Любимые рассказы жены

                ВОСКРЕСНЫЕ ПРОГУЛКИ
Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, все суета и томление духа.
Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.
Екклезиаст
  Воскресным утром я варю кофе. Черный неослащенный напиток с горчинкой мне приятен, и каждый раз его вкус нов для меня.
Утомленный чтением книг, я наскоро экипировался для лыж¬ной прогулки и через четверть часа — уже в лесу, уютно расположенном невдалеке от моего дома.
Мягкий мороз. Выпавший ночью снег, чистый, не загрязненный еще земной пылью, отражает солнце, не позволяя смотреть открытым взглядом, отчего я щурюсь и неизвестно почему улыбаюсь. Ритмичные, соразмерные движения рождают душевное равновесие и приводят к забвению наболевших проблем. Чувствую обновление и восстановление сил.
 Лыжня вилась между темных стволов сосен и просветленных берестой берез. Некоторые из них сломлены и повалены недавно прошедшим лесным ураганом; иные устояли, но склонились, образуя подобие арок, через которые я проходил и открывал новые и новые видения.
 Далеко впереди я заметил мелькавшую между деревьев, быстро двигающуюся тень, оказавшуюся вблизи чистокровной кол¬ли с красивым отливом ярко–рыжей масти. Собака не умеет скрывать радость: она то неистово взмывала вверх, пытаясь что–то достать, то бежала кругами, на ходу хватая снег широко раскрытой пастью, то барахталась, как ребенок, в пушистом снегу, то ложилась на спину, извиваясь всем телом, смешно перебирая четырьмя лапа¬ми. Вскоре я увидел хозяина колли, идущего на лыжах широким, уверенным шагом. Он остановился, сказал что–то повелительным тоном, и собака, повинуясь, подбежала к нему, преданно глядя в глаза хозяину, нетерпеливо ожидая следующей команды.
 Опять один среди хвои... Тишина, я в гостях у невидимых обитателей леса. Справа и слева видны их следы; вот спугнул зайчишку, он опрометью бросился прочь, мечется то вправо, то влево. Я помахал ему рукавицей. За поворотом на вершине склона вдруг увидел человека. Присмотрелся. Это была лыжница. Она стояла, упершись в палки, не решаясь съехать вниз. Я ободряюще замахал рукой и крикнул: “Смелее! Я ловлю Вас!”. Действительно, после моих слов замелькали в воздухе лыжные палки, на широко расставленных лыжах незнакомка стремительно приближалась ко мне. Вероятно, это был ее первый в жизни спуск с горы, ее движения были драматичны и смешны. Я сожалел, что побудил ее к спуску, и чувствовал себя виноватым. Мне оставалось только наблюдать ее испуганное лицо, широко рас¬крытые глаза. Но спасала большая скорость, придавшая лыжнице устойчивость. Однако страх победил: почти у подножия горы она не выдержала испытания, потеряла равновесие, бросила палки и приземлилась, продолжая спуск, но уже не на лыжах. Трудно было различить, где были ее голова, руки, где ноги; в стороны летели лыжи, шапочка... Несколько секунд ее распростертое на снегу в невероятной позе тело было неподвижно. Я бросился к ней, желая помочь. Но она, упредив меня, села, затем, по–детски упершись руками и ногами в снег, встала, уверенным и несколько рассерженным взглядом посмотрела на меня в упор, как на виновника ее падения. Но через минуту, быстро собрав отлетевшие в стороны лыжи, палки и шапочку, она засмеялась весело и непринужденно, без всякой досады: “Немного не рассчитала”.
Передо мной создание чуть выше среднего роста, изящного телосложения, в черном костюме с красной отделкой. Море рас¬трепанных темных кудрей усмирялось вишневого цвета шапочкой под цвет пылающих здоровьем щек. Весь ее облик и задорный взгляд темных, с блеском глаз вызывал во мне необычное волнение.
— Да как же Вы так? Так разве спускаются с горы? Эти палочки не дирижерские, махать ими совсем не обязательно!..
 Я продолжал давать ей начальные уроки, а тем временем она встала на лыжи и медленным шагом пошла по лыжне. В этом месте была развилка, но я пошел вслед за ней, свернув с моего пути. Она иногда оглядывалась, ободряя меня своей улыбкой, и ускоряла шаг.
