Глава 62. Новый фаворит царя - Иахмай

Лишь через две недели после пятидесятницы  Соломон начал проявлять интерес к окружающему миру, решил отвлечься от мрачных мыслей, когда ставилась под сомнение собственная мудрость, умение разбираться в людях, ибо в нужный момент не смог догадаться о самом главном противнике, хотя тот и не скрывал своих намерений, — настойчиво долбил изо дня в день в одно и то же место, на котором находился лишь он один; пригласил тридцатилетнего мудреца Иахмая, которого приблизил к себе после смерти Завуфа, и выехал с сыновьями в ближайший лес на охоту.

Рисия с ними не было. Царевич уже успел набрать в своё подчинение сотни воинов и наслаждался командованием недалеко от многострадальной Раввы среди аммонитян. Проводил с новобранцами тренировки, учения и, как доносили осведомители, на ежедневных вечерних попойках даже грозился выступить в поход против аравийских царей, которые изрядно досаждали, — нападали на проходящие караваны и уводили добычу далеко в пески, где они пребывали в недосягаемом положении. Немногие из обиженных решались последовать за ними. Разбой для арабов становился обязательным и привычным образом жизни. Иных доходов, кроме разведения верблюдов и продажи ворованных товаров, у них не существовало.

Соломон почти в каждом письме предупреждал сына против опрометчивых поступков, прекрасно понимая, что если тому что-то вздумается сделать, то никакие слова не остановят. Но держать вблизи Иерусалима тысячное войско опасно из-за соблазна для сына, когда-нибудь да воспользоваться благоприятной ситуацией и занять манящий трон.

Но в этот день охоты, то ли компания оказалась слишком шумной, то ли живности в лесу не осталось, охотники напрасно рыскали в глубине леса, вглядывались в заросли кустов, надеясь найти затаившегося зверя, пока изрядно не устали. В полдень расположились на уютной зеленой полянке и пообедали захваченными припасами.

Слуг с собой не брали, они почти всегда становились докучливым бременем — привносили в отношения хозяев лишние дрязги, склоку, шум, приходилось на них отвлекаться, грозить наказанием, а иногда и самому рукоприкладствовать, что было чревато травмой хозяина. Так однажды Рисий вывихнул большой палец правой руки, с силой ударив по скуле нерадивого слугу, который забыл взять стрелы, и вся охота превратилась в посмешище братьев над ним. Кисть опухла и после этого ровно неделю болела.

Поэтому сейчас каждый обслуживал себя сам, лишь Соломону из уважения предоставляли право выбора лучшего куска, чем он, однако не злоупотреблял, предпочитал довольствоваться малым, ибо у сынов аппетит был намного сильнее.

Допив последний глоток вина из бурдюка, и, не в меру развеселившись, сыновья начали упражняться в меткости из лука, целясь в стоящий на опушке кряжистый ствол тысячелетнего дуба, о котором даже яростно заспорили. Восемнадцатилетний Ваалимаф горячо доказывал Ровоаму, что это тот самый дуб, в ветвях которого застрял Авессалом, зацепившись густыми волосами при погоне, когда убегал на муле от воинов Давида, и был заколот тремя стрелами Иоава, а оруженосцы добили его.

Ровоам же говорил, что смерть дяди случилась на восточной стороне леса, ближней дороге к Вефсамису, где и намеревался скрыться Авессалом. Соломон остановил спор, сказав, что сражение, как и убийство брата, произошло в соседнем лесу, в Ефремовом. Там же находится и глубокая яма, в которую его бросили, а сверху насыпали кучу камней, чтобы звери не разрыли могилу.

Больше всех стрел в стволе дуба оказалось с пометкой Ваалимафа, — гусиное оперение привязано красными нитями к древку. Остальные стрелы затерялись в густом терновом кустарнике, растущем поодаль за дубом, никто не рискнул лезть в колючки. Да и зачем, слуги изготовят новые, нечего им сидеть в бездельи.

