А. Лосев. Из разговоров на Беломорканале

 http://lib.rus.ec/a/18244

 ...не входя в детали, можно сказать грубо,
 но достаточно основательно:
 техника есть замена организма механизмом.
 А отсюда и наше отношение к технике.

 Я думаю, вы не будете спорить против того,
 что механизм беднее организма,
 абстрактнее организма, бессодержательнее организма.

 Что значит организм?
 Будем исходить из повседневного, совершенно банального,
 но зато очевиднейшего и непререкаемого опыта:
 в своих часах я могу заменить любую часть другой,
 в своем же организме я не могу этого сделать.
 Вы можете сказать, что это положение дела временное,
 что наступит время, когда мы
 будем уметь восстанавливать организм полностью
 и даже создавать его механически и химически.
 
 Я против этого сейчас спорить не буду.
 Для меня тут важно только то,
 что подобное возражение равносильно утверждению
 временности органического бытия вообще.
 Я беру организм так, как он представляется
 всякому здравому человеческому опыту,
 не входя в вопросы о том, временное ли его бытие или вечное.

 Итак, в организме есть такие моменты,
 которые незаменимы. Это для него спецификум.
 Но что это значит?
 Это значит, что в отдельных моментах организма
 сам организм присутствует целиком.
 Если организм гибнет от удаления одной такой части, —
 значит, в этой части он присутствовал как таковой,
 весь, целиком.

 Как видите, это — тоже элементарнейшее и банальнейшее наблюдение.
 Но его надо понять. Если в организме жизнь именно такова,
 что целое присутствует в каждом его моменте
 как полная субстанция, а в механизме оно присутствует
 лишь как мертвая схема,
 то судите сами, что же богаче, что жизненнее,
 что содержательнее, организм или механизм.

 Стремление заменить организм механизмом есть стремление
 к вырождению, к пустоте;
 это стремление вполне нигилистическое.
 Поэтому в технике всегда есть нечто вульгарное, пошлое,
 в дурном смысле демократическое.

 Она есть отказ от органических проблем жизни
 и стремление заменить их дешевыми, общепонятными схемами,
 которые хотят количественным эффектом
 осилить недоступное им качество.

 Разве не есть образец глубочайшей духовной пошлости
 тот самый американец?
 Техника вышла из глубины человеческого уныния и отчаяния
 разрешить духовно-органические загадки жизни.
 Жить в технике, это значит махнуть рукой
 на субстанциальное устроение духа
 и отдать себя во власть рассудочных схем.

 Техника есть царство абстрактнейшей
 и скучнейшей метафизики,
 потому что ее душа — схема,
 а ее цель внедрение этой схемы в живую ткань жизни.

 К чему стремится техника?
 К чему это невероятное нагромождение усилий,
 наук, механизмов, вся эта вечная погоня
 за усовершенствованиями,
 мелочная страсть к развитию,
 к улучшению, к наилучшему использованию механизмов?

 Смешно и сказать: эта цель есть цель устроения быта,
 как бы получше поесть или попить,
 или как бы это скорее куда-нибудь проехать
 или как бы это поудобнее спать, двигаться,
 говорить, действовать.

 Удобства жизни!
 Вот она метафизическая пошлость техники,
 все ее внутреннее, духовное мещанство.

 Я вас спрашиваю: какая цель технического прогресса?
 Усовершенствовать пути сообщения, улучшить освещение,
 получить наиудобное жилище, одежду и пр.?
 Но ведь это же все только средства.

 И я вас спрашиваю: к чему средства?
 И техника ответа не дает.
 Она средства превращает в цель,
 потому что цели у нее никакой нет
 или, вернее, цель ее пустота и духовная смерть.

 Эти слова Харитонова начинали меня волновать. И я уже был не рад, что согласился на всю эту дисскусию о технике. Что-то начинало волноваться у меня в груди и чуть-чуть только не подступало к горлу. Я старался, однако, сохранять полное спокойствие и даже шепнул Елене Михайловне о том, что ряд стаканов остался без чаю и что не мешало бы их налить.

 Харитонов продолжал:

 — В механизме все заменимо.
 Это значит, что механизм не ценит материю.
 Любая материя здесь возможна:
 не металл, так дерево, не дерево, так камень,
 не камень, так минерал и т. д.

 Это значит, что техника не нуждается в материи как таковой.
 Она для нее — только арена
 бесконечных рационалистических пируэтов,
 только подмостки для скучнейшего и пошлейшего балета
 бескровных схем. Техника ненавидит материю,
 презирает тело, проклинает живой организм,
 хулит красоту и глубину живой действительности.

 А организм существенно нуждается в материи, в теле;
 ему это не только не безразлично,
 но он часто просто гибнет,
 если вы производительно замените в нем одну материю другой.

 Техника есть зависть живому телу,
 так же, как она есть клевета на живую душу.
 Ей непосилен творящий гений жизни,
 и она бездарно ставит вместо него
 облезлые схемы абстрактного рассудка.

 Во всяком техническом усовершенствовании
 есть что-то наглое, это —
 какая-то озлобленная безвкусица, озлобленная на жизнь,
 на гений, на любовь, на свободу духа, на красоту,
 которая дается даром, без усилий,
 на все наивное и самородное.

 Я бы сказал, это воинствующее духовное безвкусие,
 остервенелая бездарность, звериное по форме,
 но скучнейшее по содержанию насилие над природой
 и насилие над человеком,
 которое носит грубую и неискусную маску прогресса,
 альтруизма и разумного совершенствования жизни.

 Техника, это — царство несуществующего,
 которое держится только тем опиумом,
 которому человек поддается по своей слабости.
 Это — царство социальных привидений,
 холодного и могильного мрака души,
 склеп загипнотизированного духа.

 Я уже давно дрожал от слов Харитонова и не знал, как скрыть свое волнение. Хотелось сорваться с места, куда-то бежать, биться головой об стенку; хотелось броситься на мостовую и кричать из самой последней глубины, кричать на весь поселок, на весь Беломорканал, кричать на весь мир.

 Харитонов тихо и выразительно вещал:

 — Только кустарь есть настоящий творец.
 Он делает всю живую вещь и делает ее своими живыми руками.
 Я признаю только ремесло.

 Скрипка Страдивариуса есть дело кустаря,
 и — как бездарна перед ней всякая машина,
 дающая в тысячах экземпляров бездарный,
 пошлый продукт! Техника, это самозабвение творчества
 и отсутствие сосредоточенности,
 т. е. отсутствие самого духа.

 Техника, это сплошная суматоха, гвалт, базар,
 истерия, перманентная паника.
 Только бы ни на чем не сосредоточиться,
 только бы ни за что не ухватиться!

 Ей чужда роскошь наивности, роскошь простоты,
 глубины непосредственного чувства жизни.
 Она возникла из развала самой субстанции личности
 и питается ее сухим, рассудочным развратом.

 Когда действует машина — кажется, что кто-то страдает,
 чья-то глубокая и нежная душа истязуется,
 что-то стонет и надрывается в неведомых глубинах жизни,
 кто-то страшный и безликий бьет по родному лицу…

 +++