— Где Вас можно найти в городе? — крикнул я.
— Ищите и найдете, — ответила она смеясь, — следуйте за мной!
И тут я понял, что она не новичок на лыжах. Красивые ритмичные движения ее ладной фигуры магнитом притягивали мой взгляд. Пожалуй, это было похоже на ход беговой лошади, нет, резвого жеребенка. Жеребенок ускорил движение, и расстояние между нами стало увеличиваться. Мои попытки не отставать были безуспешны. Дыхание стало частым, я покрылся испариной. Однако с дистанции сходить — не было и речи. Началась своеобразная погоня, напоминавшая травлю зверя на охоте. Я слышал короткие всплески ее смеха, отчего мне было не по себе. Она притворялась неумелой лыжницей! Она играла со мной, нет, не со мной, а мной. Ее шапочка вишневым пятном застилала глаза. Силы покидали меня. Потерял ритм движения. На повороте лыжа зацепилась за что–то, я рухнул лицом в снег не в силах более подняться. Предмет моего вожделения удалялся и наконец вовсе исчез из виду.
Ибо, если вы будете любить любящих
 вас, какая вам награда?
Мф. 5, 46*

Сонная нега во всех членах моих. Утреннее весеннее солнце пробивает плотные шторы и ласкает меня. Сбрасываю одеяло и чувствую, как прохладные потоки воздуха из полуоткрытого окна опускаются и касаются моего тела.
Бой старинных часов, доставшихся от бабушки, вывел меня из забвения. Насчитал семь ударов. Пора. Постоянное самопонуждение: понуждать работать, понуждать отдыхать, понуждать к самопонуждению. Главное — не поддаваться сомнению. Все эти тезисы промелькнули в голове. Законы природы едины: всякая плоть и дух сохраняют состояние покоя до тех пор, пока внешние или внутренние силы не выведут их из этого состояния.
Утренняя воскресная прогулка вдоль озера, на берегу которого стоит мой дом, — зарядка внутреннего аккумулятора на неделю.
Еще не знойное солнце греет спокойную поверхность озера, воздух, наполненный прохладой и влагой, пропитан смолистым хвойным ароматом леса. Этот воздух, лес и вода освещены наклонными лучами солнца и словно объясняются мне в любви. Я беру радость этой любви как награду и плачу тем же.
И тут я вспомнил почему–то поучительный эпизод, случившийся со мной и моим приятелем “на Севере диком”, в истоках реки Пелым, что впадает в Тавду, которая вливается в Обь и затем в Северный Ледовитый. Оставив товарищей готовить завтрак на костре (его я легко разжег на тлеющей золе вечернего костра), мы с Борисом, так звали приятеля, налегке отправились в лес на утреннюю разминку за рябчиками. Этих наивных и доверчивых птах в тех местах было предостаточно. Помню, это было тоже воскресным днем, во второй половине августа. Я рассчитывал на короткую вылазку, поэтому кроме старенькой
* Евангелие от Матфея, глава 5, стих 46.
двустволки с небольшим запасом патронов в патронташе, снаряженных “семеркой”, коробка спичек, находящегося всегда при мне, с собой ничего не взял. Так же, вероятно, поступил и мой спутник.
Лес встретил нас мирным спокойствием, уверенный в своем будущем и своих запасах, накопленных в летнее время. Шли, почти не переговариваясь, вдыхая лесные осенние запахи грибов и начинающих жухнуть трав, забыв даже про охоту. Должно быть, прошло более получаса. Не заметили, как попали в болото, — под ногами чавкала вода. Повернули обратно, однако через несколько минут почувствовали зыбкую почву с плотным дерновым покровом, который становился все тоньше и тоньше. Было далеко за полдень, и каждый из нас про себя признавался в своей беспомощности выйти из этого заколдованного места. Появившаяся усталость исчезала — признак осознания опасности, вступали в силу внутренние резервы организма. Начинало смеркаться. Нашли островок твердой почвы. Первый раз сделали привал, усевшись на поваленный ствол березы.
— Ты заказал ужин? — спросил я.
— Что–то у меня нет аппетита, — ухмыляясь ответил Борис, затянув на пару дырок ремень.