Соломон похвалил сына, наставительно сказав, что любое умение может когда-нибудь, если не спасти, то заметно облегчить жизнь. Это же касается и знаний, которые лишними никогда не бывают.

Ваалимаф усмехнулся: любовь к манускриптам, стремление к знаниям вообще — любимый конек отца, но он почему-то не делает его счастливым, наоборот, отдаляет от веселых компаний, от радостей жизни. Соломон стал излишне задумчив, слезлив, чем беззастенчиво пользовались служанки и рабыни, выпрашивая особые милости и послабления.

Иахмай, поглаживая короткую бородку, ещё не успевшую отрасти, держался скромно, не вступал в спор и не выпячивал свои возможности, хотя был силен физически и многое умел. Его три выпущенные стрелы впились в ствол между развилками веток дуба, были почти не видны из-за плотной листвы, поэтому и не вызвали одобрения своей кучностью, также и зависти.

Когда кавалькада охотников отправилась в обратный путь к Иерусалиму, сыновья гарцевали впереди, хвастливо выставляясь друг перед другом и обращая на себя внимание сборщиков хвороста, дров, Соломон спросил Иахмая, едущего рядом:

— Где ты наловчился столь метко стрелять? Я заметил твою хитрость: не хотел ущемлять гордость Ровоама? Ему гораздо полезней знать, что другие стреляют лучше, был бы стимул для подражания. У него всё впереди, ещё научится целиться из лука. Если захочет. Но стремления не вижу.

— Я же полгода был в плену у хеттов. Жил с ними в воинском лагере. Выходить за пределы поселения запрещали, но разрешали рядом с собой упражняться в борьбе, метании ножей, дротиков, бумеранга, стрельбе из лука. Для них это самые главные занятия воина, который так же хорошо должен уметь держаться на коне без войлочной попоны, чтобы не свалиться от сильного удара мечом.

— Да, хетты превосходные воины! Они не только отлично отражают удары, но и умело наносят убийственные, — хорошо помню по прежним годам. Едва в плен не попал, Ахисар выручил. Как же тебе удалось вырваться? Насколько знаю, за тебя некому было платить выкуп — отца убили, братьев тоже взяли в плен. До сих пор томятся. Давид не раз мне напоминал: Соломон, не увлекайся во время боя, смотри по сторонам. Вызволять из плена не буду, на запрошенное за тебя золото можно будет приобрести тысячу воинов. Они важнее. Тогда я его не понимал. Обижался. Считал, что недостаточно любит.

— У тебя неплохая память, Соломон, помнишь о моих братьях. Золото за меня тоже некому было давать, отпустили без выкупа.
— Невероятно! Мне постоянно приходиться слышать о том, какие хетты славные. Всё у них разумно устроено, нам неплохо бы у них поучиться, позаимствовать традиции, законы, и вдруг этакое непонятное великодушие к пленному?

— Да, это так. Этим хетты и сильны. Своей сплоченностью и способностью перенимать всё лучшее у соседних народов. Конечно, со времен Великого Рамсеса их могущество и территория заметно поубавились, со всех сторон теснят соседи, особенно скифы, сарматы, митаннийцы, но они ещё достаточно сильны, чтобы доставить нам беспокойство . Я многое от них впервые узнал. Жаль, не всё успел перенять.

— Что помешало?
— Выгнали.
— Как такое может быть? Что за чудеса? Не убили, не продали в рабство, а просто выгнали?

— Убивать было не за что. Они меня уважали за незлобивость, ценили за умение быть полезным. Я умею при помощи развилки лозы находить руды с металлами, воду в засушливых местах, сооружать глубокие колодцы и подъёмные во;роты к ним. Построил им катапульту для метания раскалённых каменных ядер, таран на колесах для вышибания крепостных ворот. Соорудил деревянный мост через реку, шириной в полет стрелы, с двумя быками по дну. Вылечил Хамида, местного князя, от мучительной зубной боли, а его сына от червей, выедающих внутренности.

