Три ошибки Валентины Григорьевны

                Повесть длиною в одну человеческую жизнь



                *Сообщение*

Несколько лет назад газеты дали убийственную информацию. Многочисленные телеканалы воспроизводили запись камеры наблюдения. В одном из супермаркетов губернского города В охранник поймал за руку женщину, которая тайком положила в карман два глазированных сырка. У бедной пенсионерки не было денег их оплатить. Охранник так ретиво исполнял свой служебный долг, что несчастная умерла до приезда «скорой помощи».
 
У этого сообщения сразу же нашлась политическая подоплёка, разверзла свою неустроенность социальная сторона жизни и были подняты этические и правовые вопросы.  А между тем, за подобными скандальными сообщениями всегда стоят живые люди и конкретные действующие лица.


                *Свадьба*

Свадьба, красивая сказочная, и пела, и плясала, и обнималась, и пила, и ела с большим аппетитом. Но справляли её не без отягощения будничными прозаическими хлопотами. Помимо вопросов о том, какое платье будет на невесте, где достать прелестные модные туфельки, кто и где сделает причёску, повисли ещё и такие, как-то: сколько купить водки, что приготовить на стол, где и за сколько заказать свадебный торт с лебедями, достанет ли  свидетельница Людмила дефицитных апельсинов… И прочая, и прочая  предсвадебная канитель застойного советского периода накладывала на всё это мероприятие печать озабоченности.

Ни родители невесты, красавицы-сероглазки Валечки Поляковой, ни отец жениха, слесарь высшего разряда Иван Иваныч Иванов, ни даже Нина Ивановна, мать Виктора – будущего мужа, не имели связей, способных полностью и на высоком уровне решить все задачки сразу.

Григорий и Наталья Поляковы, родители невесты, в плане блата были стойкими коммунистами. Они с презрением относились ко всем «низменным», но, увы, неизбежным делам, обеспечивающим ежедневную дозу яичницы с колбасой на завтрак, тарелку наваристых щей на обед и чего-нибудь вкусненького на ужин. Родители Валентины были идеалистами: мамА работала в библиотеке, а папА трудился у станка, хотя в своё время и закончил Тимирязевку, обучился виноградарству, но ни дня не проработал по специальности, поскольку семейные обстоятельства этому не поспособствовали. Да и виноград в их городе мало кто выращивал.
 
Родителей жениха тоже можно отнести к простым и не слишком пронырливым людям. И хотя мать Виктора заводила разные связи и знакомства, все они были сейчас для свадьбы совсем непригодными. Ну, честное слово, чем ей могла бы помочь акушерка из женской консультации или охранник элеватора.

И хотя времена стояли, как их принято теперь называть, блатные, свадьбу всё же сыграли. И довольно неплохо. И платье, белое из кримплена, отделанное по подолу гипюровыми розочками; и фата, которую сёстры Виктора расшили серебряными нитями новогоднего «дождика»; и белые лакированные босоножки тоже с серебряной розочкой сбоку; и даже кружевные перчатки выше локтей… – всё это было куплено в свадебном московском салоне по специальному приглашению, которое Вале достала её свидетельница Людмила.
Людка – Валина подружка с детства, едва сдав выпускные экзамены за восьмой класс, рванула из дому в Москву к своей бабуле. Получила профессию парикмахера и была уже одной ногой полноправной москвичкой. У неё даже образовался свой круг нужных знакомых. Ясно, что спецприглашение в магазин для новобрачных ей удалось достать у работницы загса.

Торт был заказан у лучшего кондитера города, по протекции знакомой акушерки из женской консультации. Вот, где пригодилось знакомство с ней! Как и положено, посередине торта застыло зеркалом зеленоватое желе озера. Пара лебедей из безе, взбитых сливок и шоколада, изображала лебединую верность, напоминая жениху и невесте о сладких обязанностях семейной жизни.


                *После свадьбы*

После свадьбы, сразу же в первый день медового месяца, когда всё было съедено, выпито и забыто, тарелки наполовину перебиты, а оставшиеся, чисто вымытые, разложены на столе в ожидании разбора хозяевами, произошёл сдвиг акцентов.

У Вали случились обычные женские дела, которые всегда были для неё большой неприятностью с некоторой болью и головокружением, отчего она и залежалась в постели. Виктор, по обыкновению встал рано и, следуя своему спортивному режиму, начал делать зарядку. Картину застала мать семейства. Новоиспечённая свекровь, вспомнила о том, что она теперь в доме наиглавнейшая, и сделала невестке недвусмысленный намёк. С этого совершенно безобидного замечания свекрови и начались раздоры в семье. Вале не понравился намёк на то, что она в доме только появилась, а уже «валяется в постели до обеда». Почувствовала, что на неё здесь смотрят как на чужую, что никаких родственных чувств к ней ни свекровь, ни свёкор не испытывают. И если бы не внимание и забота Виктора, она бы совсем растерялась и расплакалась. Да, это не дома, где мама с папой оберегали её от каждого сквозняка и чиха.

И когда примерно два года спустя после свадьбы, свекровь и невестка выясняли отношения уже не намёками, а открытым текстом, Валя часто ей говорила:

- Да вы, Нина Ивановна, меня с первого же дня готовы были запрячь в вашу телегу и гнать во весь опор на кухню.

