Глава 64. Зелфа

За всё лето в Иудее не пролилось ни капли дождя, хотя раза три в небесах грохотали грозы, сверкали молнии, но и только. Весенних ливней не хватило для хорошего урожая, поэтому зерновые собрали раньше обычного и намного меньше. Подобное было и в прежде: хлеборобы привыкли к капризам погоды, урожайные года считались исключением, подарком богов, их долго вспоминали, ставили в сравнение.

На следующий день, после праздника кущей в месяц тишри , после того как последний мешок с пшеницей занесли в амбар, а ключник Алимах сделал запись на папирус, подводя итог урожаю, Соломон лично опечатал дубовую дверь и с тремя телохранителями, ранним утром, скромно, по-походному одевшись, поскакал в Яффу, предварительно предупредив Ахисара и Фалтия, что возможно, задержится в портовом городе на двое суток, от силы — трое.  На выручку надо будет ехать на исходе четвертых суток. Но он уверен, что такого случая не представится, поездка заурядная, никто о ней не знает и не станет принимать каких-либо чрезвычайных мер.

Чтобы не загружать себя и лошадей излишними котомками, на весь день пути взяли с собой две головки овечьего сыра, четыре свежие лепешки на молоке, меру сушеного винограда без косточек, и воду в серебряном кувшине с притертой пробкой. Вода из бурдюка казалась Соломону несвежей, пахла мокрой кожей.

Скакали, почти не останавливаясь. Спешили, будто промедление было чревато неприятными осложнениями. Соломон хмуро, но и с любопытством посматривал на обгоняемые и встречные обозы, группы людей на ослах, мулах, пеших женщин с малыми детьми, по обе стороны держащимися за полу халата, и молчаливым грудничком на руках, в сером покрывале, будто понимающим, что усталой матери не до них. Что заставляет их сниматься с насиженного
места и уходить в неизвестность?

Для этого нужно незаурядное мужество и воля. Или внешний толчок, как у него в детстве, когда был вынужден бежать в Египет и просить заступничества у фараона. Какая насмешка судьбы?! Словно твоя жизнь фараону ценнее, чем собственному отцу. Но этим, зачем бросать обжитой угол, кров? Где собираются найти приют? Ночи уже стали по-осеннему прохладными, заставляя натягивать на тело шкуры, по утрам плотнее запахивать края халата.

Неужели не хватило лета для переселения? Но спешиваться для обстоятельного разговоров некогда. Лишь один раз у глубокого колодца перед Верхним Вефороном напоили лошадей и сами напились, прислушиваясь к гортанным крикам погонщиков верблюдов, щелканью кнута пастуха, коротким обменам репликами об опасностях во время пути, обременительных таможенных сборах.

Царя никто не узнавал. Редкий купец мог его видеть на не столь уж частых торжественных приёмах. Благодаря строгому наказу Соломона, телохранители держались скромно, не выпячиваясь, не добивались преимущественных благ, не стремились обойти длинную очередь к колодцу.

Все наскоро перекусили в просторной тени орехового дерева среди десятков таких же обедающих путников, и снова отправились пылить копытами извилистую дорогу. Невысокие горы остались позади. Всадники спустились в долину, но дорога ровнее не стала, петляла по такырному вади, между густыми терновниками и огородами на неудобьях.

Телохранители Халев, Иаиль и Ашбел не вмешивались в его думы, ехали поблизости, на корпус сзади, и изредка негромко обменивались короткими фразами. Они замечали и неубранные поля, с сочувствием говорили о неожиданной болезни хозяина, который не может подняться с ложа. Жаркий и выразительный взгляд проходившей стройной красотки в сопровождении отца приводил в восторг, подмигивали ей, намекая на будущую встречу. Но все прекрасно понимали, что случайному не суждено сбыться.

Солнце едва начало спускаться по лазурному небосводу, когда они въехали в многолюдный и шумный портовый город. На улицах царил Адрамелех, ассирийский бог, который обычно изображался на крепостных стенах в виде вздыбленного осла с возбуждённо торчащим удом  — символом неукротимой страсти.

