Созвездие Мухи

Перед недавними выборами в Госдуму позвонила мне в редакцию радио женщина из Ники товки и прямо-таки набросилась: «Бессовестные вы все, — кричит в трубку. — Как трудно было, так помнили Анну Петровну Вылгину. А как ушла на пенсию, так и дорогу к вдовьему дому забыли. При коммунистах перед выборами хоть секретарь партийный приезжал, интересовался, не нужно ли чего? А теперь вот и по такому случаю никто не заглядывает. А бедная женщина вторую зиму без угля мерзнет. Жириновского на вас, паразитов, нету!»
Попытался я объяснить, что от меня-то здесь ничего не зависит, не может моя малосильная редакция завести угля пенсионерке. Но собеседница уже кинула трубку.
И за всеми предвыборными хлопотами забыл я, каюсь, об этом звонке. Хотя на тамошнем избирательном участке все же поинтересовался, значится ли в списках такая избирательница: Анна Петровна Вылгина. «Значится, — ответили, — но вряд ли проголосует: надо к ней урну вести, потому что немощна она, а машина на участке всего одна, и без того загоняли ее уже до выборов».
И вот — Жириновской в фаворе у судьбы. И так остро почувствовал я ответственность за результат этих выборов, что уже 13 ноября поехал на хутор Верховой. К ней — Анне Петровне.


1
Словно подвешенный на невидимой ниточке, над хутором висел коршун. А гораздо выше с нудным звуком кругами ходил немецкий самолет-рама. Заведующий фермой Ульян Парамонович, по кличке Полтора-Уха, понимающе тыкал пальцем в небо:
— Разведчик ихний, разъедрит твою... В Никитовке кавалеристы стоят, так он на них своих стервятников наводит. Неровен час, и на нас шальной фугас угодит. Вы, бабы, — обращался он к дояркам,—загнали бы коров под навес — все меньше ориентиру для фрица.
  За сорок первый и зиму сорок второго поголовье на ферме дало большую прибавку. И хоть не продвигалось мимо ни одной части, которой не выделили бы живой говядины, все одно бык Обалдуй постарался: потомство от него шло ядреное, крутолобое. И теперь, при подходе фронта, жалко стало колхозникам своих буренок. Анюта Шамраева взяла хворостину, принялась свою тридцатиголовую группу торопить под навес, а сама прокричала заведующему:
— И чего их беречь, коров-то, фриц, поди, уже под Валуйками.
   Но — хозяйская душа, — припрятала всех коров. Особо в уголок отогнала Грушу. Любимица и умница в группе, эта корова — рекордсменка давала в год по пять с половиной тысяч килограммов молока. На выставку ее в Хреновое возили, оттуда доярка привезла яркую грамоту. И в этом году не подкачала Груша — привела телочку под стать себе, и теперь, летом, в день одаривала свою хозяйку почти пятью ведрами жирнейшего молока.
Ульян Парамонович пригрозил Анюте: дескать, не разводи панику. И тут же ошарашил доярок:
— Есть решение правления отогнать наше стадо в эвакуацию. С коровами поеду я и трое доярок. Будем кочевать до самого Борисоглебска. Добровольцы есть?
Примолкли бабы. Только Любаша Золотникова вызвалась. Чего ей, Любаше? Холостая, двор — одна избушка-столбянка с завалинкой. А по пути, глядишь, и доброго человека встретит. На хуторе ей замуж не выйти, уж больно слава о ней озорная пошла.
— А еще, — добавил Ульян Парамонович, — сопровождать нас до самого места велено участковому милиционеру Шуляку. Не робеть бабоньки: как только немца отгоним, так и воротимся домой. Так есть еще охотницы, али мобилизацию объявить?
...Небо густо завибрировало, с запада черной крупной саранчой поплыли немецкие бомбовозы. Анюта заперла баз и заторопилась домой: пришло время кормить грудного Петеньку.


2
Начальник райотдела милиции пригласил участкового сесть, пустил ему по длинному столу стакан чаю в подстаканнике:
— Такое дело, лейтенант. У нас в изоляторе сидят сейчас восемь человек заключенных. В основном — мелочь: то воришки, то дебоширы. Кабы сейчас отправить их в суд, то штрафом бы отделались. Но поскольку суд уже не работает, то приказываю тебе доставить всех арестованных в Борисоглебск. Идти своим ходом, в помощь даю двоих призывников с винтовками. Патронов им, пацанам, не давай, но для страху пусть примкнут штыки.
