ну а теперь остальные подарки.
Он открыл коробку.
- Вот ажурная шаль. Наша губерния славится такими шалями. А это пряжа,- он подал большой моток,- Это девки в нашей усадьбе напряли. Дальше пошли всякие разности, какие-то редкие комнатные цветы в вазонах, семена для клумбы. Но особенное внимание заслужили банки с вареньем, которое варит его матушка.
По этому поводу накрыли стол под старой грушей. И все стали обедать. Затем настало время восхищения знаменитым вареньем. Вскоре нам, детям разрешили выйти из-за стола, что бы мы не слушали разговоры взрослых. И мы с радостью занялись своим питомцем.
Вольдемар долго рассказывал о своих приключениях. Бабушки  слушали с интересом. И только Любовь Ивановна молча поглядывала на  него, вертя в руке ложечку. Затем она, сославшись на жару, велела девке принести веер. Щенок  забежал под стол, и я полезла на четвереньках, чтобы поймать его. Вольдемар и моя мать держались за руки под столом.   Принесли веер и она начала им играть, то складывая сандаловый веер, то положила на плечо, то, раскрыв подносила к губам и так далее. Это был «язык веера». Это искусство знали не все. Вольдемар, беседуя с тетушками, внимательно следил за веером. Он понимал искусство разговора двоих, когда  остальным непосвященным, эти тайны не были предназначены. Когда-то мать, шутя, рассказала мне об этом и я уже понимала несколько приемов и фраз. Это был разговор о том, что надо придумать предлог побыть наедине. И вот, что из этого вышло: Любовь Ивановна заявила, что желает покататься на лошади .  – Но зачем тебе, это милочка? -пожала  плечами Елизавета Матвеевна. Но моя мать уже побежала в дом переодеваться.
 Вышла она в легком ситцевом платье и соломенной шляпке. Она заколола подол, чтобы юбка была похожа на штаны. На виду у тетушек Вольдемар посадил ее на коня, взяв его за узду, повел из усадьбы. Меня и Лизоньку тоже взяли на прогулку. К нашей великой радости любопытную няню оставили в доме. Щенок, после сытного обеда, сладко спал в своей корзине.
    Елизавета Матвеевна крикнула в след, чтобы следили за Лизонькой.
Когда веселая компания достигла луга, оставив позади усадьбу, наездница закапризничала, подобно малому ребенку, что уже устала и хочет спешиться.  Вольдемар осторожно снял ее с лошади. Еще какое-то время он держал ее за талию, и они не отрывали  взгляда друг от друга. Затем  Любовь Ивановна села в высокую траву. Мы с сестрой побежали рвать цветы, чтобы связать венки, как нас научили дворовые девки. Лиза плела венок для матери, а я для Вольдемара. Мой венок был уже готов. Я решила подкрасться и одеть его на  кавалера. И тут я увидела их. Они сидели обнявшись. Ее голова лежала на его плече. Он что-то шептал ей на ухо.    Еще не зная почему, я  уронив  венок, бросилась бежать.                Вольдкмар, водрузив венок себе на голову, вскочив на коня, погнался за мной. Я с визгом помчалась по лугу. Всадник одной рукой поднял меня и перекинул через седло: - Теперь ты моя пленница, попалась?                Я громко хохотала. Приостановив коня, он посадил меня спереди в седло. Мы поскакали по лугу, сделав большой круг.                – Поцелуйте меня, Вольдемар,- смеясь, попросила я. Он пощекотал усами мою щеку к великому моему удовольствию.                Моя мать стояла в траве и  недовольно смотрела на нас. Начал накропать мелкий дождик. Нам всем пришлось вернуться в усадьбу. Настроение у моей матери было совершенно испорчено. Вольдемар переждать , теперь уже начавшейся ливень, расцеловав дамам ручки, ускакал в полк, который стоял недалеко за нашей деревней.
И снова не смолкали разговоры о нем.
Вольдемар приехал на день рождения Лизоньки . Подарком имениннице была большая кукла с набором нарядов. Мне же он подарил лошадь для верховой езды.
-Я ездил с ремонтерами закупать лошадей . Вот эта подойдет для верховой езды Анне. Она смирная, кроме того обучена под женское седло. Эта кобылка – чистокровка, арабской породы,- объяснил он.
-Володенька, это же слишком дорогой подарок для ребенка. И, кроме того, ей еще рано ездить верхом, а вдруг упадет. Да и неприлично барышням, даже в таком возрасте принимать такие дорогие подарки, - забеспокоилась Ольга Матвеевна. Но я уже осыпала поцелуями морду благородного животного.
- Тетушки, - смеялся он - Ведь я же богат. Неприлично делать дешевые подарки моему маленькому другу Аннушке. Сейчас очень модно обучаться верховой езде. Анна- барышня современная, ей это пригодиться.
 Вскоре мне пошили костюм для верховой езды, а шорник изготовил красивую сбрую и женское седло.
Я подружилась с лошадью и довольно быстро научилась ездить верхом, ведь меня учил сам Вольдемар. Этим он окончательно поселился в моем детском сердце.
Меня больше не манили заросли в углу сада, забыты дерзкие шалости. В конце концов, мои домочадцы успокоились. Я назвала лошадь Мечтой.
Не было счастливее меня на всем белом свете.
Вольдемар зачаровал всех моих домашних. Моему отцу он тоже сделал неоценимую услугу, избавив от выезда в театр. Надо сказать, что мои бабушки обожали итальянскую оперу, и каждый раз, когда на гастроли приезжали знаменитости, вынуждали  Илью Петровича сопровождать их и Любовь Ивановну. Хотя та больше стремилась блистать нарядами на публике. Потом, после возвращения из театра, дамы дружно возмущались, что он проводил почти все время в буфете.
- Но это же черт  знает, что,- защищался Илья Петрович ,- Он спит, а она голосит над ним! Правильно сделал, что убил ее.
- Илюшенька, но это же монолог, ария. Надо читать либретто,- выговаривала ему Ольга Матвеевна.
