Чужая девочка

               


                Москва начала 90-х встретила его неприветливо: сырым холодным ветром, пасмурным небом….Она  всегда разная: то капризная, то заносчиво-гордая, то загадочно-манящая, а то нежная,  простая, естественная и какая-то очень родная… И всегда по-разному прекрасная. Он любил Москву как женщину и принимал её всякой, как принимают любимую -  и в здравии, и в болезни.
                Но в этот раз не нравилась ему Москва. Что-то не так. Грязно, кругом мусор, строительные леса, грубые, наскоро сколоченные заборы. Откуда-то он услышал, что строят  Манежную площадь, что скоро всё изменится к лучшему… Потом, кажется, в 97-м, он вновь приехал: здесь сияло великолепие, всё ново и неожиданно, роскошно стало…а тогда… Нищих очень много. Правда, нищих было много не только в Москве. На вокзале в Новосибирске он видел целый «коридор» нищих, в основном, это были мужики с пропитыми лицами, или калеки, выставившие напоказ свои увечья; попадались и женщины, опустившиеся, полупьяные или кашляющие. Но тяжелее всего было смотреть на нищих детей. Заискивающий взгляд, грязные руки... Ему приходилось в то время немало поездить по стране, и он заметил, что в сибирских городах, и в больших, и в маленьких попадались беженцы-выходцы из Средней Азии, это было понятно по национальным костюмам. Вот  женщина сидит прямо на земле, а вот -  на лестнице виадука. Держит на руках младенца, тут же кормит  грудью, одной рукой просит подаяния. Им приходится особенно тяжело: они не знают языка,не привыкли  к холодному климату…Он иногда подавал, но чаще отворачивался, чувствуя себя неловко. Вообще он заметил, что подавали нищим  редко,- зарплату людям не платили месяцами, а всё равно многие испытывали стыд, видя чужое страдание.Женщин жалел, старался подать хоть сколько-нибудь. А мужиков… Нет, пожалуй. К чувству жалости к мужчинам примешивалась и некоторая доля брезгливости и стыда. Он привык с детства к  работе, самой разной, не чурался и «женской». Замешивать крутое  тесто всегда считал самой что ни на есть мужской работой, а не женской, т.к. требовала она хорошей физической силы. Знавал он и инвалидов, которые, несмотря на недуг, умели содержать семью, были востребованы и ощущали себя самодостаточными… Вспомнился вдруг послевоенное голодное время. Всем тогда было тяжко… Но почему-то нищих не было, разве что очень редко попадались совсем маленькие детишки, оставшиеся сиротами, или совсем дряхлые старики. От мрачных картин и недобрых мыслей ему стало неуютно. «Поеду быстрей к брату», - решил. Засуетился, ища выход к метро…
                И тут  увидел…На большой бетонной плите, подстелив под себя тоненькую картонку, сидела девочка лет 9-10…Худенькая, плохо одетая, закутанная в какой-то старый уродливый  платок, на ладошках -   перчатки без пальцев (он не знал, как они называются). В руках - аккордеон. Окоченевшими пальчиками она старательно, увлечённо играла, словно не замечая грязи, серости, пронизывающего ветра.…В картонной коробке у ног - мелочь. Совсем мало... Девочка…с глазами мадонны. Откуда ты взялась такая? Может, с полотна Рафаэля? Вот она, красота, которой в этот раз ему так не хватало! Сердце болезненно сжалось. «Продует бедняжку!»- пронеслось в голове. Он немного постоял, послушал. На щеке девочки от холода застыла слезинка, и на ресницах тоже повисла слезинка. Он захотел положить монету, но передумал... Надо бы ей что-нибудь купить поесть, пирожок может, или блинчик, или пирожное хотя бы. Он уверенно метнулся в сторону, куда струйкой стекались усталые мужики в робах (должно быть, рядом рабочая столовая?). Действительно, буквально в двух шагах оказалась небольшая столовая. Ему пришлось отстоять огромную очередь, и он постоянно нервничал: а вдруг девочка уйдёт? Для неё он наконец купил  слоёный пирожок с курагой. Купил и себе, да ещё чайку горяченького; торопясь, съел свой  пирожок (вкусный, ей понравится!),  запил чаем. Быстро пошёл к выходу, но в  дверях вдруг столкнулся с грязным хмурым  мужиком. Пирожок выпал из рук, стукнулся о грязный пол. Мужик буркнул что-то вроде извинения. Что делать? Опять стоять очередь не хотелось…Смущённый, он вышел на улицу, прошмыгнул мимо девочки, не поднимая глаз на неё.
             …В жизни своей он плакал то ли 3, то ли 4 раза всего, да и то - когда был ребёнком…. Сначала пришла война, а через месяц ему исполнилось 7. Поэтому детство своё не хотел помнить…И память щадила его… Говорят, мужчины не плачут. Не плачут…Но это не значит, что им не больно. Что они не страдают. Они долго, долго носят  боль в себе. И  тогда невыплаканное страдание превращается постепенно в страшную опухоль, которая живёт внутри, разрушает тело, разрастаясь, становясь частью тебя…Потому и живут мужчины  меньше, лучшие гибнут, умирают в расцвете сил... Спиваются …тоже ведь из-за того, что больно…Он и сам чуть не спился. Но вовремя остановился. Сумел. А потому не любил слабых.
            …Он знал, что  ему осталось немного.   Всё чаще жестокие боли изнуряли его. Но он не просил Бога облегчить физические муки, ведь они хотя бы ненадолго заставляют забыть боль душевную…Почему же в своих предсмертных молитвах он вспоминал ту чужую ему девочку с глазами мадонны, плакал о своих детях и внуках и…о ней? Чем он  виноват перед ней? Что в этой жизни  сделал не так? Ответ, честный и искренний, он знал.  И  от этого было ещё горше. Он привык относиться к женщине бережно, трепетно. В их огромной семье была лишь одна девочка, да и та младшенькая. Братья, как могли, заботились о ней, да и матери приходилось тяжело, нужно было и ей помочь – попробуй-ка, накорми такую ораву!...Да, война. Образование – только семилетка. Да, не воплотил мечту, а только приблизился к  ней  -  не  стал врачом,  а лишь  служил в армии фельдшером. Да,  работал как проклятый до самой старости…Но ведь в его жизни было и много другого. Любовь. Радость отцовства.  Внуки.  Верный друг. Да и важно разве, чего было больше: хорошего или плохого? Это не оправдание. Он мужчина. И тогда он был зрелым, здоровым мужчиной.  А не уберёг. Не накормил. Не обогрел. Не утешил  словом. Прошёл мимо…Значит, виноват… Иногда он спрашивал себя: как сложилась  судьба той девочки? Она теперь, наверное,  уже мама, или даже бабушка…А может…. Он вспомнил злой пронизывающий ветер, слезинку на ресницах, тяжёлый аккордеон…Может, и детей-то она не смогла родить, застудилась вся, бедняжка….      
                Вот и всплывает в памяти прекрасное одухотворённое лицо всё чаще.      Образ не стирается с годами, а становится  ярче. Беспокоит. Далёкая чужая девочка с глазами мадонны…И страдание разрастающимися метастазами давит, врастая шипами в горло. Чем бесслёзнее рыдания, тем больнее сердцу. И вот уже он шепчет только «Прости!», как будто молится… Мадонне? Богоматери? Или 10-летней девочке? И страх: а вдруг там, за чертой, он встретит её?... Ведь это значит, что она…рано…Нет!!!.... Только прости…Прости…
               

19 марта 2012