Иногда, чтобы умилостивить упрямое животное, приносили даже человеческие жертвы — пленных стариков, старух, которые никому не нужны, в тягость родным и близким. Тысячи ослов и мулов, нагруженные тюками, амфорами с оливковым, кунжутным маслом, вином, водой, семенили в направлении порта и обратно. Головы погонщиков в накрученных тюрбанах, платках, казались плавающими островками в море поклажи.

Помня рассказы Завуфа, Соломон легко нашел прибрежную улицу и добротный каменный дом Дафана, узнал и по соседской, раскидистой высокой магнолии с плотными темно-зелеными листьями, сейчас стоявшей без цветов.

Нетрудно представить дерево в цвете и тот одуряющий, тонкий аромат, который заполнял соседние дворы, перебивая все дорогие благовония и хозяйственные запахи. Он давно уже думал о Зелфе, которая стала горькой памятью об утерянном друге и неразгаданной загадкой, притягивала магией ожидания неизвестной таинственности.

Большой двор, со стороны улицы огороженный забором из необработанных камней, легко вместил четырех лошадей и Соломона с телохранителями. Два крепких на вид слуги подхватили брошенные поводья и увели лошадей в стойла, в дальний угол двора, где выдали по охапке сена и налили воду в керамическое корыто.

Толстая Мелхолла сразу же с восторженными причитаниями распростерлась в пыльном песке, перемешанном с соломой, золой и всеми хозяйственными отходами. Две другие особи, помоложе, в замешательстве помедлив, не узнали царя, всё же последовали её примеру, неуверенно склонили колени и головы.

Соломон поднял Мелхоллу и ласково сказал:
— Никому не сообщай о моём приезде. Не хочу излишнего к себе внимания. Дафан дома?
— Он в порту, всеславный царь наш, кормилец наш и защитник от супостатов. Многие тебе лета! Дафан должен скоро вернуться. Встречает финикийский корабль с товарами из Офира. Пошлю слугу, если прикажешь.

— Не стоит. День кончается — сам придёт. Успеем наговориться. Я не спешу.

Соломон оглядел небольшой двор с дымящейся возле добротных хозяйственных построек летней кухней, рослой служанкой возле неё; наклонила голову, поправляя покрывало, лицо не рассмотреть. Под тенистым тутовником посреди двора большой деревянный стол на десять человек. Направо, на земляном полу большой веранды дома сидела заурядная девушка лет четырнадцати, и, напротив неё, два мальчика значительно моложе сестренки. Они играли в «сеннет» на дорогой доске с расчерченными клетками в четыре цвета.

Веранда густо увита виноградной лозой. Гроздья уже поспевшего розового винограда выглядывали среди широких листьев. Девочка, приоткрыв рот, в ступоре растерянно смотрела на него широко округлыми глазами. Для невесты Завуфа слишком молода и невзрачна, если только он, влюблёно, не преувеличил её красоту. Но миловидна, и вероятно, стройна, если встанет во весь рост. Забавна своей детской непосредственностью и обескураженностью при виде царя, не замечает жирную зелёную муху, ползущую по нижней губе.

Она ли та дева, блещущая умом и сообразительностью, или любовь друга была слепой до помрачения рассудка? Не следует ли ему срочно повернуться и уехать восвояси, сделав вид, что заглянул случайно, или всё же надо встретиться с Дафаном и обсудить сроки возвращения долга? Сумма довольно значительная, чтобы настаивать на срочном возвращении. Одной головной болью будет меньше при отправлении дани сильным царям. Оглянулся на Мелхоллу, раболепно глядящую ему в глаза, и строго спросил:

— Где Зелфа? 
— Она в своей комнате занята с писцами.

Мелхолла указала рукой на комнату с открытой дверью на веранде, где в проёме свисал тростниковый полог, расписанный тремя красками в незатейливом ромбовидном орнаменте. Соломон придержал женщину рукой, сказав, что провожать не нужно, сам найдет.

Телохранители прошли за ним в тень веранды, хотя уже не было жарко, сказалась привычка — скрываться от солнца. Девочка переключила своё внимание на рослых телохранителей, которые, проводив взглядом царя, заходящего в комнату, расселись на придомовой каменной скамейке, негромко заговорили о чем-то своём, ей непонятном.