Но отец больше всего любил покой и тишину.
Теперь блистательных театралок сопровождал галантный кавалер в лице Вольдемара. Он стал необходимым для нашего семейства, разбирающийся всегда и во всем , к какой бы области не относились эти знания.
Благоденствие длилось до самой осени. А потом начались первые размолвки  Любови Ивановны и Вольдемара.
Однажды я стала невольным свидетелем их ссоры. Они о чем-то спорили, что не заметили моего присутствия. Она бросала ему гневные упреки. Но он, улыбаясь, разводил руками. Затем Любовь Ивановна влепила ему звонкую пощечину и с рыданиями убежала по дорожке сада. Вольдемар постоял в задумчивости и неспеша последовал за ней. А вечером, как ни в чём не бывало, эта пара играла на рояле в четыре руки. Однако вскоре их отношения становились всё более натянутыми. Любовь  Ивановна стала раздражительной, часто уезжала в город, никому ничего не сказав.
Однажды она вернулась из города в дурном настроении, А на расспросы Ольги Матвеевны гневно заявила, что Вольдемар негодяй и его не следует больше приглашать в наш дом.
- Но что случилось? – испугалась Оль8га Матвеевна.
- Он осмелился в присутствии меня, порядочной женщины, крутить шашни с Шадриной.
- Ну и что? – вмешалась Елизавета Матвеевна.
- Он нагло вёл себя с Арефьевой, и та чуть не сбежала с ним от мужа. Святого человека!
- Мы отказываемся верить, что Владимир Александрович скверный человек. А Вы, милочка, никогда не полагали, что он довольно молодой человек и потому может располагать своей судьбой, как ему заблагорассудится. И в конец он даже может жениться, завести семью. А нам он ничему не обязан. Он достаточно богат и к тому же хорош собой. Володя завидный жених, умён, образован и делает и делает блестящую военную карьеру.
- Я бы вам сказала, как он делает карьеру; в будуарах влиятельных дам!! Любовь Ивановна закатив глаза, хватилась за виски и убежала в свою комнату. К ужину, несмотря на все уговоры, она не вышла.
 Владимир Александрович больше не появлялся в нашей усадьбе. А Илья Петрович узнал, что его полк срочно перевели на Кавказ.
С первыми холодами мы уехали из усадьбы, оставив все дела на управляющего, и поселились в городском доме.
  Как-то отец прочитал в « Защитнике Отечества», что Владимир Александрович Батурлин  награжден за отвагу и повышен в чине.
 А Любовь Ивановна, видимо завела новый роман, судя по ее оживленному и
и расцветшему лицу. Она стала часто исчезать из дома по каким-то важным и неотложным делам.
               

  Прошло шесть лет.
Я закончила гимназию. Мой отец уже к тому времени был Губернским Прокурором. Моя мать часто ездила на лечение по курортам, но больше всего выезжала на светские рауты. Отец считал, что я еще слишком молода,  чтобы посещать балы. Поэтому я оставалась дома и несколько не печалилась об этом. Илья Петрович не изменил своей любви к тишине и покою.
Лизонька училась в гимназии и была пределом восторга бабушек, подавая им радужные надежды.
У меня появились поклонники среди  кадетов. Но их неумелые  послания не тревожили покой моей девичьей души, я предавала сжиганию в камине эти письма.
Летом мы жили в усадьбе.
О блистательном Вольдемаре  больше никто не вспоминал, словно его никогда не было.  Но я ничего не забыла. Подаренная им лошадь напоминала мне детские годы. Она была моим лучшим другом, любимицей. Я целыми днями напролет носилась на своей Мечте по окрестности, выезжая на дорогу, и представляла, что по ней скачет бравый офицер на огненно-рыжем  коне. Я часто брала с собой  мольберт, и, пустив Мечту пастись, до сумерек рисовала дорогу и всадника. А еще я любила лежать в траве на лугу с книгой, по-прежнему не расставаясь с Мечтой. Моими союзниками были покой и одиночество.
Зимой отец нанимал учителей, чтобы я обучалась музыке и вокалу. Он желал, чтобы его дочь не отставала от других светских барышень.


В один из зимних вечеров Илья Петрович вернулся со службы в добром расположении духа с новостью.
Тем временем моя мать, Лизонька и Ольга Матвеевна отдыхали на зимнем курорте. Отец, по случаю отсутствия своей благоверенной  супруги, позволял себе маленькие радости.
Он вошел в гостиную, где, мирно расположившись в кресле, занималась вышивкой Елизавета Матвеевна, а я разучивала новый романс, играя на рояле. Илья Петрович радостно объявил:
-Зашел я сегодня в погребок Каморина, выпить марочного вина, и знаете, кого я там встретил? Владимира Александровича Батурлина, собственной персоной!
Елизавета Матвеевна уронила вышивку, а я сбилась с такта.
- Да, - продолжал отец, - Мы с ним выпили, поговорили. Он, узнав, что Любовь Ивановна в отъезде, обещал после встречи с друзьями, нанести нам визит. Он уже в чине полковника и при орденах. Думаю, он сам все о себе расскажет. Велите поставить самовар, ужинать будем.
Забегала прислуга. Мигом был накрыт стол. В центре его возвышался самовар, а вокруг разные сладости и даже варенье.
Бабушка накинула новую шаль. Я побежала в свою комнату, расчесала волосы, поправила розовую ленту в волосах. Заплетать косу не стала. Я в детстве в имении бегала с распущенными волосами, несмотря на протесты моих бабушек. Мне хотелось, чтобы наш гость узнал меня.
Стрелки на часах лениво ползли, как нарочно, затягивая время. Уже и отец допил свой чай с печеньем, а гостя все не было.
Волна радости, охватившая меня поначалу, стала отступать, начав сменяться горьким разочарованием. Но я по-прежнему прислушивалась к каждому звуку; не зазвенит ли колокольчик в прихожей.
Илья Петрович удалился в свой кабинет.
