Глава 53. Убийцы

Отдыхая на спине и чуть шевеля руками в прогретой солнцем воде, — ноги опустились в холодные, донные слои бассейна, — снова посмотрел на небо без единого облачка, и не увидел парящих там стервятников. Да и то, что им делать в густо населенном городе?

 Как-то Соломон спросил Хутуба, может ли он без хлопотной и дорогостоящей переписи определить население Иерусалима, хотя бы приблизительно? Это несложно, ответил тот. «Достаточно подсчитать население одного участка города, чтобы, перемножив на все участки, получить искомое число. Я уже подсчитывал, в городе не больше пяти тысяч человек».

Это очень мало, подумал Соломон, любой город Ассирии и Мицраима намного больше, в пять, десять раз, потому они и сильнее, диктуют свою волю. Население царства не успевает пополняться из-за частых войн, поэтому так важно любое перемирие, даже ценой унижения, выплаты дани.

Соломон краем глаз заметил шевеление боковых ветвей олеандра с красными цветами, словно оттуда внезапно взлетела крупная невидимая птица. Из-за кустов послышались приглушенные, заискивающие и оправдывающиеся голоса, потом раздались два слабых девичьих вскрика.

Надо бы этим, проказливым девчонкам, запретить подглядывать за мной, усмехнулся Соломон. Наверняка, они уже приучили к этому и Эстер, временами проявляет поразительную осведомленность о его привычках, пристрастиях, порой задает нескромные вопросы, от которых он смущенно хмыкает и не знает, что и как ответить.

Сейчас Эстер, вероятно, уже в ожидании, когда царь вспомнит о ней, вчера обещал повести её в книгохранилище и выбрать подходящий манускрипт. Хотя бы Тору. Сможет ли прочитать первые слова: «Берейшит Бара Элохим…» — «В начале сотворил Бог небо и землю»? Нет, Тору лучше не трогать. Эстер может помнить со слов отца начальные главы наизусть, и сама обманывается, что умеет читать.

Предложу рассказ египтянина Синухета, знатного вельможи, бежавшего из Египта в смутные времена войны претендентов за престол. В Синайской пустыне он едва не погиб от голода и жажды, если бы не спасли бедуины. Придя к филистимлянам, подружился с вождем племени и женился на его дочери.

В поединке умертвил двадцатичетырехпалого рефаима и по праву победителя забрал его имущество, скот. Разбогател. Умело управлял имением. Родились дочки и сыновья. Но тоска по родине десятилетиями отравляла жизнь и заставила написать письмо новому Большому Дому, который признал, что за ним нет греха предательства, разрешил вернуться в Египет, и пообещал послесмертное бальзамирование.

Синухет передал управление наследством старшему сыну, простился с рыдающей женой, детьми, и вернулся в Египет, где его никто не узнал, даже выросшие дети, которых он когда-то оставил малышами. Но ему выделили хороший дом опального вельможи, с обстановкой и садом. Он сбрил волосы на лице и на голове, надел парик, льняную одежду и успокоил свою душу сознанием выполненного долга. Его тело будет похоронено должным образом и когда-нибудь воскреснет для вечной жизни.

Эта тема должна быть близка девочке, которая сама не так давно покинула Египет, возможно, скучает по нему. Если справится с текстом и изъявит желание учиться, то нужно будет поручить воспитание и обучение одному из придворных писцов, а самому лишь изредка контролировать процесс. Вполне вероятно, что ей очень скоро надоест сидеть в тиши за манускриптами, в её возрасте больше думают об играх с подружками, нежели о постижении знаний.

Пустая затея с её и его стороны. Но обещанное нужно выполнять, чтобы уважать себя и свои требования к подчиненным. Хотя, если честно признаться, он уже начал испытывать к ней некоторую привязанность, и думает чаще, чем о других девах. К чему бы это? Ждет, когда повзрослеет? Время так быстро летит. Казалось, недавно Милка была ребенком, до сих пор помнит тяжесть ее детского тела, костлявые коленки у груди.