Лейтенант отхлебнул холодного чаю и спросил:
— А эти — убийцы... Братья Кныши, или как их там. Тоже пойдут со мной?
И, видя, что начальник подтверждающие  кивнул, лейтенант загорячился: —
— Так не лучше их тут же кокнуть? Все равно за убийство им вышка выйдет. К чему канителиться!
Начальник поднялся, вышел из за стола, стал за спиной участкового и взялся за спинку его стула:
— Мы, — заговорил он, — карающий орган, но действуем строго по закону. А пока у нас советская власть, то ни один преступник без суда не может быть наказан. Усек? Ну, коли так, то будешь беречь обоих убийц пуще глазу, и сдашь их в Борисоглебске под расписку. Вот тебе документы на бандитов... Да, в твоей группе пойдет и Петр Вылгин. Ну, ваш хуторянин, любитель запрещенного Есенина. Словом, команду я тебе подобрал интересную. А сам ты, по прибытии, поступишь в распоряжение тамошнего энкаведе. Вопросы есть?
Лейтенант Шуляк принял бумаги арестованных и приступил к выполнению приказа. Для начала получил две винтовки для призывников, потом зашел к начхозу за пайками.
— Вот тебе, — выдав девять банок консервов и шесть буханок хлеба, — сказал пожилой лйтенант  и подсунул ведомость. — Распишись в получении сухого пайка.
— Это что такое, — возмутился Шуляк: — на одиннадцать человек и две недели пешего ходу такие крохи!
— А ты не шуми, — невозмутимо произнес начхоз, — на арестантов выписывать не приказано. Корми их чем придется. Лето ведь. А и подохнут — не велика печаль.
Шуляк  опять отправился к начальнику милиции. Тот только руками развел: дескать, ничем помочь не могу.
— Да, — вдруг хлопнул себя ладонью по лбу начальник, — тут тебе под охрану надлежит еще и скот с доярками с верховской фермы принять. Вот и будете пить парное молоко.
«Этого еще не хватало! — кипел в душе Шуляк, отправляясь в военкомат за допризывниками.
— Ну и компанию подобрал мне начальник. Убийцы, поэты, воры, да еще доярки с коровами! Зря я на фронт не попросился, едрена вошь!»


3
Анюта качала на руках засыпающего младенца, когда в открытое окно просунулась Любашина голова в цветастой косынке:
— Сидишь, подружка? А там твоего Петра по этапу угоняют из милиции!..
— Куда? — враз сникла Анюта.
— Да туда же, куда и коров, — прокричала Любаша. Но, увидев, что собеседница ничего не понимает, — добавила: — да со стадом же нашим в Борисоглебск!
— Ох, лихо мне! — Взметнулась Анюта. — И я с вами.
И принялась собирать тряпье для ребенка.
— Ну куда ты с дитем? — Пыталась остудить пыл подруги Любаша, но та уже стянула углы узелка, прихватила с подоконника навесной замок:
— И пусть только Полтора-Уха мне откажет, — пригрозила она в пустой угол, и смирившая Любаша двинулась с Анютой к ферме.
Ульян Парамонович и двое скотников уже заколачивали горбылями оконные проемы фермы. Сквозь гул летящих самолетов Анюта прокричала заведующему, что согласна идти в эвакуацию.
— А дите? — громко отозвался с деревянного козла Ульян Парамонович. Самолеты ревели нестерпимо громко, ответа он не расслышал. Махнул рукой: ладно, мол, твой малец — твои заботы.
Конный милиционер из района соскочил с  седла на землю, примахнул уздечку к коновязи и, прихрамывая, подошел к заведующему:
— Угоняйте скот немедля, немцы уже Волоконовку взяли. Лейтенант Шуляк с арестантами ждет вас в Щербаково. С Богом, земляки.