- Наверное, у Владимира Александровича есть неотложные дела,- утешала меня бабушка. « Неужели он не придет?»- стучало у меня в висках.
И вдруг зазвенел колокольчик в прихожей, мне даже показалось, что прогремел как гром.
 Я, схватив со стола один из подсвечников, бросилась в прихожую, чуть не сбив с ног горничную. Та только охнула.
- Я сама открою, - прошептала я, запыхавшись на бегу.
Я открыла дверь. Темная мужская фигура перешагнула порог.
- Добрый вечер! - послышался знакомый голос из детства.- Аннушка, это Вы?!
Он сделал шаг вперед, и пламя свечи осветило лицо, возникшее из темноты. Гость снял шинель, передал горничной и фуражку с саблей.
- Как Вы выросли, прямо барышня,- продолжал он, пока я провожала его в гостиную.
 - Елизавета Матвеевна! - Владимир Александрович бросился к ней и приложился губами к ее протянутой руке, словно прежний Вольдемар, Вот зашел, чтобы засвидетельствовать свое почтение вашему семейству…
Тем временем из кабинета вышел мой отец.
После первых приветствий и расспросов о службе на Кавказе, все снова сели за стол. Я, не притронувшись к своему остывающему чаю, все время искоса поглядывала на гостя.
Его плечи стали шире и ростом повыше, чем раньше. Его волосы потемнели. Появились несколько седых прядей. Лицо также изменилось. В его чертах чувствовалось твердость и мужество. И только темно серые глаза остались те же. А совершенно новый мундир придавал его образу внушительную солидность.
После чаепития гость уважил хозяина игрой в шахматы. Мы с бабушкой устроились на софе. Во время обдумывания хода, Владимир Александрович отвечал на расспросы моей бабушки.
- Каким же ветром Вас, Володенька, занесло в наши края?
- У меня отпуск, по случаю нового чина и ордена. Ездил в имение матушки с сестрами. Здесь я проездом, хотел повидать старинных товарищей, ушедших в отставку. Мы немного покутили в погребке. Там я встретил Илью Петровича.
- Я ему сообщил, что моей супружницы нет дома. И тогда он пожелал к нам зайти. А я делаю ход конем,- принял участие в беседе и отец.
- А я тогда бью Вашу пешку.
- Володенька, а Вы женаты?- спросила моя бабушка.
Я почувствовала, как у меня похолодело в груди. Ведь я даже мысли такой не допускала ранее.
- Был дважды помолвлен, но не разу не был женат, тетушка,- ответил он, улыбаясь.
- Ах, Вы ловелас! Все ждете невесту? – засмеялась Елизавета Матвеевна в тон шуточного разговора.- Вы, как раз кстати. У нас растут две невесты. Аннушке 16-ть стукнуло, да и Лизонька обещает быть красавицей, ей уже 11-ть лет.
Владимир Александрович оторвался от шахмат и поднял на меня глаза, словно увидел впервые. Я смутилась, но взгляд не отвела, хоть и знала, что это непристойно.
- А Вам шах!- радостно воскликнул Илья Петрович.
Я чувствовала, что жгучая краска заливает мои щеки, и пожалела о своей детской выходке. Но мои глаза не могли не смотреть на него.
Владимир Александрович позволил Илье Петровичу выиграть партию. Тот на радостях принес из кабинета заветную бутылочку коньяка. Они выпили.
- А наша Аннушка прекрасно рисует. Не изволите ли взглянуть, Володенька?
Моя бабушка, сама того не зная, спасла положение.
- Да, конечно, буду очень рад.
Мне пришлось принести альбом. Он с интересом рассматривал рисунки, кое-что подправлял, подсказывал, сам, будучи неплохим художником. Владимир Александрович признался, что иногда, когда затишье, сидя на крепостной стене, он рисует наброски.
- Просто великолепно, мадемуазель,- досмотрел рисунки, и рука его потянулась потрепать меня по волосам, как в детстве. Но вдруг его рука застыла в воздухе, и он смутился.
- Простите, барышня, Вы так быстро выросли, а я все думал, что встречу своего маленького друга Аннушку.
- Володенька, спойте нам романс, который пели, будучи у нас в имении. У Вас прекрасный голос, такой приятный баритон - снова спасла положение бабушка.
-Ну, только если мне подыграет мадемуазель Анна Ильинична, я давно не играл на рояле, а руки привыкли к оружию, да к лошадям.
Однако он сел за рояль, я рядом.
Илья Петрович удобно расположился в кресле, всё ещё смаковал победную партию в шахматы.
Зазвучали первые аккорды. Владимир Алексеевич запел:
-«Не растравляй моей души
Воспоминанием былого,
Ведь я привык грустить в тиши.
Не знаю чувства я другого… .
Наши пальцы как бы невзначай соприкасались, что мне всё труднее было скрывать волнение.
- « И на челе печали след
Рука судьбы запечатлела «, - допел Владимир Александрович.
- А теперь ты спой, Аннушка, душенька, - попросила бабушка, - Вот, хотя бы этот « Больно хлещет шелковый шнурок « А знаете, наша Аннушка на благотворительном вечере декламировала Шекспира в ролях. Такой успех имела! И поклонники появились. Даже письма пишут, но она никого не удостаивает вниманием. Прочитай нам что-нибудь наизусть, просим.
Владимир Александрович, увидев мое замешательство, сказал,- Что сталось с той маленькой Амазонкой? Я решительно отказываюсь понимать. Доставьте же мне, старому солдату удовольствие.
Он заиграл тихую нежную мелодию.
У меня вдруг, словно крылья выросли:
- « Ромео, как мне жаль, что ты Ромео.
Отринь отца, да имя измени.
А если нет, меня женою сделай,
Чтоб больше Капулетти мне не быть.
Лишь это имя мне желает зла.
Ты б был собой, не будучи Монтеки.
Что есть Монтеки? Разве так зовут
Лицо и плечи, ноги ,грудь и руки?
Неужто нет других имен?
Что значит имя? Роза пахнет розой,
Хоть розой назови ее, хоть нет.