А сейчас она — мечта любого мужчины. Но досталась ему. Так же будет и с Эстер? А как же обещанный зарок, не брать больше жен? Он пожал плечами и снова посмотрел в сторону шума. Это был не зарок, а простое пожелание, которое можно и не выполнять, или забыть на некоторое время, до наступления немощной старости.

Ветви, между красноцветным олеандром и пышным миртом, неожиданно раздвинулись и к купальне, поочередно, выскочили двое бородатых мужчин с окровавленными кинжалами. Они тяжело посмотрели на Соломона, нагишом плавающего в середине бассейна, потом беспокойно заозирались, нет ли еще кого-нибудь поблизости?

Решали, как быстрее подобраться к царю, то ли заставить выйти на сушу, то ли самим броситься в воду? Один, заметив висевший на кусте халат, рывком стащил его, и вытер тканью кинжал и кисти рук от еще не свернувшейся крови. Затем, неотрывно глядя в глаза царя, запугивая, размеренно разрезал халат на полосы, мол, и с твоим телом так поступим.

Соломон похолодел до озноба в позвоночнике. Вот и  исполнилось еще одно его заветное желание — увидеть лица своих убийц: пугающе страшные в будничной реальности, ничем не отличающиеся от сотен других, встретишь таких случайно в городе и не поймешь, что перед тобой душегубы. Свершилось то, о чем он до этого неосторожно мечтал.

Удовлетворения это зрелище не приносит. Они добрались до него прежде, чем он до них. Опередили. Лица-то он увидел, теперь узнает их среди тысяч других. Но это простые исполнители смертного приговора от заказчика. Если они его сейчас заколют, то Соломон так и  не узнает, кто же стоит за ними и так упорно домогается его смерти?

И нужно ли это знание, и какое-либо другое в том, ином мире? Как глупо, что запретил телохранителям приближаться к купальне, дабы не увидели лишнее — его случайные, любовные и страстные забавы с рабынями — остался без охраны, в полной власти чужой воли.

Эти, в грязных, засаленных халатах, убили ни в чем неповинных девчонок, которые могли поднять крик, завизжать, и помешать завершить гнусное задание, за которое обещано или уже выплачено золото. Если убивцы умеют плавать и прыгнут в воду, ему будет очень трудно сопротивляться высокорослым воинам, удивительно похожим друг на друга — один зеркальное отражение другого.

Близнецы. Двойной подарок отцу и матери, которые, вероятно, тогда не думали, что из очаровательных малышей вырастут жестокие убийцы? А кто об этом думает? Дети так прекрасны своей непосредственностью, ожиданием родителей в их лучезарное будущее!
Можно попытаться отнять орудие у одного из них, и тогда уж наравне сразиться с другим, но была опасность, что это не удастся сделать с первого усилия, а второй попытки после ранения, может и не быть. Риск всегда нужно, по-возможности, уменьшать. Против двух кинжалов трудно выйти с голыми руками, во всех смыслах.

Чтобы выиграть немного времени, Соломон метнулся к дальнему от убийц бортику, выбросил тело на порфир купальни и быстро вскочил на ноги, пытаясь сообразить, в каком направлении убежать, и далеко ли скроется нагим от преследователей? Не за ворота же дворца, где постоянно обитают два десятка бедняков в ожидании хотя бы временной работы?
Они, конечно, будут рады спасти голого царя, но, сколько потом последует разговоров, пересудов, преувеличений?! Но жизнь будет спасена. Нужно бежать немедленно. Но для этого необходимо повернуться к убийцам спиной, и он не сможет увидеть стремительный бросок кинжала. Наверняка, умеют метать.

Вдруг он заметил на мраморной скамье белое полотно, вероятно, забытое служанками после вчерашнего купания, и быстро обмотал ткань вокруг тела, скрывая неприличную наготу, недостойную царя. Близнецы настороженно приближались — солнце слепило им глаза, но они немигающе уставились на него, так тигр не отрывает уверенного, гипнотизирующего взгляда от своей жертвы перед решающим броском.