Запеленный ребенок сонно посапывал на возу с молочными флягами. Вожжи держал Ульян Парамонович, четверо женщин глотали пыль от стада, пася его с двух сторон. И чем ближе подходили к Щербаково, тем тревожнее становилось у Анюты на сердце «Как он там, болезный? Говорила ведь — коли книжка запретная — не держи ее дома. Так нет же — читал стихи еще и соседям. Как это там? «Ты сама под ласками скинешь шелк фаты, унесу я пьяную до утра в кусты»... Чудной, еще созвездие Мухи обещал показать, да сам попался, как муха. Какие уж там ласки, коли четвертый месяц в кутузке сидит? И видеться не разрешали, вроде он бандит какой. То- то ведь напою его молочком, уж Груша постарается. Да чтоб вкусненького, да парного».
Размечталась Анюта. Но в Щербаково команды арестантов не оказалось, ушла на Варваровку. Зато встретил тут беженцев серьезный штатский дядька в клетчатом галстуке и лысый.
— До вашего, — сказал, — коллективу животноводов доводится государственный план: на каждой остановке вы обязаны сдавать на местные фермы и сепараторные пункты все выдоенное молоко. Ежели кто осмелится выдоить корову на землю, будем рассматривать это как собатаж. Пить молоко, торговать им так же категорически запрещено. С указанием этим ознакомлен руководитель вашего конвоя лейтенант Шуляк.
И принялись за дойку. Все двадцать четыре фляги, что надоили здесь, сдали по акту на ферму, хотя и Щербаковцы сами уже собирались в бега. Ульян Парамонович завел себе бумажную папку и прикрепил к ней первую квитанцию.
...И впрямь, арестантов нагнали в Варваровке. Лишь глянула на их взъерошенную группу Анюта — сразу узнала Петра. Хоть и исхудал он страшно, но глаза его были все такими же большими и лучистыми. Метнулась было к нему Анюта, но парень с винтовкой,проинструктированный к такому случаю сверх всякой меры, выскочил с винтовкой наперевес:
— Назад!
И даже поговорить не дал с любимым. Какое уж тут молочко. Подоили коров и в Варваровке. Любимица Груша совсем уж расстаралась: полтора ведра опорожнила из разбухшего вымени. То ли от луговой травы, то ли потому, что единственной в стаде этой корове оставили теленка. И опять сдали молоко, а Ульян Парамонович приклеил в папку новую квитанцию.
И тут закаруселили в небе десятка полтора самолетов. Кресты и звезды попеременно мигали в глазах у доярок, а потом один ястребок упал прямо рядом со стадом. Рвануло так, что коровы попадали. Загорелся коровник, и в этой-то суматохе, прихватив младенца, Анюта проскочила к Петру.
— Мой? — коротко спросил тот, кивнув на ребенка.
— Ага! — радостно кивнула Анюта. — Петей назвала.
Горел коровник, его тушили, ревели коровы, через село громыхал отступающий артиллерийский дивизион, а она поила Петра молоком. Не коровьим, своим... Бандиты братья Кныши отвернулись, лицом к земле улеглись другие арестанты. Лейтенант Шуляк на пеньке, спиной к Анюте и Петру, писал что-то в планшетке. А когда обернулся, сказал:
— Давай к стаду, красавица. Не положено с арестантами общаться. А молока для них я все же попробую добиться у начальства, иначе не дойдут болезные до места.
...И опять запылил табун, через два дня выйдя на паромную переправу к Дону. И здесь, после одной из бомбежек, увидели доярки, что Ульян Полтора-Уха исчез:
— Это у него медвежья болезнь открылась, — шутила Любаша Золотникова. — Это он по чужим бабам герой бегать, даже ушей не жалеет. Принимай, Анюта, ферму, — неожиданно обратилась она к Шамраевой. У тебя хоть пять классов есть, квитанции выписать сумеешь.
   И приняла Анюта брошенные Ульяном дела. Уже на той стороне Дона пришла она к участковому с ведром молока:
— Что хочешь делай, лейтенант, -прямо сказала она, — а я утаила от отчетности два бидона. На вот, передай арестантам. Чай, люди тоже.
Участковый поставил ведро у ног и вопросительно поглядел на Анюту:
— А остальное сокрытое где?
— Видел, как по понтонам танкисты прошли навстречу немцу? Так вот, напоили мы их всех молоком от души. Что, в трибунал меня с ребенком отправишь?