Ромео под любым названьем был бы
Тем верхом совершенств, кокой он есть.
Зовись иначе кем-нибудь, Ромео,
И всю меня бери тогда взамен!» 

Лицо Владимира Александровича просияло:
- Этот вечер дорогого стоит. От всей души благодарю Вас. Я увезу это воспоминание в сердце на турецкую границу. Это скрасит мою армейскую жизнь. После завтра я туда отбываю. А не хотели бы Вы, Анна Ильинична, оказать мне честь и пойти со мной на пруд, покататься на коньках? Завтра народное гуляние. Илья Петрович, дозволите ли Вы завтра сопровождать вашу дочь на праздник? Я завтра в послеобеденное время зайду за ней.
- Извольте, дозволяю,- кратко ответил отец.
Мое сердце аж зашлось от радости.
Я подбежала к нему и поцеловала его. Отец засмеялся.
Часы пробили 10 раз.
- Спокойной ночи, Илья Петрович и милые дамы. Я у вас загостился.
Владимир Александрович попрощался и удалился.
Я бросилась в свою комнату писать дневник. Мои, встревоженные мысли послушно ложились на бумагу. Однако пальцы дрожали. Щеки пылали, а сердце желало выпрыгнуть из груди. Время от времени меня          охватывала сладкая истома оттого, что завтра я снова увижусь с ним. Я отгоняла мысль о том, что Владимир Александрович уедет и может быть навсегда. Затем вновь и вновь прочитывала написанное, и еще долго сидела на подоконнике в темноте. И только под утро сон одолел меня. Но что это был за сон! Я скакала с Владимиром Александровичем на его рыжем коне в одном седле, а после конь взлетел и унес нас на крыльях прямо за облака…

Утром я не знала, чем заняться, чтобы скоротать время. Все мои прежние занятия не могли скрасить ожидание. Хотела сыграть и спеть для бабушки романс, но голос дрожал, а пальцы не слушались.
- Бабушка, милая, я чувствую себя дурнушкой. А хочется быть красивой.
- Пусть тебя это не тревожит, внучка, ты похожа мою мать, а она была одной из красивейших женщин нашей губернии. И даже имела признание при дворе. Увидев, что я украдкой поглядываю на часы, бабушка улыбнулась мудрой и хитрой улыбкой:
- Придёт ,обязательно .. . Наш Вольдемар возмужал, стал рослым, красивым.
Все так же галантный. Вот в такого и влюбиться можно. Молоденьким девушкам полезно немного влюбиться в какого-нибудь героя, - и, заметив, как залились краской мои щеки, сказала:- « Se amor non e che duhgue?” ( Если  это не любовь, так, что же это?)
-« Sara perhe se amor.» ( Возможно это любовь)- ответила я ей в тон сказанного, засмеявшись и поцеловала ее в щеку.
-« Speriamo bene! ( Будем надеяться на лучшее.)- и  воскликнула,- « Lupus in fabolo!» (Легок на помине!)
Прихожая наполнилась звоном колокольчика. Я обняла бабушку. Сердце мое забилось сильнее. Она подтолкнула меня, улыбаясь:
- Иди, собирайся на каток.
Я убежала в свою комнату, пытаясь совладать с волнением.
   Когда я наконец нарядилась, Владимир Александрович уже обсуждал какие-то новости в кабинете отца. Хорошо, что на этот раз Илья Петрович не усадил его сыграть партию в шахматы.
« Вот мой герой!»- подумала я, когда наши глаза снова встретились. Мне захотелось, как в детстве, протянуть ему руку. Но нельзя. Незамужним девушкам руку не целуют. Это расценивалось как намек на более близкие отношения.
Каток был недалеко от нашего дома, в парке. Это был замечательный пруд, который зимой, в зависимости от толщины льда, использовали для развлечения. Там было много народа, играл оркестр, кружили на льду пары и одиночки.
Владимир Александрович твердо стоял на коньках и, я все время ощущала его крепкую, поддерживающую руку.
Мы, накатавшись, избавились от коньков, и пошли гулять по расчищенным  аллеям парка. Мы шутили и весело смеялись. Затем, соорудив снежную крепость, стали бросаться снежками.
Начинало темнеть. А мы все сильнее входили в азарт, и нам не было дела до прохожих, которых становилось все меньше.
Владимир Александрович штурмовал крепость, разрушив ее до основания. Я бросилась бежать, смеясь и дразня его, как в детстве. Он  быстро настиг меня, сзади за талию, но я резко обернувшись, оказалась у  него объятиях. И тут мы растерялись оба. Проходило время, а мы все стояли и смотрели в глаза друг другу.
-Да Вы, оказывается, Снегурочка, мои руки примерзли намертво,- попытался пошутить он. Я смутилась.
- Пойдемте, я отогрею ваши пальчики.
Мы подошли к заснеженной скамье. Владимир Александрович смахнул фуражкой снег, оставив ее лежать тут же. Он сел рядом со мной и, сняв мои варежки, стал растирать мои озябшие пальцы, согревая их теплом своего дыхания.
Безумное блаженство охватило меня. Я прикоснулась щекой к его волосам, затем легонько целовать их, стараясь, чтобы он не заметил этого. И, невсилах больше терпеть эту сладкую муку, я тихо начала читать монолог Шекспира, который так сейчас подходил к состоянию моих чувств:
- « Мое лицо скрывает темнота,
А то б ты знаешь, со стыда б сгорела,
Что ты узнал так много обо мне.
Хотела б я восстановить приличье,
Но поздно, притворяться ни к чему.
Ты любишь ли меня?
Я знаю, верю, скажешь «да»,
Но ты обманешь.
Говорят Юпитер, пренебрегает
Клятвами любви.
Не лги, Ромео, это ведь не шутки.
А может, легковерной я кажусь?
Но я так сильно влюблена,
Что глупою должна тебе казаться,
Но я честнее многих недотрог,
Которые разыгрывают скромниц.
Прости за пылкость и не принимай
Прямых речей как легкость и доступность.
