Ленинград 85

«Ленинград;85»

Еще один эпизод из жизни героя предыдущего повествования, Димы. Как-то, на заре перестройки махнули мы с ним в компании еще двоих друзей к берегам бывшей северной столицы, носящей в то время еще старое название – Ленинград.
В те годы главным праздником народа, направляемого и руководимого мудрой политикой партии, была не Пасха, не Рождество, и, даже, не Новый год. А день 7-го ноября – годовщина тех мутных событий, имевших место в ту гнусную ночь с 25-го на 26 октября 17-го года, разделившую 2 эпохи жизни моей страны – русскую и большевицкую.
На нее-то мы и поехали в «колыбель 3-х революций», благо три дня по поводу этого юбилей предоставлялись трудящимся неукоснительно.
Мы остановились в самом сердце старого Петербурга, на одной из линий Васильевского острова. О городе в той поездке у меня сохранились весьма отрывочные воспоминания: вот мы выпиваем в каком-то проходном подъезде, через который все попадают с одной улицы на другую; а вот ночью в лабиринте каменных колодцев знакомимся с группой девушек, учащихся текстильного техникума, которых в полном составе приглашаем к себе, но на полдороге домой наши пути почему-то расходятся.
Все события пронеслись в каком-то вихре, из которого всплывают лишь разрозненные эпизоды. Составить из них  цельную картину поездки было бы весьма затруднительно, да и вряд ли целесообразно. Поэтому я не буду стараться сохранить последовательность событий, но изложу их фрагментарно – так, как они отложились в памяти.
Дима взял с собой Эдика, своего друга детства, с которым он, как я говорил в предыдущем рассказе, каждое лето гостил в одном доме отдыха. Эдик был своеобразной личностью. Начать с того, что, именуя себя хипарем, он никогда, нигде не работал (это была его принципиальная позиция, верность которой он, надо сказать, сохранил и по сей день). Два характерных эпизода из его биографии, я думаю, дадут вполне исчерпывающее представление о характере данного персонажа. Примечательно, как он «откосил» от армии.
Дело было в гостях у его лучшего друга Димы. Все напились и в какой-то момент забыли про Эдика, который, будучи предоставлен самому себе, принялся за свои гнусные делишки. Зайдя в ванную и развинтив папин станок, он, хищно улыбнувшись, извлек из оного лезвие. Дальнейшее было делом техники. Быстрыми, ловкими движениями, как будто только этим всю жизнь и занимался, Эдик сделал у себя на руке множество разрезов кожи, не задевая, впрочем, вену. Тем не менее, крови в ванной оказалось предостаточно. Испуганные гости вызвали «скорую», которая и увезла Эдика в психушку. Там он пролежал месяц, пройдя великое множество самых различных медицинских комиссий, отвечая на их каверзные вопросы. Вот его ответ, который заставил врачей единогласно присудить Эдику статью «7Б» – дебилизм, после чего он уже не мог устроиться ни на какую работу. На вопрос, зачем ему понадобилось резать себе вены, Эдик сообщил уважаемой комиссии следующее:
- Понимаете, я чувствовал, что во мне сидит черный человек, и хотел, чтобы он таким образом вышел из меня.
Его другу, по прозвищу Кэт (тоже ездившему с нами) даже не понадобилось на воинской комиссии ничего говорить, ведя столь тонкую игру, в которую пришлось вступить его приятелю, чтобы добиться того же результата. Его взгляд говорил сам за себя. Только посмотрев ему в глаза, его сразу же спросили, знает ли он такого-то? Кэт ответил утвердительно. «А такого-то?» Кэт не отрицал и этого знакомства. А когда он подтвердил, что ему  небезызвестны еще тот-то и тот-то, проходившие в военкомате по линии наркотиков, приговор был единодушным: в психушку!
Впрочем, такое решение было не лишено своих оснований. Так, будучи незадолго до нашей поездки в Питер тем же составом в походе на лоне природы, мы смогли убедиться, что поведение Кэта тоже нормальным можно было назвать только с большой натяжкой. После того, как Дима с Эдиком (предварительно, естественно, повысив температуру крови не меньше, чем на 40°С) пошли купаться в Оку, где ныряли и отфыркивались, подобно двум подгулявшим дельфинам, под укоризненными взглядами старушек в зимних пальто, расположившихся на скамеечках вдоль реки, - так вот, когда Дима с Эдиком ушли, мы с Кэтом остались одни. Кэт, в глазах которого зажегся непонятный огонек, поигрывая топором, сообщил, что пойдет, потренируется  кидать топор в деревья. Вид у него был небезопасный, поэтому я не стал его особенно отговаривать. Он удалился, бросая топор все дальше и дальше, пока и вовсе не скрылся за деревьями. Спустя некоторое время с реки вернулись наши купальщики, освеженные прохладными осенними струями (температура которых вряд ли превышала пять градусов, ибо на дворе стояла середина октября). Нам пришлось втроем собирать палатку и вещи Кэта, ибо он так больше и не вернулся. Как объяснял Кэт впоследствии, он бросал топор до тех пор, пока незаметно не дошел до станции. Там он сел в электричку, ибо возвращаться к палатке все равно уже не было смысла.
В результате он доехал до дому один без рюкзака. Но зато с топором. Его рюкзак привезли мы.