В этот момент, как по заказу, метрах в семидесяти на толстую ветку сосны уселся глухарь. У меня случайно оказался патрон с третьим номером дроби, я вставил его в ствол и стал осторожно подходить к добыче. Обычно глухарь при малой опасности перелетает на другое место, более удобное для обзора. Так оно и произошло. Вновь подкравшись, я выцелил и нажал на курок. Послышались звуки ломающихся веток, сучьев и затем глухой удар о землю. Я не могу спокойно подходить к подбитой дичи, подбежал. Красавец–глухарь неподвижно лежал в траве, будто ожидая меня.
Небо затянуло тучами, стало вокруг серо и тоскливо, но мы скрывали друг от друга мысли о нашей предстоящей невеселой ночи, а возможно, и не одной. Первые тяжелые капли дождя предвещали грозу. Не сговариваясь, принялись за дело: я — разделывать дичь, Борис — готовить костер. Достаточно было нескольких минут, чтобы насквозь промокнуть...
Вот мы уже сидим у костра и пытаемся жевать темного цвета, опаленную огнем глухарину. Она не вкусна без соли, и куски ее с трудом глотаются. Уже темно. К бликам костра присоединяются отблески молнии. Трапеза закончена, и мы начинаем готовиться к ночлегу. С двух толстых трухлявых стволов берез срезали и сняли целиком, почти в наш рост, бересту. Получилось что–то похожее на корыто: одно, заменяющее тюфяк, другое — одеяло. Положили это устройство на землю, прогретую костром, и улеглись рядом, с ружьями по бокам. Ливень хлестал почти всю ночь так, что высохшая у костра одежда вновь промокла: холодные струйки воды находили себе путь к уставшим телам и испаряясь отнимали последнее наше тепло.
Я дошел до самого главного: почему я вспомнил тот случай? Природа так похожа на человека! Ее изменчивость подобна изменчивости настроения: погода то добра, то зла к тебе. Ее можно любить, быть безразличным к ней или страшиться. Я не винил себя, я винил обстоятельства, сетовал на жестокую погоду, безжалостную ко мне. Она невзлюбила меня и извлекала из меня вражду к себе. Как можно любить ее?
Я примитивен! У меня нет взлета над суетой. Люблю свежее, вновь рожденное утро, дающее мне радость, — это так легко, но как полюбить источник неприязни ко мне?
;;;
Ибо написано: погублю мудрость мудрецов,
 и разум разумных отвергну.
1 Кор. 1, 19*

Многие считают, что самые красивые создания на Земле — женщины и лошади. Вспомните аллюры: шаг, карьер, галоп и, наконец, рысь — и вы не будете возражать против этого
* Первое послание апостола Павла к Коринфянам, глава 1, стих 19.
парадокса. Нет, еще, представьте: из воды выходит верховая, встряхивает гривой, и тысячи брызг весело разлетаются веером; круп, как монумент красновато–рыжего оттенка, переходящий в стройные ноги, блестит на солнце и притягивает взгляд каждого, кто понимает красоту.
Я о другом: к этим двум образцам красоты природы я при¬соединяю третий, создаваемый человеком — яхту. В этих трех ипостасях Красоты есть что–то общее. Стоя на берегу, я наблюдаю издали вдохновенно романтический образ — белый парус, возвышающийся над силуэтом корпуса судна. Все ближе и ближе. Яхта глиссирует: поднимается на гребень волны и идет с большой скоростью. Невидимый ветер движет ею и делает ее живой.
Я с детства мечтал о яхте, но лишь сейчас, когда сам зарабатываю на жизнь, я решил непременно стать обладателем этого чуда, каких бы ограничений мне это ни стоило. Кажется, я жил до этого только для того, чтобы научиться ходить под парусом. Я начал серьезно готовиться: скупил всю литературу по вопросам постройки яхт и швертботов, подписался на журнал “Катера и яхты” и по вечерам штудировал теорию вождения яхт. Уверовав в силу своего разума и опыта, я по ночам, во сне, успешно отрабатывал лавировку на спокойной воде и при волне; идти против ветра! — это непостижимо, но тем не менее возможно.