Владимир Александрович все это время смотрел на меня, держа мои руки в своих ладонях, затем так же стал декламировать:
- Сияет красота ее в ночи,
Как в ухе мавра жемчуг несравненный.
Редчайший дар для мира слишком ценный.
Как белый голубь среди воронья,
Среди подруг красавица моя!
О если б мог я быть перчаткой!
Перчаткой на ее руке!
Он задумчиво замолчал, затем сказал:
- Да, Анна я тоже некогда в молодости увлекался Шекспиром и очень люблю особенно эту пьесу.
Неумолимо летело, время и нам пора было возвращаться с прогулки. Владимир Александрович провел меня домой, и торжественно вручив меня  моим домашним, снова  прочитал строки Шекспира:
- Спокойной ночи!
Эта почка счастья
Готова к цвету
В следующий  раз
Спокойной ночи
Я желаю такого же
 Пленительного сна
Как  светлый мир,
Которым ты полна!
Елизавета Матвеевна пришла в восторг. Владимир Александрович еще немного побеседовал с моим отцом в его кабинете, после, распрощавшись,
пообещал зайти попрощаться перед отъездом.
Я сразу же села писать дневник. На этот раз мысль о его скором отъезде приводила меня в отчаяние.  Но я утешалась тем, что смогу еще раз его увидеть.


Но обстоятельства сложились не лучшим образом.
Утром неожиданно вернулись с курорта мои остальные домочадцы: Ольга Матвеевна, Любовь Ивановна и Лизонька.
Отец, конечно же, по простоте душевной с восторгом поведал им о визите Владимира Александровича Батурлина, полковника, героя войны и так далее. Он даже упомянул о моей с ним прогулке.
  Но Любовь Ивановна с превеликим негодованием приняла эту новость.
Зная, что я веду дневники, научила Лизоньку украсть мою тетрадь.
И пока после ухода сестренки из моей комнаты, я тщетно искала его, моя мать ознакомилась с его содержимым.
- Анна!- услышала я ее гневный окрик.- А ну-ка, поди, сюда!
-Что случилось, маменька!- предчувствуя недоброе, я подбежала к ней.
Сотрясая перед моим лицом тетрадью, она влепила мне жгучую пощечину.
Затем мне в лицо полетела тетрадь, больно ударив меня по носу твердой обложкой. Из моего носа полилась струйка крови. Прибежала бабушка, и охнув, закрыла меня собой.
- Вы только почитайте, что пишет эта…,- Любовь Ивановна, прямо задыхалась от негодования,- Принимать в доме этого мерзавца!  Вы тоже хороши!
- Не смейте оскорблять чувства девушки, в кого бы не была она влюблена,-
Резко сказала Елизавета Матвеевна, вытирая мне нос платком, - « С глаз долой- из сердца вон.» Он сегодня уезжает на фронт.
Ольга Матвеевна и Лиза стояли молча, в испуге. Илья Петрович, видимо успевший, отпить вина из своего заветного графинчика, сохраняя спокойствие, подошел к супруге. Тихо и вразумительно он ей сказал:
- Вы ругаетесь как базарная торговка. Батурлин – герой. Какая, право, чепуха, что там у него было с этими светскими дурами.
- Кто не был молод- тот не был глуп!,- вставила свою любимую поговорку бабушка.
- Ваш герой - растленный тип! Он чуть не увез  Арефьеву! Вы забыли?- кричала моя мать.
- Ну, не увез же. Она все равно сбежала, но не с ним,- невозмутимо отвечал отец.
- А если бы он увез вашу дочь и соблазнил! Не посмотрел бы, что прокурорская дочь!
-Дальше турецкой границы не увез бы,- все так же непоколебимо отвечал Илья Петрович, и добавил с иронией,- Насколько я понимаю, самая большая ценность в этом доме – это Вы, мадам. Но Вас, однако, никто не увез. А если б и увез, то назад бы вернул, довольно скоро.
- Вы все сговорились против меня!- с моей матерью началась истерика.
- Но отец, торжествуя победу, заявил, видимо, чтобы окончательно закрепить свою позицию,- Владимир Александрович порядочный человек. Он богат, при чине и орденах. Если б он посватался к Аннушке, отдал бы, не задумываясь. Прямо взял бы и за руку отвел под венец. И вообще всех бы пораздавал! Может тогда, наконец, в этом доме станет тихо!
Вы же ничего не понимаете! Допускать такую мысль о том, что Анна и этот негодяй….Какая грязь! Боже мой!
- Это Ваша грязь, милочка. А ну, пойдемте, побеседуем. Вы думаете, что я была слепой?- Елизавета Матвеевна потащила за руку рыдающую невестку в свою комнату и плотно закрыла двери.
Я подобрала с пола свою тетрадь и бросила ее в камин. Огонь охотно принял мою жертву.
- Вскоре Любовь Ивановна вышла из комнаты свекрови с побелевшими губами и лицом в малиновых пятнах, закрылась в своей комнате.

Скандал утих. Все разошлись и занялись своими делами.
Я находилась в своей спальне. Ужасно болела голова. В мыслях проносились строки: « Ромео для позора не рожден.
                Позор боится лба его коснуться.
                На этом, незапятнанном лице
                Должна бы честь короноваться.
                Низость, что она осмелилась бранить его…»
Несколько раз, ко мне в комнату заглядывала бабушка, но я делала вид, что уснула. Вскоре я услышала, как ушел куда-то отец, по его голосу в гостиной, и по хлопанью входной двери. Затем ушел еще кто-то. Я выглянула в окно. Это была моя мать. Она шла куда-то быстрым решительным шагом.
Однако, ее последующий поступок, о котором я сейчас не догадывалась, не изменил ход событий и  не отменил моего свидания с Владимиром Александровичем.
Как только стемнело, он пришел под мое окно. Я в это время сидела на подоконнике. Увидев знакомую фигуру, я беспрепятственно, накинув шубу, выбежала во двор.