А Нина Ивановна при этом ахала и внятно говорила:

- Да неужели же ты пришла сюда только книжки свои читать да курить в туалете?

Нет, до рукоприкладства дело не доходило никогда, но вот упрёков было море с той и другой стороны.

После очередного откровенного разговора со свекровью Валя разрыдалась, разобиделась и решила прекратить «наезды».

Она поняла, что совершила в жизни страшную ошибку, связав свою жизнь с Витей Ивановым, одноклассником и первой своей любовью…

                *Не жалейте одиноких!*

Как оказалось, это была первая судьбоносная ошибка, которая и повернула всю жизнь Валентины Григорьевны на путь одиночества, а, следовательно, и сопутствующим этому положению радостям и бедам. Тут мы позволим себе отвлечься от рассказа о нашей героине, поскольку нам важно сказать, что такое одиночество для женщины.

Не жалейте одиноких! Жалейте тех, кто замужем, да особенно, если это замужество счастливое. Помнится, ещё у Ивана Сергеевича Тургенева было отмечено, что счастье – покой, оно ничего не даёт.

Были у нашей героини подружки, Мария и Оля, ещё со школьной парты. Как-то встретились они уже в возрасте «кому за 45». Давно не виделись, ничего не знали, кто и как живёт. Мария рассказала подругам о своём горестном житье-бытье. Её муж ещё в молодости погиб в Афгане. Оставил ей троих детей. Ясно, что не рядовым он там был, но пуля-дура не выбирает. И Маша всю свою жизнь боролась за выживание. Тут описывать ничего не надо, кто боролся – знает. А кто не знает, то лучше и не знать.

Так вот, Маша боролась и не поддавалась ни болезням, ни искушениям, ни сомнениям и никогда она не унывала. Жила, словно часовой на посту: чуть что – она в тревоге и боевой готовности.

Ольга, вторая одноклассница, даже прослезилась:

- Бедная Машенька! Как же ты всё это вынесла?! Я ни за что не смогла бы…

И Оля рассказала свою историю жизни, как у неё она сложилась. Ей повезло: муж попался трудолюбец, заботливый, всё ради семьи и в семью. И на фоне своих одиночеств обе подружки – и Валя, и Маша – позавидовали Ольге: какая же счастливая!

Но жизнь наша – переменчивая погода, особо никогда не соответствующая прогнозам. Казалось бы, у счастливой Оленьки всё должно было так и идти дальше по жизни: прянички золочёные да кудри кручёные.

Но неожиданно её Валера, любящий муж, ушёл к другой дамочке. Да ушёл не понарошку, навсегда. И Оля оказалась совсем ни к чему не приспособлена. Гвоздя в стенку вбить не может, нож поточить некому, а там оказалось, что и готовить она особо-то и не умела. Всё её муж любимый делал. А ушёл, она осталась, мало того, что одна, так ещё и к жизни не приспособленная.

Нет, нет, не завидуйте тем, кто в счастливом браке живёт! Пожалейте их, любимых и счастливых. Если вдруг что с мужем приключится, то такая, холёная и любимая, пропадёт без него.

                *Колясочка*

Не жалейте одиноких! Своё одиночество Валюшка выбрала сама. Когда дома никого не было, она сложила в кроватку, где спал пятимесячный Вадик, все его пелёнки-распашонки, свои платьица, сходила во двор, пригласила двух завзятых доминошников, которые спустили ей всё это с третьего этажа вниз во двор.

Пристально глядя себе под ноги, покатила  Валя деревянную кроватку на колёсиках через двор, потом по тротуару вдоль огромного дома, где жили Ивановы. Была суббота. Вечер. Только что прошёл дождик. Народу попадалось мало. Машин тоже почти не было. Валя подталкивала кроватку со спящим сыном и слизывала с губ солёные свои слёзки. Редкие прохожие недоумённо пожимали плечами: разные коляски для перевозки видели, но чтобы в детской кроватке, заваленной одеждой, мать выгуливала спящего малыша – до этого ещё никто не додумался!

Валентина Григорьевна катила кроватку по асфальту, старалась аккуратно обходить выбоины, чтобы не трясти спящего сынишку. На самом же деле это она свою судьбу впереди себя толкала по мокрому тротуару. Хорошо, что дома Ивановых и Поляковых  стояли напротив. Хотя и длинные были, но всё же на одной улице. Получалось, что ей надо было с конца одного дома провезти свою необычную колясочку в начало противоположного…

                *Жизнь – ошибка?*

Второй после развода большой ошибкой Валентина Григорьевна могла бы назвать тот свой день, когда она после института пошла работать в библиотеку обычной средней школы. Ну что она там могла высидеть? Какие-то выпуски стенгазеты, перед которой всегда толпилась вся школа, какие-то конференции по героям космоса и обязательное обсуждение очередной книги местного престарелого писателя, посвященной его подвигам в Великую Отечественную войну.

Валентина Григорьевна от рождения имела хорошие задатки, называемые в народе иногда – вследствие заблуждения – талантами. Она пела, «точь-в-точь как Толкунова»,  прекрасно читала стихи, оставшись одна в пустой библиотеке – душа её просила поэтического полёта, – в конце-концов, и неплохо малевала пейзажи масляными красками по картону. А за долгие годы сидения в школьной библиотеке она заработала себе стойкую аллергию на книжную пыль, пару поклонников её скромной ромашково-васильковой женской красоты да минимальную пенсию, которую непонятно по каким данным начисляли всем подряд её ровесникам.

