Сказ о добром молодце Илье Питерце

    Жил да был в застольном городе Питере добрый молодец Илья. Богатырским телосложением и духом не отличался, но не чужд был порывам щедрости души и любви к пиршествам, по коим признакам косвенно мог относиться к богатырям, тем более, что имя так располагало.

    Обычно на пирушках в компании добрых молодцев после седьмой-восьмой чарки заводил Илья разговор о дивном чудо-острове.  Остров тот омывался теплыми морями, а жили на острове люди свободные от предрассудков и жажды наживы, потому что это был остров Свободы. И стремилась Ильюшина щедрая душа на этот остров всеми своими фибрами.


    Враз-таки перейдя от пьяной болтовни  к делу, снарядился Илья Питерец в поход на этот чудный остров, прихватив с собой двух друзей-молодцев из числа собутыльников. Звали их: Алеша Боровичкович и, опять-таки, Алеша Груздович, ибо были они грибниками истовыми, впрочем, как и сам Питерец.

    Отправились в поход они не по морю, а в соответствии с духом времени чартерным рейсом. А по экономическим соображениям, ибо перелет был не близкий, отправились из соседней Чухляндии, из коей билеты были дюже дешевле. А в Чухляшку для питерца смотаться – это, то же, что для москаля до Шереметьева доехать. Недаром в Питере говорят: “Курица – не птица, Финляндия – не заграница.”  Одним словом, сели наши tres amigos в авто, погрузили свои пожитки и погнали к Чухляндскому аэродрому. На пути не длинном было лишь одно препятствие в виде государственной границы и таможенного поста.
 
    Дело было ночью кромешной, посему обычных в дневное время длиннющих караванов верблюдов, желающих протиснуться сквозь игольное ушко в заветную заграницу на таможенном посту не наблюдалось. Таможенные лихоимцы при этом хоть и спали, но не дремали и не зевали. А вот богатыри русские, как водится, зевнули, ушами прохлопали, не те слова заветные лихоимцам молвили и попали в переплет.

    Накурившиеся от праздности, помноженной на безнаказанность, дурман-травы лихоимцы решили учинить богатырям нашим всесторонний шмон, с целью неправедного обогащения. Илья, как говорилось выше, был человеком широкой души, посему перед поездкой на заветный остров накупил в дискаунтере, количеством явно превышающим розничные покупки, различного дешевого дамского белья, средств личной гигиены и прочих маленьких женских радостей, стоивших недорого, но, по Ильевому разумению, на острове обделенном благами современной капиталистической цивилизации, должных сильно возрадовать  местных  фемин.
 
    Ни боже мой, вам, дорогой читатель, подумать, что сделал он это из корыстных соображений частного бизнеса, дабы наварить маржу на дефицитном товаре. Нет, нет и нет! Токмо ради удовольствия лицезреть восторг на лицах представительниц прекрасного пола в момент получения сих подарков. Ибо, что может быть дороже любви, которую получаешь от ближнего и дальнего. Да, любовь нынче недешева!
 
    Таможенному лихоимцу, в силу профессии и прочих сопутствующих обстоятельств, видящему жизнь только сквозь призму наживы, не было дано природой постичь возможность  таких душевных порывов, кои присущи были нашему Илье. Посему, вывод в его недолгом мозгу был прост и незатейлив: раз ты як купец с товаром, плати дань.
 
    Как говорилось выше, Ильюша не отличался крепостью богатырского телосложения, да и что в нем толку на таможенном посту, зато отличался он крепостью духа. Умел Илья, наравне со  словом борзым, молвить и речи смиренные, философским смыслом и любовию к ближнему напитанные. И делал он это, искусно растекаясь мыслию по древу, обволакивая незадачливого слушателя словесным амвоном не хуже дурман-травы.
 
    Вконец затрахав таможенников витиеватыми рассуждениями, крепко сдобренными малопонятными даже профессору философского факультета словами, типа экзистенциальный гештальт и амбивалетность генезиса,  когерентная парадигма и тотемная охлократия, Илья усыпил не только самих таможенников, но и их бдительность, что позволило трем богатырям пересечь границу.
 
    На прощание Илья щедрой рукой одарил таможенника женскими стрингами, молвив при сём: «Ради пославшей тя жены на столь не богоугодное занятие, смерд.»


