Всемогущее оружие

               
               
      Продавщица была в ударе. Казалось, с головы до ног она напичкана домашними заготовками типа: «А ещё в шляпе», «Нацепил очки», «Вас тут много, а я одна». Возражать на её языке было бесполезно, своим оружием она владела в совершенстве.
      Я уже готовился признать своё поражение и покинуть поле боя с авоськой полугнилых помидоров, но неожиданно озарение снизошло на меня свыше. Приподняв авоську и глядя прямо в глаза продавщице, я с чувством стал декламировать:
                Заметался пожар голубой,
                Позабылись родимые дали.
                В первый раз я запел про любовь,
                В первый раз отрекаюсь скандалить.

      Продавщица оторопела, уставилась на меня широко открытыми глазами, а, когда я кончил, тихо произнесла   
      - Ладно, чего уж там. Вы погорячились, я тоже.
      Переложив авоську из правой руки в левую, я сделал театральный жест в ёё сторону и стал читать:
                Я помню чудное мгновенье-
                Передо мной явилась ты,
                Как мимолётное виденье,
                Как гений чистой красоты.

      Вокруг собралась толпа, состоявшаяся частично из очередников, частично из «приблудных», завернувших «на огонёк» послушать прекрасные стихи в моём, рвущемся из души, исполнении. Когда я произнёс последнюю строку: «И жизнь, и слёзы, и любовь»,
воцарилась глубокая тишина, потом раздались аплодисменты, кто-то поинтересовался:
      - Народный артист, что ли?
      - Наверное, - ответили ему, - раз читает перед народом.
      С продавщицей творилось что-то невообразимое. Весь её облик излучал доброту и нежность, в глазах стояли слёзы, и она ничуть не стеснялась их.
      - Лермонтова! Прочитайте Лермонтова! – подал заявку кто-то из публики. Я тут же откликнулся:
                Выхожу один я на дорогу;
                Сквозь туман кремнистый путь блестит;
                Ночь темна. Пустыня внемлет Богу…

      Продавщица вырвала у меня из рук авоську и тут же поменяла все подгнившие помидоры на свежие. Потом взвесила авоську, добавила ещё один помидор и смущённо пролепетала:
      - Простите, я была неправа…
      Я кивнул головой в знак примирения, взял авоську и стал продвигаться к выходу, на ходу декламируя:
                Жди меня, и я вернусь,
                Только очень жди…

      - Заходи, родимый! – продавщица взмахнула мне вдогонку снятой с головы косынкой. – Буду ждать тебя каждый день на этом месте с восьми утра до восьми вечера!
      Я вышел из магазина и подумал: какая же великая сила скрыта в поэзии, если она способна преобразить человека, пробудить всё лучшее, что в нём есть. И ещё я подумал, что хорошая поэзия хороша не только в концертных залах, а везде и повсюду, но при одном условии: лишь бы это была настоящая, подлинная поэзия, а не её суррогат.