Владимир Александрович, шагнув мне навстречу, и взял мои руки в свои:
- Я не мог не прийти. Хотя днем у меня в гостинице  побывала ваша мать, устроила мне скандал и даже одарила, увы, заслуженными пощечинами.
Я вижу, и над Вами пронеслась гроза, мой бедный Ангел.
Мы зашли за угол дома, чтобы нас не было заметно с улицы.
- Мне ваша мать запретила даже и близко приближаться к вашему дому. А я пришел. Там, на войне сверкают сабли, свистят пули, а я иду вперед. А здесь есть одно чудовищное обстоятельство, против которого я не могу устоять.
Я прошу у Вас прощения, за неприятности,  которые я невольно причинил. Сам, того не желая, скомпрометировал Вас в глазах вашей матери. Я узнал о том, что затронул вашу чистую душу, старый повеса, который недостоин даже следы ваши. Каюсь, я грешен. В молодости я наделал множество ошибок. Баловень судьбы, я не думал о будущем, что за это придется платить такую цену. Милый мой Ангел, я не могу и не смею, просить вашей руки. Я не имею права перед Господом повести Вас под венец. Не потому, что не испытываю к Вам больших чувств, увы, напротив, я вдруг потерял рассудок и позволил себе непозволительные мечтания. Я забылся. Но мое чувство слишком глубоко, чтобы посметь воспользоваться неопытностью юной души. Я старше Вас на  15 лет, и поэтому обязан быть благоразумен. Когда-нибудь вы все узнаете и поймете, и может, даже будете стыдиться знакомства со мной.
 - Не говорите так. Я никогда не предам своих чувств к Вам, милый Владимир Александрович. Я буду Вас помнить всегда и молиться за Вас.-
Огромный комок сдавил мое горло, так, что голос превратился в шепот.
Душа похолодела, а сердце, казалось, умерло в груди от горя,- Поцелуйте, меня, Вольдемар.
- Ах, Анна Ильинична, что Вы со мной делаете…
Он взял в ладони мое лицо, долго смотрел, словно стараясь навсегда запомнить, затем нежно поцеловал в лоб,- Будьте счастливы.
- Не так,- прошептала я.
- Я не смею. Пощадите. Лучше прогоните меня прочь. Все ж мне легче будет с Вами расстаться. Мне все труднее уйти.
Владимир Александрович поцеловал мои пальцы,- Храни, Вас Бог. Вы встретите хорошего молодого человека, который будет достоин вашей любви. Прощайте.

Владимир Александрович подвел меня к крыльцу и зашагал прочь. Я стояла и смотрела ему в след. Несколько раз он приостанавливался, было заметно, что боролся с соблазном обернуться, пока не скрылся за углом.
Я села на ступени крыльца. Слезы полились из переполненных глаз.
Тогда мне казалось, что нет несчастней насвете. Это была моя первая невосполнимая потеря. Мне казалось, что жизнь моя кончилась.
« В тюрьму глаза, закройтесь для свободы.
   Стань снова прахом прах.
  В одном гробу Ромео и тебя я погребу».
Безысходность моего положения страшила меня. Любовь обожгла мою неискушенную душу, хотя с самого начала она была обречена обстоятельствами.
« Любовь, где б ни пустила корни,
  Но можно ль снять, едва ли
  Плоды другие, кроме слез печали».


Однако рука моей судьбы была непредсказуема. Однажды она послала мне новую встречу с Бутурлиным в будущем, вновь подвергнув меня тяжелым испытаниям.


Прошло восемь лет.
Зима выдалась снежная и морозная.
Я и мой муж Павел Андреевич, оставив дома своего пятилетнего сына, на нянек и его, овдовевшую сестру, отправились на свадьбу к моей младшей сестре Лизе.
Я, нарочно уговорила мужа выехать пораньше, чтобы прибыть заблаговременно и принять участие в приготовлении к торжеству. До свадьбы оставалось более недели, но я уже не могла усидеть дома. В то же время смутная тревога звала меня в путь.
Во всем этом чувствовалось божье провидение, потому, что когда нам оставалось проехать пол дня пути, в степи нас застала сильная метель.
Мой муж, Павел Андреевич, человек выдержанный, приятной наружности и обхождения, был для меня надежной опорой. Он стойко переносил все превратности пути. В нем не было и тени упрека в мой адрес, когда его опасения, насчет испорченности погоды подтвердились.
  Ямщик сбился с дороги, и наши крытые сани кружили по степи, словно маленький кораблик в океане. Блуждая по степи, лошади устали. Они надрывно храпели, проваливаясь в снег. Бубенцы забивались крупными хлопьями снега. Казалось, что это продолжается целую вечность, и мы все оторваны от  целого света.
- Станция, барин!- послышался снаружи радостный крик ямщика.
Мы оживились. Павел Андреевич перекрестился и вздохнул с облегчением.
Вскоре сани остановились. Дверцу кибитки открыл станционный смотритель с фонарем в руке:- Добро пожаловать, господа!
Пока мы, войдя в сени, сбрасывали заснеженные шубы, он все продолжал восхищаться непогодой:- Ох, метет, словно черти играют! Я уж и не чаял, что кто-то приедет. Вот и его высокоблагородие заезжий генерал на станции метель пережидает. Будет, вам, господа достойная кампания.
Наконец, мы вошли в гостиную. В комнате был полумрак. Мы не сразу рассмотрели человека в мундире. Но тот, уже вышел из-за стола к нам навстречу:
- Рад, господа, разрешите представиться- генерал Батурлин. С кем имею честь…  прощения! Анна Ильинична! Боже мой, это Вы? Глазам своим не верю!
Тем временем, денщик и смотритель принесли свечи, В комнате стало намного светлее.
Боже мой, какая встреча!- продолжал генерал. Он взял мои руки и стал распирать их, отогревая, как когда-то.
Я пребывала в оцепенении от неожиданности.
- Владимир Александрович, разрешите Вам представить моего мужа Павла Андреевича Черкашина, - сказала я, придя в себя.
Мужчины закрепили знакомство рукопожатием.