    На острове свободы Ильюша, как и положено богатырю, интересовался не только наиболее доступными видами развлечений, такими как Чики и Cohiba, но и подвигами ратными. А будучи не просто богатырем, а богатырём-интеллектуалом он живо интересовался подвигами недавнего прошлого коллег своих, кубинских богатырей – Фиделя,  Че и Камило Сьенфуэгоса, почему-то несправедливо позабытого в отличие от первых двух.
 
    Естественно, эта тяга к истории не могла не привести Илью Питерца в залив Свиней, знаменитый Плайя-Хирон, где богатыри кубинские, использую мощь советской военной техники героически отразили подлую вылазку наймитов дядюшки Сэма.
 
    В Плайя-Хирон богатыри питерские посетили музей, посвященный одному из ключевых событиям сорокалетней давности в славной истории кубинской революции. В музее помимо, стоящих в полной боевой готовности Т-34-ки и одномоторного самолета, богатыри нашли пожилого, но ещё весьма бодрого смотрителя Хуана.

    Прослушав на испанском рассказ местного Вани, о героических апрельских днях 1961 года, поняли богатыри русские, языками, как водится, не владевшие, из всего длинного повествования, лишь междометия “ту-ду-ду-ду”, “дыш-дыш-дыш” “бах-бах-бах”, “е***-тысь-тысь” и “***к-так-так”!  К слову сказать, получасовая экскурсия, проведенная для богатырей Хуаном, на 90 процентов и состояла из этих междометий, посему весьма понравилась богатырям.
 
    После чего богатыри отужинали лобстерами, чечевичной похлебкой и бататовым пюре, запивая это тремя литрами рома “Havana Clab  7 anous”.  После такой, ставшей на острове традиционной трапезы, богатыри Алёши захрапели богатырским сном. Но не таков был Ильюша Питерец. Душа его рвалась к Хуану Хиронцу. Посему, прихватив ещё пару бутылей 7-летнего рома, отправился Илья под покровом чёрной кубинской ночи к музею.
   
   - Дых, дых, дых в поддых, - поприветствовал Илью, вдруг выросший из темноты Хуан.
   От неожиданности Илья, выпалил в ответ:
   - Дык, бык пык-мык, твою в стык.

   Так они нашли общий язык, лексика которого расширялась по мере совместного поглощения рома. Когда обе бутылки закончились, Хуан, ставший к тому времени Ваней, точнее Хауней, замахав руками, як петух крыльями, безапелляционно заявил:
   - Ды-дыр-дыр-дыр. Вжжжж-вжжжжж. Иююю-Иююю. Бах-бах-бах.

   Илья икнул, от чего голова его дернулась, выражая жест согласия. Старый революционер Хуаня вскочил, радостно потирая руки, – давно у него не было в гостях столь понимающего и радикально настроенного слушателя, впрочем, к слову сказать, и других-то слушателей кроме, пионеров, приезжавших целым классом с учителем, вовсе не было уж сколько лет.

   Хуан на минуту исчез и вскоре вновь очутился возле шасси одномоторного самолета, толкая перед собой железную бочку. Собственно под крылом самолета, участвовавшего в отражении атаки подлых “гусанос” (по-испански: червяк), и распивали ром русский богатырь Илюша и герой кубинской революции Хуан.
 
   “Спирт”, - с нежностью подумал Илья.
   Но это оказался керосин, которым Ваня проворно заправил самолёт. Навалившись отяжелевшим от рома телом, Илья раскрутил пропеллер и…

   - Дыр-дыр-дыр. Дрыг-дыг-дыг. Р-р-р-р, – сказал мотор.
   - Ды-ды-ды-ды-ды-дыш, – орал Илья, сидя в кабине самолета позади Ивана, который нетрезвой и от этого особливо твёрдой рукой выруливал самолёт из музейного двора на шоссе.
 
   Самолёт бежал по пустынному ничем не освещенному ночному кубинскому шоссе, подскакивая на кочках и выбоинах и набирая скорость. Хуан вспоминал дни молодости, когда он, пикируя над заливом Свиней, расстреливал корабли с “гусанос”.  Ветер обдувал бритую голову Ильи, и он живо представлял себя обкурившимся вождем кубинской революции. Самолёт набрал уже приличную крейсерскую скорость, и Хуан собирался потянуть штурвал на себя:
   - Вжжжж, Иуууууу, Вжжжж? – крикнул он Илье, ища поддержки.