— Зачем же они тебя выгнали? Ты же стоишь сто талантов золотом! И даже больше! Правда, я не могу тебе столько заплатить, потому что у меня вместо казны дырявый мешок — золото, серебро, драгоценные каменья исчезают, будто ничего и не кладу туда. Но мне и не нужно строить катапульты и тараны. Это оружие захватчиков. Мне бы мост через Иордан не помешал. Упростится дорога караванам, можно будет брать пошлину за проход. Но в то же время, и опасно — ассирийским войскам облегчение, могут заранее захватить, а потом беспрепятственно перейти. Рискованно. Мост построим, но не сейчас, и не на следующий год. И без того моё золото распыляется на сотни строек, ничего не успеваю толком завершить. Вот храм закончим…

— Мост даже в этом году можно соорудить, без твоего участия. Сейчас самое благоприятное время для строительства — уровень воды нижайший. Строители успеют до паводка возвести крепкие поддерживающие опоры для моста, сделать насыпь, подводы.
— Как это, без моего участия?

— Дай возможность богачам вложить своё золото в строительство моста, с тем, чтобы первые десять лет они взимали пошлину для себя. Ты в итоге получишь мост, благодарность богачей, караванщиков. И всё это ничего не будет тебе стоить.
— Верно. Это хорошая мысль, Иахмай. Но не случится ли так, что через десять лет, когда придёт мой черед собирать налоги, мост развалится? Мне не нужны обломки моста.

— Все обстоятельства заранее можно предусмотреть, оговорить и записать на папирус с подписями обеих сторон. Нужно подсчитать затраты на мост и необременительную величину пошлины, за которую он окупится в ближайшее время. Может статься и так, что хватит и восьми лет эксплуатации владельцем. Каменный мост простоит века.

— Согласен. Ты сможешь этим заняться?
— Стоит тебе приказать.
— Я приказываю. Но, чтобы твоё участие в этом деле было не в ущерб моему желанию, каждый день видеть тебя и разговаривать с тобой.
— Я именно так и сделаю. Твоё дружеское отношение ко мне дороже золота, которым ты меня одариваешь.

— Я хочу, чтобы наши чувства были взаимными. Поэтому не понимаю, почему хетты тебя выгнали, вместо того, чтобы дать золото на мохар и женить на местной красавице.
— Ты почти догадался. Может быть, на его месте ты так бы и сделал. Но не Хамид. У него излишне развито чувство племени, долга перед ним. Он не пожелал выдать за меня свою среднюю дочь, которая украдкой по вечерам начала выбегать ко мне на свидания. Желая спасти дочь, которую обещал в жены своему другу, местному князю, выгнал меня за пределы царства и даже дал немного золота на обустройство дома, дабы укоренился и не искал лучшей доли у хеттов.

— И ты забыл любимую?
— Пришлось. Я же понимал, у богатых и сильных властью — свои доводы, непонятные нам, простым людям.

— Не так уж ты и прост. Твоим знаниям и умению общаться с противником, вынуждая того к своей пользе, позавидовать можно. Да, и у меня когда-то была похожая любовная история в Мицраиме. Сейчас, по прошествии многих лет, приятно вспомнить, и они уже кажутся самыми красивыми, желанными из всех последующих дев. И где же ты потом нашел себе жену, и как быстро?