От аллергии её лицо некрасиво краснело, да так, что приходилось накладывать толстый слой пудры. Глаза вечно слезились, что осложняло пользование тенями для век и тушью для ресниц. Приходилось часто-часто смотреться в зеркальце, чтобы вовремя подправить косметику. За долгие годы работы у неё даже выработался какой-то рефлекс особый, напоминающий нервный тик. Каждые пять минут она смотрелась в зеркальце.

В поклонниках у неё числились коллега по работе школьный военрук Максим Николаевич, чей кабинет был рядом с её библиотекой, да один глубоко спившийся писатель, не нашедший своего читателя. Валентина Григорьевна его как-то пожалела, когда узнала, что автор интересной повести «Отшельник», коротает жизнь в психушке. Съездила к нему, передала гостинцы от юных читателей.  Писатель не был пациентом заведения, а всего лишь кочегаром, там и жил в котельной. Она организовала конференцию по его книге. И писатель с тех пор души в ней не чаял.
 
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Всю жизнь Валентины Григорьевны на бумаге не представишь. Нам ведь сейчас хочется узнать и про третью ошибку нашей героини, которая оказалась знаковой в её судьбе и жизни. А если говорить обо всех ошибках, которые человек за свою жизнь делает, то в итоге можно прийти к выводу, что и жизнь каждого из нас – это одна большая ошибка, совершённая нашими родителями, поддавшихся минутной слабости.

Как мудра религия! Ибо только она одна утверждает, что всё дано Богом – и жизнь
каждого в том числе. И грешно утверждать, что наша жизнь случайна и всё в ней ошибочно. Господь посылает нас в этот мир пройти свои испытания и выполнить Его для нас Предназначение.

                *Размен*

Валентина Григорьевна шла своей дорожкой и старалась никому не мешать, никого не задевать. Её родители дали ей свои незыблемые понятия о чести, достоинстве, совести и добре. Она так и старалась всю жизнь им следовать, тем самым чтя память об очень  близких ей людях, воплотивших её жизнь в этом мире. Совсем иные отношения у неё сложились с её единственным сыном Вадимом. Не то, чтобы он был бездушным и чёрствым, но свою мать не баловал он ни вниманием, ни заботой, ни помощью. Как только закончил институт, он женился и потребовал разделить квартиру.  Долго они искали возможные варианты обмена родительской двушки. Денег на доплату не было, выиграли они только потому, что квартира располагалась в сталинском доме, стоящем в самом центре города.

Этот разъезд нельзя причислять к её очередной жизненной ошибке. Это всего лишь обстоятельства, создавшие некоторые временные трудности. Выбора не было, сын желал иметь отдельное жильё, семью, а ему нигде ничего не светило в плане жилища от государства. Времена уже наступали иные. Дети перестали мечтать о том, как они собственным своим трудом и авторитетом заработают себе квартиру на предприятии. Такие мечты навсегда канули в историю перестроенного государства. Дети начали ждать быстрейшего освобождения родительской жилплощади. Кто откровенно подыскивал места, куда можно сплавить престарелых мам и пап, кто цинично ждал их смерти, всем своим видом выказывая своё долготерпение. Валентине Григорьевне повезло с сыном. Он не дожидался пока она «сыграет в ящик», даже и мысли такой не допускал. А вот квартиру посчитал слишком для неё просторной. И как-то, краснея и стыдясь своего желания, предложил маме разъехаться. Он уже и варианты подобрал. Угловую хрущёвку в Юго-Западе для себя и однушку в деревянном двухэтажном ветхом доме для неё. Валентина Григорьевна не смогла отказать сыну в размене, но вариант её не устроил, пришлось искать новую комбинацию. Так она оказалась на Левом берегу в панельной девятиэтажке.

Одиночество – это судьба. И она сама его выбрала. Работа – это наше положение в обществе, тоже можно сказать, судьба. И здесь Валечка подсуетилась и после института пошла по маминым стопам в библиотеку, а не занялась, скажем, преподаванием литературы или живописи, не пошла в редакцию газеты, не стала даже воспитателем детского сада. И вот они, обе судьбоносные ошибки, совершенные в трезвом уме и ясной памяти: обе ошибки выбора – одиночества и профессии.

А размен квартиры – всего лишь жизненное обстоятельство, которое не имело альтернативы. Новое жильё Валентины Григорьевны получилось, можно сказать, у дяди на Куличках, но она не стала менять свою работу, потому как разъезд пришёлся на самый конец застоя.

                *Ставка дворника*

Всюду  свирепствовала скрытая безработица, хотя Олечка Санникова, начальница бюро по трудоустройству во всех печатных органах трубила о том, что в её ведомстве всё прекрасно, все трудоустроены, счастливы и приносят пользу любимой стране в меру своих возможностей и образования.  Для Валентины Григорьевны смена места работы грозила вполне реальными трудностями и неприятностями. Мало того, что она переселилась в незнакомый ей  грязный промышленный район города, так ещё имела все шансы получить работу, абсолютно далёкую от её профессии и желания. Следуя указаниям своей начальницы, чиновники из бюро по трудоустройству не смотрели ни на высшее образование, ни на профессию, им надо было укомплектовывать кадрами промышленный сектор.