- Весьма рад нашему знакомству,- обрадовался Павел Андреевич,- А я наслышан о Вас от Ильи Петровича. Он следит за всеми вашими победами. Для меня огромная честь познакомиться с Вами.
Жена станционного смотрителя принесла еще два прибора и самовар.
- Окажите мне любезность, поужинать со мной.- сказал генерал.
Павел Андреевич охотно поужинал и выпил водки с доблестным генералом.
Я же с трудом справилась с едой. Мужчины оживленно беседовали о войне и политике. Мы с мужем сидели напротив генерала, поэтому мой взгляд все это время устремлялся на Владимира Александровича. Несмотря на все изменения, которые время совершило с ним, я узнавала до боли знакомые черты. Его, некогда золотистые волосы, приобрели серебристый оттенок. Правая бровь рассечена шрамом, а на левой щеке протянулся багровый рубец к шее. Серые глаза казались совсем темными.
Со стола убрали посуду. Мужчины затеяли игру в преферанс.
Вскоре, в непринужденной обстановке, генерал стал уже рассматривать меня пристальным взглядом. Мои чувства, казалось, надежно спрятанные в недрах моей души, снова воскресали с каждой встречей наших глаз. Но его губы произносили, ничего не значащие слова:
- Как здоровье вашего батюшки Ильи Петровича?
- Папа все такой же. Любит тишину и покой. Последний раз мы с мужем приезжали к нему три месяца назад. Ольга Матвеевна после продолжительной болезни скончалась. А Елизавета Матвеевна пребывает в добром здравии.
А как здоровье вашей матушки Любови Ивановны?
- Моя мать все больше живет за границей. Они живут с папенькой врозь. Отношения их так и не наладились, полное отчуждение.
- А Елизавета Ильинична?- все расспрашивал Владимир Александрович.
- Лизе уже девятнадцать. Она невеста. Мы с Павлом Андреевичем едем к ней на свадьбу заранее. Вот попали в метель.
- А достойный ли у нее жених?
- Да. Он весьма умен, образован, из хорошей семьи. Папенька и бабушка рады ее выбору,- продолжала рассказывать я.
- Да она влюблена в него как кошка! Окрутила, добилась таки своего. Он из купеческого сословия. Учиться, делает карьеру.
Павел Андреевич заметно захмелел, ведь выпил наравне с генералом. Он стал путать карты, часто ронять их на пол.  Владимир Александрович заметил это:
- Павел Андреевич, Вы стали говорить непристойные вещи. Не изволите ли отдохнуть с дороги?
- Изволю,- сонным голосом произнес Павел Андреевич,- Извините, господа, я вынужден вас покинуть.
Генерал позвал своего ординарца и денщика. Те под руки отвели моего мужа в комнату на верху.
- А Вы, Анна Ильинична, не желаете отдохнуть?- спросил Владимир Александрович.
- Нет, Ваше превосходительство, мне хотелось бы составить Вам кампанию. Ведь Вы хотите побеседовать со мной? Когда еще представиться случай?
- Признаться, я на это надеялся. Мне хотелось бы узнать большее о Вас, тем более что для меня это важно.
- Но прежде, расскажите о себе,- попросила я.
- Мне нечего рассказывать интересного, Анна. Как видите, турецкие сабли оставили следы на лице некогда блистательного Вольдемара. После пулевого ранения долго лечился. Вот, только сейчас получил возможность вернуться в свою часть. Как видите, ничего нового.
- Вы женаты, генерал?- спросила я, удивившись своей прямоте.
- Я бы не хотел будить прошлое, как застарелые раны. Но мою историю Вы знаете. Но если желаете, извольте. Был молод, безумен, потакал своим желаниям. Не ведал, что та, единственная…Словом, я встретил девушку, прекрасную, как сама любовь, удивительное чудо. Но я уже был не достоин такого счастья. С тех пор больше ни одна женщина не оставила следа в моей жизни. До сих пор чувство вины не покидает меня. Вот такой жестокий урок я получил от судьбы. А Вы, Анна, счастливы? Ваш супруг прекрасный человек, и надо думать составил ваше счастье? Не молчите, мне надо это знать. Что же стало с Вами после?
- Владимир Александрович, я не желаю терзаний прошлого ни вам, ни себе. Но раз судьбе угодно наша встреча, поговорим искренне. После нашего расставания я простудилась и очень долго болела.
- Упрямица, Вы не пошли домой, а остались на морозе?
- Да. Это так. Меня нашел отец, привел домой и послал за доктором.
- Бедная барышня. Я тоже признаюсь, что не уехал в тот злополучный вечер. Я отправился в винный погребок. Было скверно на душе, хотел забыться. Но это было плохое решение. Потом бродил по городу, но ноги сами несли к вашему дому. Простите, Вы опечалились, я не должен был затевать этот разговор, заставляя все вновь пережить.
-  Владимир Александрович, ведь  мы же оба тянемся к этой теме. Она как заноза. Она все еще болит, и каждый из нас надеется от нее избавиться, в надежде, что от этого жить станет легче. Не будем лгать друг другу в эту чудную ночь. Недосказанность не может принести успокоения.
- Так будьте же откровенны со мной, Анна. Что произошло дальше?  Как сложилась ваша судьба?
- После меня долго лечили, возили по курортам. Там я и познакомилась с Павлом Андреевичем. Мой отец очень желал этого брака. Через полтора года я согласилась уважить папеньку. Он был несказанно рад, даже пел и танцевал на моей свадьбе, чуть хватив лишнего. Вы правы, Павел Андреевич великолепный человек, видимо я должна быть ему благодарна за его обходительность и терпение со мной, но я не люблю его, так, следовало бы. Вы спрашивали, счастлива ли я. Так вот  моему счастью уже пять лет. Это мой сын. Владимир. Я назвала его в вашу честь. Владимир Александрович посмотрел на меня чистым откровенным взглядом. Его глаза сказали больше, чем могли сказать губы.