— Почти сразу, как только выехал за пределы Сирии. Коня, трехлетку, мне подарил Хамид, чтобы я как можно резвее покинул хеттов и не оглядывался в задумчивости. Да я и сам был в этом заинтересован, не терпелось вернуться домой, не хотел, чтобы встречные хетты вдруг задались вопросом, почему это я один, без сопровождения стражников направляюсь на юг? Могли бы задержать, мою охранную грамоту порвать, и продать в рабство. Но обошлось — никто не остановил. Война закончилась — все расслабились, перестали видеть в других — врага. И я спокойно миновал хеттское царство, Сирию. Правда, старался объезжать города и веси. Там люди злее. Предпочитал покупать хлеб и сыр у крестьян, работающих в поле. Уже на севере Израиля, в маленьком поселении у заросшего камышом озера Меером, наткнулся на пятерых разбойников-моавитян, которые захватили в плен двух сестер, предварительно жестоко убив родителей и братьев, ставших на защиту семьи. Связанные девчонки так громко и исступленно рыдали, надрывая мне сердце, что я не выдержал, забыл о должном благоразумии, подъехал к разбойникам на два конских корпуса и резко потребовал отпустить пленниц. Моавитяне не согласились с моим предложением, даже обидно рассмеялись; не сговариваясь, окружили, перекрывая пути к отступлению, и сказали, что отпустят живым, если отдам жеребца, поклажу и одежду. Но по их немигающим глазам, прорывающейся ухмылке, отчётливо видел, что и сам я представляю для них ценность — рабы всем нужны. Им надо было бескровно захватить меня, чтобы самим не пострадать и не искалечить будущего раба. Пришлось вынуть припрятанный в одежде митаннийский меч и зарубить двоих нечестивцев, а трое после ожесточённой моей атаки и рубки, я мог и третьего зарубить, испуганно разбежались в разные стороны, оставив пленниц и награбленное имущество, которое уже сложили на двух ослов. Ещё недолгое время и я их бы здесь не застал. Словно ждали меня, чтобы присоединить к общей добыче. Но и я был сильно ранен, в оба бедра. В запале сражения боли не чувствовал, но едва спустился с коня, как упал на землю от острой боли. Пока девчонки выхаживали меня в своей хибаре, отпаивали травами, согревали юными телами от зимнего холода, влюбились. Трудно было не ответить им взаимностью, привязался к сиротам, у которых не осталось родственников, ибо сорок лет назад прибыли из разоренного Моава. С первым весенним теплом посадил молодых женщин на коня, имущество погрузил на ослов, и привез жён в Иерусалим, где меня никто не ждал. Родовой дом и землю занял цадик  Гиезий, мотивируя свой захват старым долгом отца. Но я-то знал, что у нас долга никогда не было — за последние года мы ничего не приобрели, братья в кости не играли, чтобы появиться большому долгу. С сильными невозможно бороться, у них своя правда, несхожая с нашей, судьи подкуплены, доказать ничего не смог. На южной окраине Иерусалима мне выделили свободный участок, и я начал строить дом на хеттское золото, потом встретился с тобой.

— Да, наше знакомство было не совсем обычным, случайным. Я мог бы и не остановиться. Какие силы вмешиваются в нашу  судьбу?

Они помолчали, вспоминая, как это произошло. В последний день весеннего месяца хешван, вскоре после полудня, Соломон с двумя телохранителями проезжал мимо возбужденной группы, которая не сразу заметила царя, была занята горячим спором и выяснением истины. Основное внимание крикунов сосредоточенно на молодом мужчине приятной наружности, который спокойно что-то объяснял в ответ на яростные возражения старика с пейсами. Любопытствуя, Соломон подъехал ближе и услышал слова молодого:

«Нам нельзя наказывать и обижать этого человека, потому что он принимает свои поступки за последовательную цепь событий, которые мы, окружающие его, не можем понять, правильно объяснить. Так иногда бывает, когда человек живет в своём мире, отличным от нашего».
«Он живёт в нашем мире, вместе с нами! Не защищай нечестивца суетными словами! Паршивая овца всё стадо портит! От неё нужно избавиться! — возмущенно выкрикнул старик. — Глядя на обнажённое непотребство, наши дети, подростки, начнут думать, что отныне дозволено делать всё — старики стерпят и не такое».

«Человек не овца, а ты, уважаемый равви, не баран, который боится собственной тени. Детям нужно объяснять разницу между плохим и хорошим. Хотя эту разницу зачастую не знают даже взрослые», — философски заключил красавчик с опрятной чёрной бородой.
«А ты всегда видишь и понимаешь эту разницу»? — спросил Соломон с высоты коня.
Все повернули к нему головы. Узнали царя и склонились в поясном поклоне.
«Нет, государь. Иначе я был бы мудрейшим в ойкумене. Просто знаю: иногда то, что нам кажется плохим, на самом деле является хорошим, и наоборот».
«Это как же? Объясни», — удивленно потребовал Соломон, соскочив с коня и беря его за повод.