Олечка Санникова, та самая одноклассница, которую бросил муж, предложила Валентине Григорьевне место дворника на заводе радиодеталей, при этом пояснила, что это только прикрытие для настоящей должности в отделе технического контроля. То есть работа была, а по штатному расписанию на неё не нашлось ставки, поэтому её могли взять только на ставку дворника.  Валентина Григорьевна не стала ломать голову над всеми ребусами, предложенными в ведении школьной приятельницы, руководившей городским бюро по трудоустройству. Решила, что будет правильнее оставаться на своём месте в библиотеке, где она уже имела и большой стаж, и авторитет, и некоторые поблажки со стороны директорши школы, и даже свою помощницу и заместительницу в одном лице, Юлию Ивановну.

Не считая неприятностей, доставляемых её сыном Вадимом, Валентина Григорьевна вела жизнь стабильную и до мелочей однообразную. Утром вставала обязательно с правой ноги. Как и обувала первой – только правую ногу. Она боялась жизненных потрясений, революций и стрельбы. Ей нравилось, что она просыпается в собственной постели, бежит в свой душ, танцует утром под свои любимые мелодии зажигательные танцы вместо зарядки. Она ценила свою свободу, хотя постылую и одинокую. Любила выпить с утра чашечку кофе, обязательно смолотого так, чтобы в пыль.  Никому не верила, что от кофе болит сердце и скачет давление. Она, как и Наполеон, считала, что крепкий кофе – вот, что необходимо было ей чтобы проснуться. Он согревал её, придавал силы, копил в ней гормон радости – серотонин. Иногда он причинял ей сладкую боль в груди, но она предпочитала страдать потихоньку, чем отказаться от чашечки ароматного, терпкого, горького, сдобренного сахаром, сливками и несколькими ложечками коньяка волшебного напитка.

                *Вадим*

У Вадима менялись жёны, он давно потерял свою квартиру, бросил всё и уехал в столицу. Но не найдя и там себе применения, сбил с панталыку своего лучшего друга Ваню Симакова, и оба приятеля махнули на край света – куда глаза глядят. В стране наступила разруха и такая чехарда, что все бежали из неё, куда могли. Вадим уговорил Ваню продать квартиру и на полученные деньги они отправились аж в Латинскую Америку, в незнакомую им страну Эквадор. Такие вояжи, наверное, только и можно совершать в молодости, и то от отчаяния.

Надолго, а то и навсегда Валентина Григорьевна простилась с желанием увидеть Вадима отцом семейства. Приветить его детей, своих внуков, передать им реликвии семьи: похвальные грамоты родителей, альбомы с фотокарточками, её пионерский галстук и комсомольский значок, хрустальные бокалы, подаренные ей на свадьбу родственниками и ещё кое-какие мелочи, без которых не обходится ни одна история семьи. Вадим как в воду канул в той далёкой стране Эквадор.

Валентина Григорьевна иногда доставала атлас мира, отыскивала на южноамериканской глыбе, чем-то похожей на огромное сердце, маленькое государство, тоже напоминающее ей другое сердце – её самой, больное и вечно щемящее от неизвестности.  Долго разглядывала географическую карту незнакомой ей страны, разделённой надвое заснеженными Андами. И всё больше убеждалась, что Эквадор и по очертаниям, и по сути – это её надломленное материнское сердце, с большим вырванным куском плоти.
    
У Вадима своих проблем всегда было выше крыши. Валентина Григорьевна чувствует себя виноватой за то, что не смогла оградить своего мальчика от всех жизненных напастей. И теперь не спит ночами, всё думает, где он, жив ли, снова и снова открывает карты и смотрит на далёкий сердечный дуплет, поглотивший её кровиночку, сынулечку, надрывая себе что-то в груди, больное и горячее. Это её сердце рвётся на части, а что она может сделать?

Как-то звонила она родителям Вани Симакова. Они сказали ей, что тоже мало знают о ребятах. Иван всего раза три им звонил, дорогая связь. Говорил как-то, что у них всё хорошо, что устроились неплохо, работают. Но Валентина Григорьевна понимает, что это только для посторонних людей всё кажется в порядке, а разве они могут прочувствовать то, что чувствует там, в чужой стране, её сын? 


                *На развале*

Она вышла на пенсию, имея скудную подачку государства, которой едва хватало на хлеб и молоко, на проплату коммуналки и кое-какие необходимые в быту мелочи. Держалась только на прежних запасах. Перешивала старую одежду, которую она, словно гоголевская Коробочка, не выбрасывала, а складывала на антресоли и упаковывала в чемоданы на длительное хранение, обильно посыпая сухими соцветиями пижмы, благодаря чему их не тронула моль. Относила любимые книги из большой, собранной за долгие годы ещё её родителями, домашней библиотеки на развал.

