что за радость быть в резерве...

Предсмертные записки страшны тем, что выучиваешь их наизусть.
Их нельзя забыть, нельзя забыть ни одной точки.

И вещи, которые тебе отдают в местном овд, ещё хранят не тепло,
но запах: дождя, под который попал, когда шёл к намеченной цели на 16 этаже,
коньяка (ведь трудно – трезвым), сигарет.
Но сильнее всего запах страха, правда, трудно понять – это страх перед жизнью или смертью.
Ведь мне не приходилось ещё умирать.

Ты, конечно же, предусмотрительно взял Бёлля, «Глазами клоуна» (сколько раз мы обсуждали её).
Это невыносимо грустная книга, которая стала практическим руководством к действию.
Кстати, мы положили её в гроб, ты не мог без книг, но сможешь ли прочесть?

После смерти остаётся столько вещей. Дорогих, но бессмысленных без тебя.
Разбей глаза, выколи сердце, но боль - тяжёлый ноль, приютилась на всю жизнь.

Когда мне надо было во вторник забежать по делам, ты был спокоен, уравновешен,
не пьян, с планами, о которых не хотел говорить. Если бы только знать, какой план у тебя был...
А в среду мы сделали всё, чтобы остановить тебя, только ты оказался умней, уехал за 100 километров,
и ищи свищи. Мы мчались на машине так быстро, как могли, только было поздно.
Вспоминая тот вечер, делается невыносимо больно от необратимости происходящего,
предначертанности. И песни, которые играли по радио, и погода, проливной дождь,
говорили, что всё, но мы открещивались, говорили, как набьём тебе морду, когда найдём.
как наивно и смешно.

Уже больше недели прошло, но ощущение сна не покидает меня,
Это какая-то неприятная репетиция заведомо провального спектакля:
с предательской игрой друзей, выяснением отношений, долгами и прочим, прочим земным хламом.

За всей этой стеной непонимания и отчаяния остаётся одно:
одиночество, пустота и вырытая яма, которую ничем не закроешь, не закидаешь.

Два брата, два в 28, два черт-те знает как и почему.
Какой бы сильный человек ни был, от такого груза начинают скрипеть плечи, голова и сердце.

До этого мне не приходилось бояться смерти, её жестокости и тошнотворности,
до этого не бывало таких острых внутривенных уколов отчаяния, несмываемых
"ни водкой, ни мылом", видимо, действительно "у смерти — красивый, широкий оскал и здоровые, крепкие зубы."

Ты написал в последнем письме, что предал меня и что я - единственный человек, кто верил тебе в твоей просранной жизни.

Это очень больно читать. Эти слова, как пожизненная гравировка на моей памяти, совести.

Покойся с миром, пусть тебе простят этот грех.