«Примеров очень много. Наводнение — это плохо? Не всегда. Разливаясь, Нил дает жизнь — от оставленного плодородного ила люди собирают богатый урожай два раза в год. Что может быть хуже пожара? Любой большой огонь приносит горе. Но на месте сгоревшего старого дома люди обычно строят новое, более красивое и добротное здание. Пепел удобряет землю. Без потерь не бывает приобретений. Даже смерть ближнего является благом для его родственников, получают наследство, жизненное пространство».
«Всё это весьма спорно. А наоборот»?

«Землепашец, гончар, каменщик, прохожий, да кто угодно, нашел в земле клад золота».
«Ха-ха-ха! Понимаю. Ты хочешь сказать, что внезапно разбогатевший человек перестанет работать, начнет развратничать, обрастет жиром и скоро умрет»?
«Ты верно уловил мою мысль, Соломон. Достаточно вспомнить случай с гончаром Иехилом Герсонитянином, жившего у Масличной горы шесть лет назад. До этого благополучная и счастливая семья, обнаружив в пещерах Кумрана припрятанное разбойниками золото, развалилась, словно глиняный дом, построенный без соломы и фундамента. Иехил купил в жёны красавицу ассирийку, которая непомерными тратами помогла старому мужу избавиться от богатства, а затем и от жизни. Сыновья оставили свой промысел, продали его соседу, завели дружбу с сынами богатеев, спились. Обеднев, занялись разбоем. Их поймали и отправили на работы в каменоломню. Дочери перестали довольствоваться льняными тканями, шёлковые же их разорили, отца и мать выгнали из дома, а сами вышли на улицу — предлагать себя мужчинам за пять сиклей».

«Они и до этого были ущербными. Бедность лишь сдерживала их порочные наклонности. Как звать тебя, мыслитель»?
«Иахмай, мой государь».
«В твоих рассуждениях, Иахмай, думаю, есть существенный изъян. Плохое всегда скверно, как бы ты его ни оправдывал. Прокисшая похлёбка никому добра не принесёт. Кладом можно распорядиться более умело — вложить в дело: построить каменный дом, купить маслодавильню, виноградник и работать на нем. Всё зависит от человека и отношения его к людям, к себе».

«Ты прав, Соломон. Но я говорил не об отдельных частностях, а о всеобъемлющем примере, методе. Что в любом отрицательном явлении можно найти положительное свойство. Омерзительные на вид черви в страшной рубленой ране выедают загнивающую плоть, и выздоровление человека идет намного быстрее. Не будь стервятников и шакалов, вонь от падали отравляла бы всю округу».
«Это другой подход, когда мы знаем конечный результат неприятного явления. Иахмай, проводи меня. По пути завершим наш разговор, который приводит в недоумение твоих недавних собеседников».

«Они хотят сурово наказать Шмуэля, Государь».
«Что же он натворил»?
«Не желает ходить в одежде, срывает с себя, когда родственники на него набрасывают покровы. Говорит им, что от одежды и ткачей происходит всё зло мира».
«Как это»? — удивился Соломон.

«Людям приходится пасти овец, стричь их, выращивать лён, долго обрабатывать его. Очень много напрасного труда, который можно направить на более насущные нужды: выращивание зерна, работ на огороде, строительства домов, крепостных стен».
«Согласен, летом обнаженным ходить намного приятнее и легче. Одежда не мешает ходить, бегать. Даже слабый ветерок уносит жар с кожи, человек меньше потеет. Но это и все преимущества нагого. Как же он собирается спасаться от холода зимой»?
«Заляжет в нору на спячку, подобно гадам, — так он говорит».
«Вот как? Много же нам нор понадобится. Шмуэль болен умом. Отпустите его. Здоровый человек не станет уподоблять себя гадам», — приказал Соломон.