В другой раз, еще до этой истории, уже Эдик заставил всех нас понервничать, бегая по лесу в поисках его пропавшей персоны. Дело в том, что Эдик, употребив внутрь горячительного несколько больше, чем мог вместить его организм, почувствовал необходимость уединиться. На четвереньках выполз он из леска, где проходили наши возлияния, под видом лося пересек дорогу и углубился в другой лесок, идущий по противоположной стороне дороги, сжимая последний оставшийся у нас заветный сосуд с огненной жидкостью. Мы не заметили его исчезновения. Когда Эдик хотел, он умел заметать следы. Не чувствуя больше сил на борьбу с джином, притаившимся на дне бутылки, Эдик заткнул горлышко еловой шишкой, когтями, подобно зверю, роющему нору, выкопал в песке ямку, положил на ее дно бутылку, после чего задними ногами засыпал углубление и заснул сном без сновидений. Когда мы, обегав весь лес, наткнулись на спящего Эдика, нашему ликованию не было предела. Судя по его состоянию, в котором он нас покинул, всю бутылку он выпить не мог, значит, она должна была быть где-то неподалеку. Эдик проснулся после многочисленных пинков и окриков. Он вспомнил только, что зарыл где-то бутылку от врагов, но где – сказать затруднялся. В результате совместных усилий мы перекопали всю поляну в радиусе 100 метров. Наконец, наши поиски увенчались успехом. Успех, впрочем, не оправдал усилий – бутылка была на 2/3 заполнена песком.
По-моему, я уже достаточно описал одиозность своих спутников, поэтому, удивительно ли, что из нашей поездки не получилось ничего путного?
На вторую ночь нашего пребывания в городе на Неве, около 3-х часов ночи, Эдику вдруг во что бы то ни стало приспичило ехать в Москву.
– Дима, я еду в Москву, где мой тэн? (Т.е. 10 рублей на сленге хипарей.)
Последний вопрос с напористостью автомата он задал, наверное, раз 15.
Эдика, что называется, заклинило. В последний раз он задал его уже в воздухе, приземлившись возле противоположной стены, благодаря импульсу, сообщенному ему Димой, в конец доведенному Эдиковой настойчивостью.
Удар подействовал лучше всякого лекарства.
Вся дурь слетела с Эдика в мгновение ока. Он встряхнулся, окинул всех младенчески ясным взглядом и спросил:
– А что тут было?
-Угадай с 55-ти раз! – дружно воскликнули мы, отправляя нашего бузотера спать.
Видимо, будучи под дурным влиянием членов своей команды, я и сам однажды повел себя не лучшим образом. «Дурные сообщества портят добрые нравы», – и я лишнее тому подтверждение.
В каждой поездке у нас всегда была какая-то одна любимая песня, слушать которую мы не уставали несметное количество раз. В Ленинграде это была «Radio Ga-Ga» группы Queen. Мы ехали куда-то в переполненном троллейбусе, где слушали свою любимую песню, и под звуки которой не могли не пуститься в пляс. Каково это – танцевать в переполненном троллейбусе,– описать невозможно. Тот, кто этого никогда не делал, все равно не поймет.
На замечание одной пожилой пассажирки, вести себя потише, от лица всей нашей шайки выступил я:
– Скажите, а вы – ленинградка?
– Ленинградка.
– Коренная ленинградка?
– Коренная.
– А чем вы докажете, что вы коренная ленинградка? Вот я, например, коренной москвич.
– Оно и видно!
В общем, глядя на себя со стороны, мы могли бы вполне исчерпывающе ответить на риторический вопрос, почему москвичей нигде не любят.
Кстати, симпатией к нам уже по дороге домой все же проникся один милый старичок. Он вез с собой целую сумку вина. И это было тем более удивительно, что на дворе стоял указ о борьбе с пьянством и алкоголизмом. Видно, он где-то с боем затоварился на полгода вперед. Во времена фатального дефицита всё всегда брали с запасом, как в последний раз.
– Хорошие вы ребята,– сказал дед, ласково улыбаясь, видимо он уже основательно хлебнул из своих запасов. – Вот вам от меня бутылочка вина!
После чего в скором времени сладко зевнул, и, не став с нами пить, отбыл в радужную страну сновидений.
Однако Дима не удовлетворился этим единичным подношением и решил подарить себе еще одну бутылочку из винных запасов доброго дедушки, справедливо полагая, должно быть, что где одна, там и две. А поскольку наш сосед положил сумку под свою полку, Диме в его поисках не осталось ничего другого, как приподнять полку вместе со старичком. К счастью, Дима ничего не нашел, видимо опытный пассажир запрятал свой клад слишком глубоко.
Но мы не очень расстроились, оставшись ни с чем, ведь у нас в запасе еще остался проводник. К нему Дима бегал за водкой раз 5 или 6. Все наши попутчики, в т.ч. и те, с которыми мы познакомились в поезде, постепенно, один за другим, отпадали от коллектива, точнее, выпадали в осадок. Последним за полчаса до Москвы отпал я. Дима остался один.
– Ну, – сказал он в туалете своему отражению в зеркале,– с возвращением! – после чего чокнулся с ним, и отражение ответило мелодичным звоном, сдвинув с Димой свой стакан в ответном тосте.
Так прошло наше празднование 68-ой годовщины Октября в городе 3-х революций. По количеству выпитого мы ничем не выделялись среди бодрой массы трудящихся, широко отмечающих «знаменательную» дату по всей стране, усеивая своими телами тротуары и остановки. Что ж, каков праздник, таковы и празднующие, или, как образно выразился Патриарх Тихон, узнав, что в Мавзолее прорвало канализацию: «По мощам и елей!»