Зелфа в легком салатовом платье из виссона стояла в светлой комнате. Держа в руках пухлый свиток, по слогам отчетливо диктовала трем молодым писцам, расположившимся у широкого окна за столом. Услышав перестук сухого тростника в дверном проеме, и увидев царя, она опустила развернувшийся папирус и побледнела. Только такой её и можно было представить. Умный открытый взгляд карих глаз, опахало вороных ресниц, овальный абрис чуть смуглого лица с нежной кожей, и подвижные чувственные губы маленького рта.

Соломон протянул к ней руки и слёзы непроизвольно полились из его глаз. Зелфа тоже безмолвно заплакала, выронила свиток на пол, медленно подошла и с опущенными руками уткнулась лицом ему в грудь. Писцы смущенно положили кисточки на писчую дощечку и молча вышли из комнаты. Никто из них прежде не видел Соломона, но догадались о его праве обнимать и утешать дочку влиятельного хозяина.

Когда очистительные слёзы закончились, Соломон отстранил Зелфу на вытянутые руки, посмотрел на заплаканное лицо и сказал:
— Завуф был прав — ты очень красива. Воплощение Изиды, ищущей Осириса, после того как брат Сет из зависти разрубил его на четырнадцать частей и разбросал по всему Египту. Даже слёзы тебя не портят. Ты меня простила?

— За что?
— За смерть твоего возлюбленного.
Зелфа на мгновение потупила взор, потом снова посмотрела на царя и ответила, почти спросила:
— Но ты же не виноват в его смерти?

— Не повинен. Но на какое-то время недостойно усомнился в нем, поверил в его вину, и Завуфа постигла участь Паламеда, оклеветанного хитроумным Одиссеем за то, что тот заставил его нарушить клятву и пойти вместе с ахейцами на войну с Троей. В этом я грешен и уже не первый день казню себя. И до конца жизни буду… Если бы я не… — Соломон в полный голос зарыдал и опустился перед Зелфой на колени, целуя ей руки, пахнущие чернильными орешками, наростами на листьях дуба. — Я не могу себе простить его нелепую, никому ненужную смерть. Прости же ты меня. Лучшего друга у меня никогда не было и не будет. Стань ты моим другом. В память…

Зелфа тоже опустилась на колени и утешающе приобняла горюющего царя. Кому как не ей знать и понимать силу страдания при потере близкого человека? Их руки переплелись в обоюдном, утешающем поглаживании, лица соприкасались щеками, неожиданно вызвав жгучее и неутоленное влечение противоположных полов.

Соломон нежно поцеловал в трепетный, тонкогубый рот, пахнувший укропом, свежестью мяты и горечью миндаля, и она ответила робким поцелуем, который превратился в затяжной. Тела накренились, и они упали, сраженные взаимно вспыхнувшей страстью, выскользнули из мешающих грубых одежд на земляной пол, раз в неделю затираемого глинистым раствором с коровьим навозом, чтобы не накапливалась пыль.

Редкий богач покрывал пол каменными плитами, которые хоть и выглядели предпочтительнее, но зимой лишь накапливали холод. В каменных палатах трудно согреться даже с помощью жаровни, или горячих камней. А деревянный пол был неоправданной роскошью, часто загорался, когда зимой на нём пытались соорудить обогревающую печь, оградив каменными плитами, — случайный уголёк всегда делал своё чёрное дело.

Соломон был опытным любовником. Зелфа, истосковавшаяся по мужской ласке, трижды издала тихий стон удовлетворенной страсти, прежде чем он, глубоко и прерывисто вздохнув, довольно выпустил её из объятий. Приподнявшись, погладил по выступающему животу.
— Пятый месяц?
— Ты прав, Соломон.

— Когда была гадальщиком Бирзаифом из племени Манассии?
Зелфа смущенно улыбнулась и села, прикрывая ладонями торчащие груди с темными набухшими сосками. Соломон отвел её руки и поцеловал, чуть прикусывая соски с алебастровыми крапинками.
— Раньше. Ты всё знаешь?