«Но его увидят наши дочери, жены! — Негодующе воскликнул старик с длинными пейсами. — Что они подумают о нас, разрешившим это бесстыдство! Мы заботимся об их нравственности!»
«Не много сто;ит нравственность ваших дочерей и женщин, если она исчезает от одного вида обнаженного и некрасивого мужчины. Заботьтесь об их целомудренности другими способами. Идите в свои дома и займитесь полезными делами: воспитывайте внуков, присматривайте за хозяйством, в которое ненароком может забраться вор и натворить больше вреда, чем этот несчастный».
Толпа неохотно расступилась, выпуская из круга оголенного Шмуэля с горячечным, иступленным взором фанатика неопределённых лет. Его тело — скелет, обтянутый морщинистой кожей — черно от постоянного пребывания под солнцем и соприкосновения с дорожной пылью. Тонкие ноги кривым овалом с выпирающими коленками.

Причинное место заросло рыжими выгоревшими волосами, маленький свисающий уд почти незаметен, невзрачен. Возбуждённый ослиный уд может больше вызвать беспокойства среди женщин, чем это непотребство. Но раввинов ослы и спаривающиеся животные не волнуют. Стараются не замечать на улицах продажных женщин, совокупляющихся парочек под священными терпентинами. Во всём двойное видение проблемы.

«Хвала тебе, Соломон! Ты как горная вершина среди равнины, и ум твой сверкает алмазом среди твоих подданных, которые не блещут умом, не видят очевидной выгоды, — сразу понял мою правоту! Твоей царственной мудрости должно хватить, чтобы последовать моему примеру — отказаться от одежды! — патетически воскликнул Шмуэль. — Глядя на тебя, и другие поймут, что одежда — это зло, ненужная и обременительная вещь. В твоих руках спасение царства и, может быть, всего мира, который нуждается в таком защитнике, как ты. Сними и ты с себя одежду!»

«А как быть с женщинами, им тоже надо сбросить одежду и ходить нагими?»
Шмуэль недоуменно, потом растерянно посмотрел на царя.
«Я об этом не думал».
«Почему же? Они главные потребители льна, шелка, драгоценностей. От золотых и серебряных украшений ты тоже предлагаешь отказаться»?
«Не знаю».

«Ты должен всё знать. Твоя убежденность должна быть всеобъемлющей, иначе, как же ты собираешься уверять других, следовать твоей вере, если сам ничего не знаешь».
Они ушли, оставив Шмуэля в глубокой и потерянной задумчивости, а благочестивых раввинов в раздраженной оторопи. Что если и другие горожане пожелают ходить по улицам Иерусалима без одежд? Мир рухнет в хаос. Ничего святого не останется. И всё это с согласия безрассудного царя, который не осознаёт чреватых последствий.

— Ты не знаешь, что сейчас поделывает Шмуэль? Пришлось ли ему зимовать в звериной норе? Хотел бы я посмотреть на его жилище и беспробудную зимнюю спячку, — с улыбкой сказал Соломон, уступая дорогу скрипучей подводе, доверху нагруженной обожжёнными горшками, кувшинами.

— Осенью он неожиданно для всех женился на вдове скорняка Елисафа. Излечился после твоих вопросов. Понял, что женщинам нельзя ходить по улицам обнаженными, слишком большой соблазн для распутников и даже юношей. А если женщинам нельзя, то и мужчинам тоже, чтобы не показывали пример. Кое-кто испытывает страсть к мужеложству, а это уже вселенская мерзость.

Соломон согласно кивнул. После непродолжительного молчания, он, оглянувшись на скучающих сзади телохранителей, осведомился:
— Может быть, нам всем не хватает таких, вскрывающих суть вопросов, чтобы понять этот мир?
— Всё зависит от того, кто их задаёт и кому.