Лейтенант поднял ведро, прямо через края отпил литра полтора. Вытер усы тыльной стороной ладони и сказал:
— Правильно, девка. Я видел, как недавно в селе они сами сдаивали коров на землю, а нас заставляют квитанции писать. Сдавай только то, что от прочих нужд останется. Кстати, сколько коров пало уже за дорогу:
— Семь голов прирезали, мясо сдали по квитанциям.
— Пиши восемь, я подпишу квитанцию... А вечером хоть сами мяса поешьте. Да, девка, а кто тебе этот арестанец, что ты третьего дня отхаживала?
  Анюта зарделась, затеребила платок.
— Понятно. — Шуляк поднялся, одернул гимнастерку. — Поскольку преступление его незначительно, разрешаю перевести его на ферму впредь до прибытия на место назначения. Я в Борисоглебске сделаю все, чтобы подвести его не под суд, а определить в армию. Хай повоюет. А выживет, совет вам да любовь, девка.
И ушел, сутулясь, к арестантам. Его очень беспокоили братья Кныши, которые в последний день стали на подозрение послушными и тихими.
Невесть откуда появился опять этот штатский в галстуке, перелистал квитанции:
— Черт знает, что такое? — возмутился он, — при старом заведующем у вас молока гораздо больше выходило.
— Так ведь падежь, пастбища выгорели, — робко вставила Анюта. Но чиновник грозно вскинул очи:
— Настоящий саботаж! Дело будет передано в трибунал. И почему это фермой командует женщина, когда есть в коллективе молодой здоровый мужчина. Кстати, почему не в армии? — приступил он к Петру Вылгину.
Но тут подошел Шуляк. Он наклонился к сидящему на перевернутом ведре штатскому, взял его за галстук и медленно поднял:
— Тут задаю вопросы и командую я. И если ты еще, рожа лысая, сунешь свой нос в ведомство НКВД, то скорее всех загремишь под трибунал:
  Штатский быстренько собрал портфель — только его и видели.
 —А ты, — велел Шуляк Петру,— лучше никому на глаза не показывайся, крутись вон с конем и помалкивай.
Анюта, улучшив момент, подошла к лейтенанту:
— Такое дело, товарищ милиционер... Нам бы с Петром расписаться по-человечески. Кто его знает, как там, в Борисоглебске, обернется. Может, опять его посадят.
  Лейтенант улыбнулся в усы.
— Верно, девка. Вот в Таловой мы вас и окрутим. Только где ж я дружка найду жениху?
Счастливые Петр и Анюта на подходе к Таловой и заявление написали. А ночью ушли оба брата Кныши. У заснувшего пацана-конвоира отомкнули штык с винтовки и пырнули им сквозь шинель лейтента Шуляка. Когда Анюта утром подошла к его маленькой палатке — вскрикнула от ужаса. Лежал Шуляк в луже крови и шептал что-то распухшими губами. Перебинтовала лейтенанта, вместе с Любашей привела его в чувство. Слаб милиционер от потери крови, только и хватило его на то, чтобы сказать:
— Позовите конвоиров и Петра Вылгина... Петр, возьми все документы арестантов и доведи группу до места. Сам же передашь пакет начальнику НКВД. Там я написал на тебя характеристику и предлагал за примерное поведение отправить на фронт. А вы, — обернулся к вонвоирам, — переходите в его подчинение.
Не получилось скромной свадьбы в Таловой. Лейтенанта без признаков жизни определили в госпиталь, и запылили дальше, навстречу солнцу.
И уже в самом Борисоглебске, на окраине, опять, как черт из пекла, явился все тот же, в галстуке. Потребовал квитанции, долго считал что-то в блокноте, и объявил Анюте:
— За твоей фермой недоимка в триста двадцать два килограмма. Будем погашать или садиться?
И ведь верно высчитал, чернильная душа! Ровно столько, как знала и сама Анюта, споила она молока за дорогу. Но тут встряла Любаша:
— Разуй глаза, тыловик, — выпалила она, показывая на другое стадо эвакуированных, доярки которого как раз и доили коров прямо на землю.
— Это не мое сельхозуправление, — отмахнулся чиновник и достал бланк с гербом, чтобы сочинить бумагу о растрате. И тогда Любаша, прихватив бидон, побежала к тем, что сдаивали коров на землю. Прищурившись, чиновник наблюдал, как все женщины побежали за нею. Через полчаса запыхавшиеся доярки выставили перед штатским в ряд восемь полных фляг. Молоко дымилось, штатский опустил в него палец:
— Не разбавлено?