— Он мой друг. Между нами не было секретов. Дафан ведает о нем? — Соломон снова погладил шелковистую кожу живота Зелфы.
— Я сказала.
— И кто отец?
— Да. Пришлось.
— Ругал?

— Пытался. Но я напомнила о его проступке, огромном долге перед тобой за разворованный лес, и он быстро утихомирился, присмирел.
Помолчали, каждый думая о своём. Зелфа потянулась за одеждой, но Соломон придержал её руку.

— Дай мне насладится твоим видом. Ты совершенна. Особенно с этим, выпирающим животом. Ты прелестна. Никогда не думал, что беременная женщина может быть такой пригожей, вызывать страсть. Обычно беременные дурнеют. Но тебя это не касается.

— Разве твои жены не красивее меня? Про Милку говорят, что она похожа на ангела.
— Она своеобразно красива и не по-женски умна. Но ты не уступаешь ей в своём очаровании. Я смотрю на тебя глазами Завуфа, и тихая грусть одолевает мной, что его нет с тобой, с нами. Я хочу сделать тебя счастливой. Как ты думаешь, это возможно?

— Всё зависит от тебя. Вчера я бы ответила отрицательно, а сегодня в затруднении. Слишком всё стремительно и неожиданно.  Вероятно, бог урагана был твоим пращуром. Ты как смерч.
— Столь же разрушителен? — улыбнулся Соломон.

— Нет. Могуч и прекрасен. Когда он в море проходит стороной, не заходя на сушу.
— Ты присутствовала на похоронах? Переодетой в Бирзаифа?
— Нет. Стояла поодаль, рядом с сестрой Иезавелью и её мужем Ваасой. Видела, как ты убиваешься в рыданиях, как велико твоё горе, хотела подойти и утешить, но не решилась. Почему этого не сделала Милка? Ты же её любишь?

— Моё горе тогда было сильнее утешений возлюбленной. И ты бы не смогла меня порадовать.
— А сегодня? — Зелфа прильнула к нему всем телом и, задержавшись на короткое время, поцеловав Соломона в край губ, легко вскочила и надела платье одним движением.
— Да. Сейчас я впервые почувствовал легкость в груди, удовлетворен тобой и рад нашей встрече. Тяжесть горестной потери уменьшилась, но от страшной памяти никуда не деться.
— Но ты же не хочешь совсем забыть Завуфа?

— Нет. Я всё время мечтаю вернуться в тот злосчастный день и всё переделать, или хотя бы изменить одну произнесенную фразу, приведшую к роковым последствиям. Ну, почему это нельзя?!

— Этого не могут даже боги, — печально произнесла Зелфа. — В прошлое никто не возвращался, потому что уже были там и совершили то, что смогли сделать. Может быть, единственную возможность из множества вариантов. Я не слышала и не читала о таком. В нашем далёком и непредсказуемом будущем все будем, если не суждено скоропостижной и внезапной смерти.

Соломон тоже оделся. С любопытством оглядел большой тяжёлый стол с оставленными рукописями, керамическую чашку с чернилами, высохшие кисточки.
— Почему три писца за тобой записывали? Что за рукопись? Стоит затраченных усилий?

— «Встречи и разговоры с богами купца Тахава» — хеттский манускрипт из сокровищницы Кархемиса. Случайно достался от проезжего мудреца. Я с трудом уговорила доверить рукопись на пять дней. Одну оставлю себе, две продам. А эту верну владельцу. Семье нужно золото, чтобы вернуть тебе огромный долг. Я никогда не могла предположить, что можно так много наворовать. Хотя представить легко: отец похищал годами, а отдавать нужно за считанные месяцы. Братья и сестры склочно не желают возвращать подаренное им золото, скандалят, угрожают разрывом отношений. Отец сникает, отступает от своих требований. Я понимаю братьев, привыкли к достатку, хорошим винам, красивым рабыням. Без принуждения от этого никто добровольно не отказывается, уговоров не понимают. У сестёр есть состоятельные мужья. Почему они все хотят благоденствовать за наш счёт? Я была в отчаянии. Поэтому и взялась за переписку наиболее востребованных манускриптов, заодно пополняю свои полки с рукописями. Но перепиской можно заработать только на пропитание. Мы продали почти всех рабов, рабынь, а без них трудно справляться с большим хозяйством. Среди жён отца начались ссоры, обиды. Каждая ждет, когда другая сделает необходимое по дому. Отцу некогда с ними разбираться, всё время проводит на приёмке и перевалке леса. Бывает, задерживается дотемна. Я его не оправдываю, но понять могу. Он очень долго жил в беспробудной бедности.