Книги для Валентины Григорьевны, как и для любого интеллигентного человека советского времени, имели огромную ценность. Она живо помнила историю каждой книжки, купленной в «те времена» лично ею. Все макулатурные страсти давно улеглись, в перестроенной стране книга перестала быть не то что дефицитом, а кажется даже и источником знаний. А она всё ещё помнила, сколько килограммов газет и тетрадей нужно было сдать за четырёхтомник Джека Лондона или за «Бравого солдата Швейка», за «Оливера Твиста» или за «Одиссею капитана Блада». 

Сразу после свадьбы поехали они с мужем в Москву. Не для посещения Третьяковки или Грановитой палаты, для этого у них не было  ни времени, ни возможностей. Всего на один день: потолкаться по столичным улицам, набраться московских впечатлений, купить особых ванильных сушек, торт «Лакомку» и поохотиться за книгами. В букинистическом магазине где-то неподалёку от улицы Горького на втором этаже они обнаружили двухтомник Льва Николаевича Толстого изданного ещё в тридцатые годы. Тонкая желтоватая бумага с атласной наощупь выделкой, изрядно осыпавшаяся краска на переплёте, известные рассказы классика. Ничего особенного. А что-то благородное и неповторимо редкостное излучал двухтомник. Казалось, что хозяином его мог быть непременно кто-то из очень известных людей: артистов, художников или даже государственных деятелей. И хотя цена оказалась немалой, а для их семейного бюджета и вовсе разорительной, они всё же выкупили книги, правда, в ущерб и московским конфетам и торту «Лакомка». Счастливые от столь удачной покупки, они даже и не вспомнили про любимые сладости. Только наутро уже дома молодожёнов упрекнула свекровь Нина Ивановна:

- И чего это ради вы в Москву катались? Хоть бы пару конфеток к чаю привезли.
 
Тогда они с Виктором решили подарить двухтомник Валиной маме ко дню рождения. Она точно не станет упрекать, будет счастлива.

Ох, сколько жертв приходилось делать ради приобретения одной-единственной книжки. И в очередь на собрания сочинений ходили еженедельно, отмечаясь в каких-то особых списках…

Поэтому Валентина Григорьевна так дорожила своей библиотекой. И ей не хотелось расставаться с книгами, да нужда, пришедшая вместе с выходом на пенсию, заставляла ходить на бульвар в центр города. 

Многие стали смотреть на свои домашние библиотеки как на источник пыли и постоянно досаждающий атрибут тесноты в доме. Книги требовали не только прочтения, но и ухода: следовало хотя бы раз в неделю пылесосить их, вытирать книжные полки. И очень многие несостоявшиеся читатели собственных библиотек, бичи – бывшие интеллигентные человеки – заспешили на стихийно создаваемые книжные развалы. Сказать, что Валентина Григорьевна была особой, не такой как все, значит, покривить душой. Книги на работе, книги дома – вот уж ей точно можно было избавляться от всевозможных изданий. Но её всю «косило, ломало и клинило», когда она доставала с полки очередной томик, чтобы отнести его на развал и получить взамен ассигнацию, денежное выражение буханки хлеба и пакета молока. И даже радовалась часто, когда у неё никто ничего не покупал. Ну очень не хотелось расставаться с дорогими её сердцу воспоминаниями, которые каждая отдельная книжка удерживала в себе.

На бульваре у памятника Высоцкому собирались такие же, как она, пенсионеры со своими «энзушками» - неприкосновенным запасом: коллекциями марок, открыток, значков, каких-то причудливых бутылок, морских раковин, африканских масок и прочей дребеденью, теперь не пользующейся спросом. Праздные зеваки, озабоченные пешеходы, спешащие куда-то женщины, вальяжно шествующие мужчины, пробегающие дети – вся эта канитель мелькала мимо. Но пенсионеры упорно приходили каждую субботу и воскресенье к десяти часам на городской бульвар у памятника Владимиру Высоцкому. 

Ходила сюда Валентина Григорьевна не только для того, чтобы «выручить денюжку» на хлеб, но и пообщаться с людьми. У неё тут даже появился свой предмет тайного обожания, некий Павел Иванович, отставной военный. Она не разбиралась ни в званиях, ни в войсках, понятия не имела о его статусе. Нравилось с ним общаться. Их стульчики всегда и неизменно оказывались рядом, и Павел Иванович первым здоровался и всегда называл её ласково голубушкой. Валентина Григорьевна,  со свойственной ей мечтательностью, видела в этом особое его к себе отношение, и была ему безмерно благодарна за то, что выделял её среди остальных пенсионерок, присутствовавших на этом торжище.

Павел Иванович тоже тянулся к этой аккуратненькой и ладненькой даме, ему хотелось непременно пообщаться с ней за чашкой чая, продолжить их разговоры об истории России. К удивлению своему он нашёл интересную тему для разговора – о войне двенадцатого года. Оказалось, что Валентина Григорьевна очень много знает о Кутузове, который, кажется, был отдалённым предком Павла Ивановича.
 
Беседа напрашивалась сама собой, поскольку ему надо было показать старинные литографии, какие-то письма, а это на улицу и холод не потащишь. Требовалось тёплое уютное местечко, где они могли бы расположиться и не спеша обсудить интересующую их тему. Конечно же, лучше Валечкиной квартирки и придумать ничего нельзя. Он не может пригласить даму к себе. Живёт с семьёй дочери, угол ему отгорожен за шифоньером, куда даже свет пробивается с трудом, а воздуха вообще не хватает, вентиляции за шкафом никакой. Не сказать, чтобы дочь была чёрствой, но ситуация после смерти жены сложилась именно так. Летом он жил на даче, а на зиму перебирался в город. У дочери трое детей, а комнат в квартире всего две. Так что он ещё хорошо устроился.