И тогда не выдержал Петр. Всегда уравновешенный и спокойный, он взруг с размаху залепил штатскому такую оплеуху, что тот полетел с ведра. Из разбитого уха потекла кровь. Как-то на четвереньках, позабыв про портфель, штатский начал отбегать в сторону. Потом распрямился, и уже на ходу заорал:
— Расстреляю дезертира. Я те попрячусь в женскую юбку!
Петр, опомнившись, поглядел на свою ладонь:
— Я в НКВД. — сказал он. — Надо сдать группу и сдаваться самому. Если отпустят по рапорту лейтенанта, то непременно найду тебя Аня.
И ушел, добровольно став под конвой пацанов.


9
Прибыл штатский и двое милиционеров. «Где дезертир»? — Подступились к женщинам. Те, в один голос: дескать, померещилось товарищу спьяну. Тот в раж вошел, покрывают, мол, преступника. Но тут один милиционер повернулся к штатскому:
— А ну, дыхни!.. Так какого ж ты черта, пьянь тыловая, на людей поклеп возводишь?
   И ушли прочь. Анюта же попросила Любашу оформить прибытие фермы, а сама пошла искать здание НКВД.
И ведь умницей оказался милиционер Шуляк! Такой рапорт написал, что уже через полчаса, допросив, Петра Вылгина отправили в военкомат.
Там его и нашла Анюта. Оказалось, оформили ее суженого, как имеющего среднее образование, в артиллерийскую школу на Урал. И сроку на заключение брака отпустили молодым аккурат два часа сорок пять минут. Тут тебе и свадьба, и медовый месяц.
Провожали Петра на вокзале все доярки. Сияющая Анна с ребенком цепко держалась за руку мужа. Она переживала настоящее счастье. Хоть счет ее безграничного ликования шел всего лишь на минуты.
...А потом они строили загон для своего скота, к зиме сгородили сараюшку, и доили, доили, поставляли  для фронта молоко.


* * *
— Весной сорок третьего вернулись мы на хутор. — Моя собеседница, Анна Петровна Вылгина плохо слышит, поэтому вопросов моих не дожидается, сама всё по порядочку рассказывает. — Коров, понятно, оставили, но вот Грушу и ее телочку Ветку я все же пригнала обратно. От них-то и возродилась потом наша ферма.
Хутор в окупацию не пострадал, и даже замок на моей избе никто не тронул. А тут, в апреле, заглянул на хутор и мой Петр. Его батарея как раз двигалась к Белгороду, так двое суток дома побыл. Крышу подновил, колодец почистил. И вот — кивнула на портрет миловидной женщины на стене, — Танюшу мне оставил. И — как в воду канул. Пришло потом письмо: дескать пропал лейтенант Вылгин без вести.
Уж при нем бы я не сидела без угля.
— А дети? — переспросил я.
Она махнула рукой и вытерла слезу: Оказалось — Петр Петрович Вылгин погиб как военный советник «где-то в Африке» — как ответила Анна Петровна, а дочка живет теперь за границей, в Армении.

* * *
«Господи» — думал я, направляясь в Никитов ку. — «Ну откуда в нас эта дикая черствость? Словно еще при жизни не тела наши, но души уже погребены в траурные урны! Вот ведь она — женщина, в чьей жизни, как в призме, преломились все перепетии нашей истории. Она ведь — начало начал нашего сегодняшнего дня. И ведь замерзнет вполне зимой, потому что завести угля ей не сможет ни погибший лейтенант Петр Вылгин, ни погибший военный советник Петр Петрович Вылгин, ни заграничная дочка Татьяна Петровна».
И в такой же холодной времянке я застал под несколькими одеялами девяностосемилетнего Сергея Васильевича Шуляка. Живет он в семье своего семидесятидвухлетнего сына, инвалида войны второй группы. Милиционер Шуляк выжил тогда, и через три месяца в Сибири взял-таки братьев Кнышей, убийц и бандитов.
Признаюсь, своим посещением не согрел я этих двоих пожилых людей. Но лично сам такого тепла на сердце, как от встреч с ними я еще не испытывал.


                ноябрь 1995 г.