— Зелфа, отныне можешь забыть о возвращении долга. Завуф к золоту Дафана успел добавить часть своего золота. Получилась половина долга. Вторую половину собирался вернуть позже, осенью, как я понимаю, большей частью из своих средств. На твоего отца не надеялся. Так же и я поступлю, — прощаю. Пусть Дафан зачтет оставшийся долг за твой мохар. Ко мне переедешь?

— В качестве кого?
— Жены. Ребенок Завуфа станет моим сыном.
— А если будет девочка?
— Нет, это будет мальчик. Я вижу по форме живота. Назовем его Завуфом. Останется живая память.
— Милка мне глаза выцарапает.

— Ей никто не выцарапал, когда стала моей возлюбленной, и тебе незачем опасаться. Уверен, вы ещё подружитесь, хотя её интересы заключены во врачевании людей. Она слишком умна для мести и мелких дворцовых свар, знает, что я любвеобилен.
— Появятся ещё жены кроме меня? — спросила Зелфа, как бы допуская и такую возможность, не в её силах этому помешать.
— Не будем загадывать, ничего не обещаю, жизнь не заканчивается. Я рад, что не обманулся в своих ожиданиях: ты потрясающе красива. А ты? Разве не ожидала нашей встречи?

— Ждала. Но не надеялась на подобный исход. Тебя ждут все девушки царства. Ты для них Бог.
— А для тебя?
— Смею надеяться, что станешь возлюбленным.

— Это уже стало. Сам не ожидал от себя такой прыти. Я намеревался просто поговорить с тобой о Завуфе, увидеть тебя и убедиться, насколько он был прав, когда восхищался твоим умом и красотой. Когда он рассказывал о тебе, я думал, что ты — его очередная влюблённость, поэтому и преувеличивает твои достоинства. Но вижу, что он не передал и сотой доли твоего очарования, и я рад этому. Словами не выразить твою волнующую красоту. А у тебя много манускриптов, — произнес Соломон, оглядывая стеллажи с аккуратно лежащими на них свитками папирусов.

— Не все заполненные. Здесь, у стола и на полке — чистые папирусы. Приготовлены для записи. Заказываю оптом у знакомого египетского купца. Выходит чуть дешевле, чем когда покупаю по мере необходимости. Научилась экономить на папирусах.
— Всё равно — много. Не у всех царей столько есть. Правда, не всем они нужны, и не понимают моего увлечения — приобретать старые и даже новые рукописи. Что здесь у тебя? «Илиада» Гомера и тут же, конечно, «Одиссея». Киллас — «История строптивого Олдаса, сына вельможи Салмара, жившего в Сидоне при царе Алхана». Не читал. Надо будет на досуге заняться ею. А это что? «Воспоминания ливанской рабыни, проданной в Яффе за пятьдесят сиклей». Почему так мало? Рабыни обычно стоят дороже.

— Она была некрасивой девочкой. Больше не давали. Потом она выросла и стала красавицей. Так с девочками иногда бывает. Ты должен знать.
— Знаю. И всегда поражался при этом, потому что красота в миру — редкое исключение. Многие миловидные девочки с возрастом огорчительно дурнеют. Да и восхитительная привлекательность девушек до обидного быстро преходяща.