- Сейчас это чудовищное неприличие, что я замужняя  дама провожу ночь в обществе  неженатого мужчины на проездной станции, а прилично быть с посторонним мужчиной в спальне? Что есть приличие? Я ничего в этой жизни не делаю, о чем пришлось бы пожалеть. Я ведь уже не та девушка, которая признавалась в своих чувствах стихами Шекспира. Владимир Александрович протянул руку через стол, и его ладонь легла на мою.
-А теперь осталось толь только вот это.
«Сюда, сюда угрюмый перевозчик,
Пора разбить потрепанный корабль
С разбега о береговые скалы!
- Мне так много хочется сказать. А времени остается все меньше, стрелки часов бегут как цирковые лошади. Берегите себя ,генерал. Я хочу знать, что где-то есть Вы, живой и невредимый. Между нами был стол. «Как меч между Изольдой и Тристаном»- подумала я. Я встала, подошла к окну.
- подите сюда, Вольдемар.
- Аннушка, это же сущее  безумие.
Но он подошел ко мне. Я прижалась к нему. Я слушала, как бьются наши сердца, как вместе с ними бьется весь белый свет. Мы долго стояли,
обнявшись, и смотрели, как утихает метель, которой мы так обязаны своим минутным счастьем.
Наступило утро нашей разлуки. Дом ожил. Уже расчищали снег на дворе. К нам вышел мой выспавшийся супруг.
- Лошади готовы, барин,- прокричал станционный смотритель.
- Нам пора, Анна,- Павел Андреевич взял меня под руку. Он распрощался с генералом.
- Берегите Анну Ильиничну,- сказал генерал, с грустью глядя на меня.
Я подала ему руку, он прильнул к ней горячими губами.
Владимир Александрович провел нас к саням, затем сделав какие-то распоряжения своему денщику, вошел в дом.
Сердце мое вдруг сжалось, словно веревка, связавшая наши души, натянулась, удавкой на шее.
- Павел Андреевич, садитесь в сани. Я, кажется забыла перчатку.
Муж пожал плечами:- Но есть другие в саквояже.
А я уже бежала к дому. Наконец, миновав сени, я оказалась в гостиной.
Владимир Александрович стоял ко мне спиной. Он обернулся. В его руках была моя перчатка.
- Должен же я, что-то оставить себе на память об этой ручке,- оправдываясь, сказал он, пряча свою добычу за пазуху.
- Поцелуйте, меня, Вольдемар!- тихо попросила я.
Он поднял на меня глаза:- Аннушка, Вы не оставляете мне путей к отступлению.
Владимир шагнул мне навстречу, обнял.
Я потянулась к нему губами, сердцем, всей душой. Его, теперь уже жесткие усы, коснулись моей щеки, он прошептал:
- До последнего вздоха буду помнить…
Наши губы слились на мгновенье, на вечность… В этом поцелуе была неутолимая сладость любви и жгучая горечь непреодолимой разлуки…
Громкие голоса во дворе заставили нас оторваться друг от друга, захмелевших от безумного счастья и чудовищного горя.
Владимир Александрович провел меня к саням. Мы все еще смотрели в глаза друг другу, чтобы запомнить навсегда.
- « Je t’aime.»-прошептала я ему,- Я люблю тебя.
-«  Je t’aime.»-ответил он эхом.
Я села в сани. Дверца кибитки закрылась. Ямщик стегнул лошадей.
- Нашлась перчатка?- кутаясь в ворот шубы, безразлично спросил муж.
- Я давно потеряла... Очень давно…- прошептала я, теряя голос от душивших меня слез.


Летом я побывала с сыном в усадьбе, где уже полной хозяйкой была Лиза.
Она ожидала своего первенца, и поэтому была капризной и суеверной. Я всячески поддерживала ее, защищая ее от излишних страхов, теперешнего положения.
В свободное время, когда сестра отдыхала, я бродила по усадьбе. Мне  хотелось вспомнить свое детство, вернувшись к истокам памяти, отыскать хоть какие нибудь следы Вольдемара.
Но там уже все было по-другому. Даже старая груша была спилена вместе с другими, теперь уже не нужными деревьями.
И только старая лошадь, по имени Мечта, напоминала о прошлом, будучи теперь самым реальным существом, в обновляющейся усадьбе. Я учила на ней Володеньку верховой езде.
Странным образом, мой Володенька стал походить на Владимира Александровича, как если бы, он был его сыном. А может я просто во всем, что мне было дорого, что я любила, искала его черты.

Потом долгое время меня стали мучить страшные сны. Однако, услуги доктора, которого нанял, встревоженный муж, принесли мне только временное облегчение. Таинственный недуг возвращался вновь.

Зимой я получила письмо от отца. Он писал: » Аннушка, у меня скорбные известия. Наш друг Владимир Александрович Батурлин пал смертью храбрых в бою...»
Невидимая рука резко сдавила горло. Острая боль полосонула по сердцу. Я провалилась в темноту, словно сраженная турецкой саблей.

Я очнулась от солнечного лучика, блуждающего по моему лицу. Открыв глаза, первое, что я увидела – это Володеньку, сидевшего в кресле, поджав под себя ноги. Он вскочил, кинулся ко мне:
- Мамочка, наконец-то ты проснулась! А папенька пошел отдохнуть. Он ночью был здесь, теперь я его сменил. Сейчас позову его!

- Нет, нет, не надо, пусть поспит. Поди, же ко мне, мой родной, мой славный мальчик.
Сиделка подложила мне под спину подушки, что бы было удобно сидеть.
Володенька влез ко мне на кровать.
- Мамочка, ты в бреду говорила:  «Je t’aime  Voldemar» Я отвечал тебе, но ты не слышала меня. Ты так долго болела. Доктор говорит, что у тебя больное сердце. Ты не уйдешь на небо, правда?
- Правда. Я останусь с тобой, моя радость.
Володенька крепко обнял меня и прошептал в самое ухо:
- « Je t’aime  maman »
-  «  Je t’aime», мой милый Володенька,
   «  Je t’aime.», Вольдемар!