 Решил строить легкий швертбот, выбрал модель “Мышка” в журнале, где были приведены ее рабочие чертежи. Приобрел необходимые стройматериалы, раздобыл бочонок эпоксидного клея, шурупы всяческих калибров и самое главное — перкаль, мате¬риал для паруса грота. Для пятиметровой мачты, которая непременно должна быть склеена из двух половин с ликпазом — прорезью для паруса, подобрал сосновую балку без сучков и задорин.
Мастерил свое детище почти два года. Наконец судно для спуска на воду было готово. Купил по этому поводу бутылку шампанского. В помощники себе выбрал дворового приятеля — Семена Колотыгина.
— Может, лучше разопьем? — предложил Семен.
— Положено на счастье разбить о борт яхты, таков обычай, — непреклонно возразил я.
— Ну, если обычай, то другое дело.
Так мы и сделали, но в момент торжественного разбиения (это было поручено моему помощнику) произошла маленькая неудача. С первого удара бутылка осталась цела, а легкая обшива швертбота слегка треснула. Я, конечно, добил, и со второго удара брызги шампанского окатили швертбот и нас с Семеном.
— Плохая примета, — заметил Семен, но я не обратил на этуреплику никакого внимания, я не верю в приметы.
Проведя необходимый ремонт, мы уселись в швертбот, за румпель сел я.
— А мне за эти веревки и за эту палку? — неуверенно спросил Семен. — Эти веревки, голубчик, называются шкотами, а палка — гиком. И, вообще, слушай мои команды, ты — матрос.
На озере штиль, и мы никак не могли отшвартоваться от пирса. Воспользовавшись этим затишьем, я дал Семену первый урок по теории управления парусом. Примерно через час подул ветер, и нас понесло. У яхты появился сильный крен на наветренный борт.
— Подбирай гика–шкот! — командовал я. Вместо этого Семен травил шкот, отчего швертбот стал терять баланс, парус перекрутился и через мгновение судно опрокинулось. Мы с Семеном успели выпрыгнуть. Подтянули швертбот к берегу, пере¬вернули, вычерпали воду. После этого разделись, развесили на кустах вымокшую одежду. Пока она сохла, я объяснял Семену причину нашей неудачи.

— Ты заранее предупреждай, что я должен делать, — с виноватым видом говорил Семен. — Здесь заранее не получается, секунды решают все, — терпеливо и без досады отвечал я. Я не унывал и ждал конца недели.
Следующее воскресенье было моим триумфом. Управлял швертботом один, без Семена. Особенно мне люб курс бейдевинд и поворот оверштаг, то есть против ветра. Без потери скорсти сделать поворот оверштаг и лечь на новый галс весьма трудно. Менял галсы, и пузо паруса надувалось то слева, то справа. Транец швертбота вибрировал мелкой дрожью, водяные вихревые дорожки спешно скатывались с бортов и затем лени¬во успокаивались.
В третий воскресный день я считал себя уже опытным яхтсменом. Уверенно вел швертбот далеко от берегов, где лес виделся темно–зеленой полосой. Я — на границе двух стихий: неба и воды.
Делаю трудный поворот фордевинд, то есть при курсе с попутным ветром. При максимальной скорости даю небольшой крен на наветренный борт, повертываю румпель и перебрасываю гик на другой борт. Шверт, я не выбрал шверт! — будь он неладен. Швертбот “споткнулся” о шверт и, теряя управление, начал переворачиваться вместе со мной...
Дышу в полной гробовой зловещей тишине, почти в темноте. Только призрачные отблески слабого света. Я оказался в воз¬душном мешке, в носовой части швертбота под опрокинутым днищем. Страха нет, для него требуется время, а его тоже нет. Путь к спасению один: уйти вглубь, не запутавшись в снастях, проплыть не к носу, не к корме, там можно застрять, а к борту, поднырнуть под него и выплыть на поверхность озера. Казалось, за мной кто–то охотится, наверное, смерть. Мой шанс не велик, даже ничтожно мал, но он–то мне и достался: я увидел яркий свет, носовую часть опрокинутого швертбота и берег вдали. Взобрался на днище швертбота и уселся на него верхом.
Мне вновь дарована жизнь, должно быть, для того, чтобы понять ее.