   В просветленном ромом мозгу Ильи Питерца всплыло слово “Volveran”, которое он неоднократно видел на огромных щитах, расположенных по всей Кубе, сопровождавшее красовавшихся на плакатах пять профилей мучачос. Это испанское слово, легко запомнившееся Илье благодаря созвучности с названием близко знакомой ему части женского тела,  несомненно, должно было означать какой-нибудь грозный революционный призыв. Илья крикнул в ответ, желая подбодрить и приятно порадовать своего соратника:
   - Вульверан!!!
 
   Хауня почему-то, наоборот,  вдруг сник, погрустнел, сбросил скорость, развернул самолёт, вернул его на место к музею, и мгновенно заснул свернувшись калачиком в кресле пилота, видимо, горько сожалея о несостоявшемся полёте.

   Несколькими днями позже Илья узнал от помнившего русский язык кубинского таксиста, учившегося в молодости в Советском вузе, что призыв “Volveran” означал по-испански “Возвращайтесь”, и относился к тем самым пятерым мучачос, красовавшимся на плакатах. А были они современными кубинским героями, по-совместительству, шпионам-дипломатам. И мыкали они срок в настоящее время в американской тюрьме, по уровню комфорта явно превосходящую большую часть жилых домов острова Свободы.


   Ан расседлав однажды своих каурых довольно тощих кобылиц, коих удалось сторговать напрокат у местного cuatrero (исп. мошенник, конокрад), отправились богатыри наши на пешую прогулку по одному из городков кубинских. Неспешную вели промеж собой беседу, дивились контрастам красоты колониальной архитектуры и упадку, в котором они пребывали. Лениво отмахивались от призывных посвистов кубинских сирен: “Псс-Псс”, раздававшихся там и сям из тенистых переулков и тёмных подворотен. Грозно цыкали на бесконечных уличных приставал, с их однообразным предложением: “Чика, Коиба. Чика, Коиба. Чика, Коиба.”

   И вдруг увидали богатыри на одной из центральных улиц, менее всего подвергшейся губительному влиянию соцреализма, большую разношерстную толпу местных жителей. Сосредоточены были их лица, и взгляды устремлены к одной цели. К дверям, ведущим в Рай.

   Чем-то напомнила нашим богатырям эта толпа картину из ежедневной жизни “галёры” конца семидесятых, начала восьмидесятых. Для тех, кто запамятовал, или, может, вовсе не знаком с недавней историей: в Питере, который именовался тогда Ленинградом, был Большой Гостиный Двор, да, он и теперь есть. Так вот там на галерее, или проще сказать "галёре", почти каждый день “выкидывали”, а выражаясь современным языком, устраивали sale дефицитных товаров народного потребления. Но “пряников, как известно, всегда не хватает на всех”.

   Илюша, увидев столь значительное собрание поклонников Че Гевары, не смог удержаться и не поприветствовать бывших друзей по соцлагерю:
   - Patria o Muerte!
   Молчание было ему в ответ. Но Илья не сдавался и, вскинув вверх руку сжатую в кулак, прокричал громогласно:
   - Viva Fidelio! Viva Cuba!
   Народ безмолвствовал.

   Тогда раскрыл Илья свой бездонный баул, который провёз он, невзирая на посягательства таможенных лихоимцев, и начал сеять разумное, доброе, вечное: полетели в толпу дешёвые стринги, тампоны, помады и протчие товары ширпотреба, сделанные в некогда братском на век Китае. И был в сей момент так одухотворён и значителен этим своим высоким предназначением наш Илья Питерец, что ничем не уступал по красоте, которая всегда проявляется в трудах праведных в полную силу, сеятелям с картин Ван Гога и Милле.
 
   И расправились морщины на суровых лицах детей кубинской революции, и засияли на лицах улыбки по-детски искренние, и сначала не очень стройно зазвучало в ответ: “Viva”. А потом генетически музыкальный народ в едином порыве без малейшей фальши пропел:
   - Viva Comandante! Viva! Viva!


   Много ещё славных подвигов мог бы совершить Илья Питерец на земле кубинской, да надо ж было ещё и в море Карибском поплескаться и ласковым тропическим солнцем свои телеса, уставшее от питерской промозглой погоды, побаловать перед возвращением на родину.

   Дома, потягивая сочную кубинскую сигару и отхлёбывая 7-летний “Havana Club” и надев чёрный берет со звёздочкой Команданте, купленный на рынке в Гаване за 3 песо конвертибле, Илья читал в интернете о боях Че Гевары с армией Батисты и представлял себя, там в горах Сьерра-Маэстра.