— Ты прав. Искусству задавать вопросы нужно учиться. Если задал вопрос, то найдешь и ответ. Рано или поздно. Хотя порой на это не хватает одной жизни.
— Для этого существуют рукописи, хранилища манускриптов в священных храмах.
— Но в них нет того, что мне нужно!
— А что тебе необходимо?

— То, о чем ещё пока никто не знает. То, что открывает глаза мудреца на сокровенные тайны мироздания.
— Не имеющее имени, названия — не существует для нашего сознания. Как ты поймешь, что нашел или увидел нужное, если не знаешь, что это такое и для чего оно? — удивился Иахмай.

— Догадаюсь. Человек тем и силён, что может давать названия явлениям и предметам не существовавшим до него. К сожалению, ты не Бог, не сможешь дать мне это знание. Хотя я убежден, что это знание существует, и оно когда-нибудь раскроется. Но почему ты не пришел ко мне на суд с Гиезием, если был уверен в своей правоте?

— Тебе тогда было не до суда, принимал царицу Сабскую. Да и позже у тебя не было времени на приём горожан, а время шло. И я тебя плохо знал, не был уверен, что рассудишь в мою пользу, ведь доказательств у меня никаких не осталось, все черепки с расписками разбиты, или утеряны, а на стороне Гиезия подкупленные свидетели — мои соседи. Кому бы ты поверил?

— Да-а, слова соседей перевесили бы твои слова. Один не может свидетельствовать против большинства. Но если бы я засомневался в правоте Гиезия, мог бы провести более тщательное расследование. Иахмай, подай сейчас в суд на Гиезия. Я тебе верю, не люблю наглецов. За обман он сполна расплатится с тобой. Я призову его к ответу.
— Поздно. Всевышний уже наказал его за ложь — этим летом его дом и дома подкупленных соседей сгорели. С большим трудом отстояли другие ближние дома.

— Ты к этому не приложил руку? Зачастую Всевышнему помогают совершить правосудие. И я не скажу, что это плохо. Бог один, а нас, просящих его милостей, неисчислимое множество. Где уж ему за всеми уследить?

— Соломон, я не столь злопамятен и жестокосерден, в пламени сгорели и невинные — жёны, малые дети. Обрушились стропила, перекрыв выход к двери. Я удивился жестокости возмездия. Но Гиезий сам выбрал свою участь, оклеветав моего отца и вынудив меня отказаться от родного крова. Может быть, Всевышний его подлостью спас меня и мою семью от смерти в пожаре, который непременно должен был случиться в эти дни и на этом месте?

— Ты веришь в Непроизносимого?
— Конечно! А ты разве — нет?

— Не знаю. Я не всегда уверен, что Бог есть. Не должен Бог из года в год убивать невинных младенцев, терпеть человеческую мерзость, которую они творят друг другу. В  этом нет никакого разумного оправдания. Но если Его нет, то, оглянувшись вокруг, не могу понять, как всё это великолепие могло возникнуть само по себе?! Зачем? С какой целью?!

— Разве обязательно должна быть цель? Какая может быть цель у раскрывшегося цветка на горной высоте, где и людей-то никогда не бывает, и зверь не доберется, чтобы им полюбоваться? Кому нужны слепые рыбы в пещерных озерах? Их там никто не видит, не ловит. А они для чего-то живут. Подобных примеров можно привести уйму, и все они не объясняют, ни наличие Бога, ни его отсутствие.

Они проговорили до въезда в дворцовые ворота, где их прервали; подошел Вааса, принимая у царя поводья коня. Соломон пригласил нового друга на ужин, чтобы продолжить задушевную беседу на волнующую тему. С тех пор ни один день не обходился без присутствия во дворце Иахмая. Он заменил царю Завуфа. Придворные начали искать его благосклонности, дружбы, дарили подарки. Не от всех он мог отказываться, жёны снова забеременели, а его случайных доходов и золота царя едва хватало, чтобы не умереть от голода.

продолжение следует: http://proza.ru/2012/03/20/542