                *Сильная женщина*

Валентина Григорьевна страшно заволновалась, когда Павел Иванович намекнул на чаепитие. Ей очень хотелось приветить его у себя по-человечески, угостить чем-нибудь вкусненьким. Опускаться до сладких банальностей, продаваемых на каждом лотке: булочек, пирожков, слоек, язычков – это и не оригинально, и часто невкусно, и стоит немалых денег, которых у неё всегда под строгий счёт. Лучше испечь для гостя творожные шарики – дёшево и сердито. Этот рецепт Валентина Григорьевна знает ещё со времён студенчества, когда приходила к друзьям в общагу. Соседка по комнате так ловко пекла крошечные колобки в масле, потом складывала их на блюдо и посыпала корицей с сахаром. Пока закипал чайник на плите, Валя расспросила про состав творожных шариков – такой простой, что и записывать не надо. Она часто пекла эти нехитрые печенья, всякий раз выдумывая и усовершенствуя рецепт.

Чаепитие было назначено на полдень понедельника. Для колобков у хозяйки нашлись и мука, и пачка маргарина, и сахар с корицей. Не хватало главного – творожной массы с изюмом. Решила купить в воскресенье после «бдений» на книжном развале. Всё равно по пути надо зайти в супермаркет. И хлеба надо взять, селёдочки, яичек – всего понемножку, а набегает сумма приличная. Но Павел Иванович не каждый же день в гости приходит. Можно и не крохоборничать, потом лучше посидит она на диете, поест картошечки с огурчиком солёным, из своих запасов. А для такого гостя надо придумать что-то не рядовое.

Голова Валентины Григорьевны забита мыслями о госте. Он ей нравился во всех отношениях: и как обходительный человек, и как привлекательный мужчина, а особенно – как незанудливый, знающий собеседник. Даже начала планы строить. Как бы хорошо иметь такого друга рядом: и поговорить интересно, и если что, мужчинка рядом – это всегда женщине уверенность придаёт. И никаких кранов чинить не надо! Она сама мастак заправский. Одинокая жизнь и вечный недостаток средств научили её многому. Умеет забивать гвозди в стену, закручивать шурупы, вешать люстру, менять выключатели и розетки в электросети, двигать мебель, пилить железо, строгать дверь, ремонтировать телефонный аппарат… Ой, да много чего она умеет делать со своими вещами в своей квартире.

Когда с Вадимом разъехались, он и не подумал помочь матери с обустройством новой квартиры. Ей самой пришлось и люстру навешивать, и дюбели забивать в бетонную стену, чтобы как-то карнизы повесить для штор. Стулья венские во время переезда расшатались, так она и их подремонтировала. Просто и в то же время по-бабьи изощрённо: залила клеем пазы и закрутила шурупы, после стянула ножки крепким шнуром, а для надёжности и красоты сшила чехлы, которые скрыли всё это безобразие. Дверцы у шкафов постоянно были под угрозой отрыва, она их сама и подкручивала. Антенну к телевизору подключала уверенно и с первого раза находила нужное гнездо. И всё у неё в доме, сделанное её руками, как ни странно, действовало, работало и функционировало. Но справиться со своим хозяйством только она одна и могла. Знала, на сколько можно кран на кухне повернуть, чтобы резьба не сорвалась, как сидеть на стуле, чтобы он не развалился, какую силу применить к выключателю, чтоб лампочка не мигала. Подруги, бывавшие время от времени в гостях в её маленьком уютном королевстве, обязательно что-нибудь ломали, потому как не умели обращаться с её приборами, только ей одной подчиняющимися.

                *Подкорка по Фрейду*

Долгожданный гость пришёл со своими комнатными тапочками. Принёс шоколадную плитку и бутылку водки. Бедная Валентина Григорьевна утратила чувство реальности от радости. Ей бы пораскинуть мозгами, да представить всю картину так как есть. Пришёл с тапочками? Имеет виды поселиться у неё. Шоколадная плитка вместо натурального шоколада говорит о том, что мужчина жаден, экономит даже на копейках. Принёс водку? Так это ж ясно: выпить не дурак, эгоист конченный!

Эх, Валентине Григорьевне и карты бы раскладывать не надо было в другое время. Случилось бы это с её соседкой Татьяной, тоже одинокой женщиной, она бы ей всю правду про её кавалера и выложила. Но не зря же говорят, что чужую беду руками разведу, а со своей как справиться – неизвестно. От счастья вскружилась голова, и реально оценивать ситуацию она была не в состоянии.

Где-то на подсознании – или как она любила выражаться – на фрейдовской подкорке – она понимала, что Павел Иванович не дотягивает до её представлений о спутнике жизни. Но где же его в её то годы взять! И так на книжном развале она многим товаркам поперёк горла встала со своими разумными разговорами. Павел Иванович ведь только с ней и ворковал, другим дамам совсем мало внимания уделял.
 