Соломон прокрутил свиток на середину, прочитал и воскликнул:

— Забавно! «Весной юная Ламия неспешно прогуливалась по огромному цветущему саду среди благоухающих красных роз. Царь Соломон, случайно проезжая мимо на белоснежном жеребце, увидел девушку, пленился её красотой и заговорил с ней, допытываясь, не дочь ли она Зевса и Леды, потому что прекрасна, как утренняя заря? К вечеру, после долгой беседы с девушкой, он влюбился в Ламию и сделал своей возлюбленной». Что-то не помню такую. Среди наложниц и рабынь в моём дворце нет женщины с таким именем. Кто это написал?
Зелфа покраснела и стояла, потупившись, руками бессознательно поправляя пояс платья. Потом её рука потянулась за виссоновым покрывалом, лежащим на скамейке, что дало возможность на какое-то время укрыть лицо, смущенный взгляд.

— Так это ты сочинила?! То, чего не было? Разве такое возможно? Это ложь! Зачем?! Разве нельзя написать правду? Хотя верно, ты же мало знаешь обо мне и моих возлюбленных. Странно, я никогда не задумывался, что о них можно написать историю, которой можно будет зачитываться. А между тем, так оно и есть. Каждая может рассказать интересный случай, я иногда заслушиваюсь по вечерам.

— Я сожгу. Я никому не показывала. Писала для себя, от скуки. Я даже не понимаю, почему вдруг возникла потребность написать историю ливанской девчонки, которую сама же и придумала. Наверное, под впечатлением удивительных рассказов Исмены о себе. В порту Яффы Ламию купил управляющий одного их твоих приставников и отдал на кухню поварам, в обучение. Потом, в процессе сочинительства, мне пришла мысль, познакомить её с тобой. Вернее, тебя с ней, и посмотреть, что из этого получится, — проговорила Зелфа, протягивая руку к папирусу. — Тогда я о тебе ничего не знала, кроме слухов и сказок. Теперь понимаю — глупость написала. Как ты его нашел? Он же лежал в глубине свитков. Я сама не всегда его нахожу, чтобы продолжить историю. Отдай.

— Нет уж. Я должен знать, что обо мне насочиняла прелестная беременная женщина. О себе я ещё нигде и никогда не читал. Любопытно. Перед сном почитаю. Если будет скучно — быстрее засну.
— А если нет?
— Ты думаешь? Тогда придется тебя позвать, чтобы усыпила. Я остановлюсь у вас в гостевой комнате. В той, в которую ты приходила вместо Исмены. Интересно сравнить рассказ Завуфа с реальностью, намного ли разнится? Ты придёшь сама, или Исмену и на этот раз пришлёшь?

— Ты в любом случае о подмене догадаешься, — улыбнулась Зелфа. — Я уже побывала в твоих руках.
— Да, тебя ни с кем не спутаешь. Я уже снова хочу тебя обнять. Почему держишься на отдалении?
— Вблизи тебя не видно всего. Я не могу поверить, что ты рядом со мной. Это чудесный сон. Если дотронусь до тебя — могу проснуться и оказаться в страшной реальности. Хочу продлить сновидение.

— Ты нас накормишь? С обеда ничего кроме остатка сыра с хлебом не ели. Спешил к тебе. Вчера вечером долго не мог заснуть, почему-то вдруг подумалось, что наша встреча должна произойти как можно скорее.

— Тебя привели боги, не зря так подумал — завтра должен решиться сговор. Отец нашел для меня жениха, чтобы появилось оправдание моему животу, и никто не посмел бросать мне вслед камни и пыль, если бы я вздумала пройти по улице. Я рада, что ты приехал и сделал предложение, от которого не отказываются, особенно в моём положении. Ты меня спасаешь не только от позора, но и от недостойной меня жизни с нелюбимым, участи быть четвёртой женой у кожемяки. Пойду к слугам, отдам распоряжения к ужину. Придется послать Исмену к соседям за хлебом и свежими травами. Своего у нас ничего не стало, всё продали.

— Так ты от неё не избавилась? Покажи мне Исмену. Как же она уцелела?
— Как память о Завуфе, предлога нашей встречи. Показывать нет необходимости, ибо других рабынь у нас не осталось. Ещё есть два раба для охраны и тяжёлых работ.
Она вышла из комнаты вслед за Соломоном, и, мельком взглянув во двор, равнодушно сказала:
— Исмена у котла, рядом с Мелхоллой.

продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/11/929