господи, я хочу умереть не больно

когда я умирал, небо обваливалось внутрь себя и становилось грязно-малинового цвета. шел снег сквозь слезы, а призрак дон кихота наконец победил мельницу и освободился - вот только ни о победах его, ни о свободах больше не напишет никакой сервантес.
когда я умирал, меня размазало по асфальтовой луже как-то особенно женственно, и женщины, бросая в воздух чепчики, кричали "ура" и провожали особенно томными взглядами - смесью сочувствия и злорадства.
когда я умирал, меня покалечило в тифозном бреду, а руки мои размололо в колесах телеги, и я не знал, что делать раньше - кричать или просить прощения; сомнения разрывали мой мозг и не давали мне умирать спокойно.
когда я умирал, я слишком хотел напоследок полюбить жизнь и людей, а потому плюнул в лицо наклонившемуся надо мной врачу - он был слишком похож на доктора чуму и мешал мне сосредоточиться на самом важном занятии в моей жизни - на смерти. я умирал, и холодные луки касались моих запястий и лодыжек, и я понимал, что еще немного - и меня не станет окончательно, а истонченное ядовитым воздухом тело станет вконец идеальным-бездушным.
когда я умирал, начинали цвести липы. я терял себя, а над городом плыл тошнотворный аромат цветущих лип, и пятый трамвай начинал свое неспешное движение. наглые дети выпрашивали у матерей сладости, усталые женщины не находили в себе сил сопротивляться; у меня было достаточно сил, но я не видел смысла - никакого смысла.
когда я умирал, я опять потерял себя и , в последнем полете хлопая себя по карманам, выглядел, должно быть, ужасно глупо - но я ничего не мог поделать, найти себя и поцеловать напоследок в шею казалось мне почему-то очень важным; стоит ли говорить о том, что мне не удалось этого сделать? столько раз я думал, что пора сменить сумку, потому что ключи, телефоны, книги и я вечно заваливаются в какие-то карманы, в которые не пролезают мои запястья; я так и не собрался этого сделать и потому выглядел феерическим дураком, каковыым никогда не был - моя дурость всегда была моим достоянием; значит, когда я умирал, открылась не только моя тушка - я тоже открылся, а значит, я умирал от стыда.
когда я умирал, город приподнялся над землей на локте и прикрыл глаза, не желая останавливаться и отпраздновать. яя посмотрел ему в лицо и наконец понял, почему его ненавидел, но времени облечь ненависть в слова уже не осталось, потому она несформулированным, несовершенным проклятием вплелась в его волосы.

да что говорить?
я умирал, и все остальные я умирали вместе с со мной.
я разрушился, как плохой карточный домик, и никто, кроме джокера, оказавшегося на вершине, не жалел об этом.
даже я.