В этот раз её фрейдовская подкорка была задвинута далеко-далеко, чтобы не мешала. И Валентина Григорьевна по-своему объяснила себе явные изъяны поведения своего гостя. Ах, в домашних тапочках? Так он же знает, что она одинокая, мужчин у неё нет, соответственно и тапочек мужского размера тоже нет. Ой, какой же предусмотрительный мужчина! Тапочки принёс? Так не в носках же ему шлёпать по комнате? Или в уличных ботинках? Нет-нет, правильно, что свои тапочки прихватил. Так оно и гигиеничнее. Ой, какой же он аккуратист! Это хорошая черта у мужчин.
 
Принёс сладкую плитку вместо шоколада? Гм, значит, не часто покупает, не разобрался. Значит, не ходит по гостям к дамочкам. Откуда же он знает, что сладкая плитка – это соевая шоколадка, что есть её нормальный человек не может? По цене? Раз не покупает, значит и не знает, какие теперь цены на хороший шоколад! И тут она его оправдала.

А про водку решила его самого расспросить. Зачем это он к ней с бутылкой пришёл на чаепитие.

- Голубушка, так наверняка же у вас и компресс не из чего делать? – не растерялся Павел Иванович. – Я же ещё вчера заметил, что вы прикашливаете. Бронхитик, наверное? А водочный компрессик при этом деле – наилучшее средство.

Брон-хи-тик! Резануло её это слюняво-сладенькое тянучее словечко. Бронхитик… рахитик... Паралитик… Бр-р-р! В том, как человек слова выговаривает, тоже есть своя подкорка. Перед нею законченный ловелас, ищущий возможности пристроиться в её тёплую постельку. Но и это своё толкование характера гостя она оставила для гостей соседки Татьяны.

Как же это приятно быть хоть кому-то небезразличной! А тут – явные симпатии. Валентина Григорьевна растаяла окончательно, и поплыла она в свою страну грёз и мечтаний. Ах, какой же предусмотрительный, ах, какой же заботливый человек её Павел Иванович! 

                *Жалость*

Наутро после затянувшегося накануне чаепития Валентина Григорьевна заглянула в холодильник, на верхней полке которого в гордом одиночестве на блюдце застыл селёдочный хвост. В ячейке для яиц обнаружилось два яйца. Позавтракать было чем. Она любила яйца в любом виде. Прекрасная палочка-выручалочка при её скудной пенсии. Какой кладезь ценного и полезного хранится под скорлупой! А витаминов сколько! Микроэлементов! Всё, что нужно, есть в яйце. Ведь это же колыбель для новой жизни. Недаром говорят, что первоосновой всего сущего было изначально Мировое Яйцо. И Валентина Григорьевна налегала на эту свою палочку-выручалочку, безжалостно, со смаком и кетчупом уничтожая невоплощенные замыслы природы – новое куриное потомство.  А то, что говорили доктора о холестерине, она отметала однозначно. Откуда ему взяться, если в её рационе мясо было случайным продуктом, а вся гастрономия находилась вне доступа её кошелька. Попив чаю с сушками, она решила пойти в супермаркет на очередную уценку товаров. 

Сгубила Валентину Григорьевну жалость!

Слышите! Жалость сгубила Валентину Григорьевну! И это была её третья, роковая, ошибка.

У входа в роскошный – по её представлениям – супермаркет с ещё более роскошным названием «Солнечный Эдем» на холодной земле сидела черноглазая девочка-невеличка, перед ней стоял пластмассовый стаканчик, куда сердобольные люди должны были бросать монетки.
 
Валентина Григорьевна не могла без слёз смотреть на эту картину. Люди проходили мимо, делали вид, что никого на пороге нет. Люди, которые подкатывали к супермаркету на своих новеньких автомобилях, отворачивались от девочки, брезгливо морщились и отталкивали её ногами, если она протягивала к ним руку за подаянием.

Девочку ничем нельзя было уже спасти, как показалось Валентине Григорьевне. Она сидела на коленках, подложив картонку из-под конфет, чтобы не так было холодно. Но ребёнок окоченел, и уже чувствовалась скованность в его движениях. Даже самый жестокий изверг и тот так бы не поступил с этим крошечным существом, как поступает голод.

Валентина Григорьевна подошла к девочке и взяла её за руку, чтобы помочь ей подняться:
- Пошли, - сказала она попрошайке.

Та не понимала, что от неё хотят. Сидела, как приклеенная, и молча качала головой.
Чтобы не привлекать к себе особого внимания, Валентина Григорьевна, оставила девочку и поспешила в пирожковую, которая заманивала прохожих ароматом горячей выпечки.  Купила пару беляшей и вынесла их нищенке. Сама же, вспомнив, что пришла на распродажу, взяла корзину и стала внимательно изучать ценники. Знала она этих меркетологов доморощенных! Выложат приличную гору печенья, навесят ценник, если не обратишь внимания на вес, обязательно в дураках окажешься: цена-то стоит за сто граммов, а в руках у покупателя упаковка в полкило. А то вместо указанного на ценнике товара подложат что-нибудь подороже. Сколько раз она на таких штучках пролетала. Не просто читать мелкий шрифт на ярлыках. Надо очки доставать, те, что для чтения. А они не всегда под рукой.

Она разбиралась, где что выложено и на что скидки даны, стараясь отвлечь себя от тяжких мыслей о девочке.  Но её сердце разрывалось от жалости к ребёнку, её воображение рисовало картины одну горше другой. Так бывало всегда, когда она видела просящих нерусских детей, появившихся в её родном городе лет пять назад. Были они не то с Кавказа, не то со Средней Азии, но неизменно вызывали в её сердце жгучую боль. Её жалость не имела национальности, не была управляемой и послушной: этого жалей, а этого пошли к чёрту, так ему и надо. Нет, нет, Валентина Григорьевна во всех отношениях женщина сердобольная и по-христиански милосердная.

                *Третья ошибка*

Валентина Григорьевна на некоторое время всё же отвлеклась от девочки. Но, подходя к кассе, бросила взгляд на улицу, за стеклянную дверь, и увидела, что девочка так и сидела на месте, напоминая больного голубя. Ей приходилось наблюдать таких птиц, которые то ли от холода, то ли от голода, а может и по другим причинам коченели на глазах. Как-то она хотела спасти такого голубя, но потом поняла, что он уже в том состоянии, когда не ощущает боли, не имеет никакого желания ни есть, ни пить. Он просто становился на её глазах частью неживой природы.   Теперь она боялась, что так произойдёт и с девочкой.

Валентина Григорьевна решила ещё что-нибудь прикупить для попрошайки. И взяла два глазированных сырка по пятаку за штуку. И, чтобы не забыть отдать их, необдуманно положила неоплаченный товар в карман куртки. Что-то у неё заклинило в голове. Она так была занята мыслями об этом несчастном ребёнке, что утратила всякую бдительность. Оказалось, что у неё в корзине товара больше, чем было денег в кошельке. Пришлось выложить на кассе баночку сайры и пачку чая. Она заволновалась, смутилась, что пришлось собирать из кошелька всё до копеечки. Ей казалось, что очередь ненавидит её, копающуюся в сумке пенсионерку. Она слышала за спиной хихиканья и ехидные комментарии. Ей стало плохо и учащённо забилось сердце. Кое-как она отошла в сторонку и поставила корзину на стол для покупок. Старалась отдышаться. К ней подошёл молодой охранник и взял её за рукав:

- Пройдёмте, - требовательно сказал охранник, не проявляя в голосе сочувствия к ней.
 
Валентина Григорьевна, не желая причинять никому беспокойства, видя, что парень только из вежливости пытается помочь ей, тихо сказала:

- Спасибо, скоро пройдёт. 

Но охранник не отпускал рукав её куртки и настойчиво тянул за собой. У неё не было сил вырвать руку, она опять не захотела привлекать к себе внимания, покорно подчинилась и поплелась туда, куда её так целенаправленно тащил молодой человек.

За металлической дверью оказалось служебное помещение со столом, обитым жестью.

«Как в морге», - мелькнуло в голове Валентины Григорьевны.

Охранник грубо подтолкнул её к столу и приказал:

- Выкладывай!

- Что? – не поняла Валентина Григорьевна.

- Выкладывай, старая воровка! – заорал на неё охранник, и подтолкнул её в сторону стола.
Валентина Григорьевна не могла унять учащенное сердцебиение, не справляясь с дрожанием ног, прислонилась к стене, стараясь устоять.

- Что ты тут мне концерты устраиваешь, - орал охранник, - выкладывай, давай.

Она открыла сумку и начала послушно доставать купленные продукты: хлеб, батон, масло пачку макарон, пачку геркулеса, банку кабачковой икры…

Ноги уже её не держали. Она стала заваливаться, ей кто-то подставил стул. Тот, кто её привёл, стал обшаривать её карманы.

- Не имеете права, - слабо запротестовала Валентина Григорьевна.

И дальше уже всё закружилось, завертелось и пошло вверх тормашками. Она куда-то провалилась… Далёкий голос молодого охранника трубил:

- Приведите начальника! Позовите начальника…

Эхом разносилось в темноте:

- А-а-а-а! Приведите Вия, приведите!

Валентине Григорьевне нечем стало дышать. Она открывала рот, но из горла доносилось только астматическое сипение.

- Вызовите! Вы-зо-ви-те Ви-я-я-я…- неслось отдалённым эхом в уходящем сознании. – Откройте глаза! Поднимите веки…

Перед ней клубился какой-то туман, в котором она едва различала чьи-то руки с огромными фиолетовыми ногтями, впивающиеся ей в шею.
 
На миг она открыла глаза. Кто-то совал ей ватку с нашатырём в нос. Она вдруг увидела Павла Ивановича. Он заглядывал ей в лицо и говорил:

- Голубушка, ну как же это вы? Вот ведь горе какое.

- Кое-е-е, кое-е-е… Ви-я-я…

Её сердце, разорванное на две части Кордильерами из далёкой страны Эквадор, не выдерживало бешеной аритмии. И вдруг она увидела своего Вадима, сидящего в деревянной кроватке. Она толкала её впереди себя, как коляску, и катила по улице незнакомого чужого города. Всюду порхали разноцветные крошечные птички колибри. Вадим стал маленьким мальчиком, он плакал и тянул к ней руки.  «Ма, - звал он её. – Ма-а-а-м-а-а-а!»