Пугливо убегать, словно нашкодившему коту, было стыдно и обидно, —  он царь, а не изобличенный вор. Соломон вскочил на скамью, предупреждающе взметнул обе руки вверх и властно выкрикнул заклинание, которое иногда практиковали жрецы со строптивыми единоверцами и преступниками:

— Именем Единственного и Непроизносимого, Господа Бога нашего повелеваю вам стоять и повиноваться моим словам! Ваши ноги тяжелы и неподвижны. Ваши руки неподъемно тяжелы и расслаблены. Всё ваше тело расслаблено. Вы спокойны и покорны. Вас ничто не тревожит. Ваши руки слабы. Вы покоряетесь моим словам. Кисти рук разжаты.

Дорогие кинжалы звонко упали на прокаленную зноем землю. Воины и глазом не моргнули, спокойно смотрели на царя, словно ждали, что ещё он им скажет, а уроненное оружие до сих пор служило лишь досадной помехой. Возникшая тишина неприятно давила на сознание тревожным ожиданием беды, затишьем перед бурей. Казалось, время остановилось; даже птицы онемели в застывшей листве деревьев, а воздух можно было проткнуть пальцем и оставить в нем дырку.

Соломон грузно спрыгнул на землю и подошел к братьям, подобрал выпавшие кинжалы с инкрустированной рукояткой из слоновой кости и серебра, и, показав острием на ближнего к себе близнеца, строго спросил:
— Зачем пришел с кинжалом во дворец? Говори.
— Убить царя Соломона, — бесстрастно ответил воин.

— Кому понадобилось сокрушить меня?
— Он взял с нас страшную клятву всеми богами — никому не говорить правду о себе и не называть его имени, иначе нас и наших родителей постигнет ужасная смерть.
— Я, Властитель объединённого царства Израиля и Иудеи, освобождаю вас от этой клятвы, ибо Бог один, а не множество. Родители и вы будете жить. Сообщай немедленно, кто поручил меня убить?

Последовало некоторое замешательство, после которого воин с трудом вымолвил:
— Царедворец Завуф.

Слова огромным, неподъёмным камнем навалились на плечи, сердце болезненно дрогнуло, будто по спине со всего размаха неожиданно ударили пастушьим хлыстом. Он непроизвольно скривился. Не может быть! Его лучший и верный друг! Везде измена. Если уж Завуф предал, то, что можно ожидать от остальных подданных, более отдаленных от него и его милостей?

Земля разверзается под ногами, точно под великим грешником! То-то стервятники кружились над дворцом — почуяли грядущую смерть. Никому не стало веры! Горько! Обидно, до унизительного стыда, что верил безответно и ни разу не посмел усомниться в его преданности. Доверял больше чем себе.

Гнев опалил лицо, опечалил сердце. Немедленно приказать привести сюда этого изменника, чьи действия подобны коварной воде, заполняющей ограниченное пространство пересохшей пустыни, сначала желанной, но потом удручающе смертельной до удушья. Пусть полюбуется, чем закончились его злодейские намерения. На его совести две жертвы — невинные девушки. Пусть попытается обелиться, если сможет.

Соломон снова запрыгнул на скамью и внимательно осмотрелся. Вокруг никого не видно, словно дворец внезапно обезлюдел, — купальню со всех сторон надежно защищали от чужих, нескромных взоров зеленые кусты можжевельника, лавра, мирта, цветущего олеандра. Ни единого лица! Только птицы деловито ныряли в листву деревьев, словно бакланы в воду за рыбой — у них своя жизнь и нет никакого дела до творящегося внизу, хоть все друг друга поубивайте, вольготнее станет.

Убийцы неестественно застыли, не делая попыток сойти с места, убежать. Подобное уже случалось в его практике со сверхвнушаемыми людьми, готовыми по приказу совершить самый немыслимый поступок, на который никогда бы не решились в здравом уме, без чужой на то злой воли.

Соломон кожей почувствовал, как вокруг него стягивается враждебное пространство, замыкая в смертельную ловушку; соскочил со скамьи и побежал в караульное помещение, где отдыхали свободные от дежурства стражники. Беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы понять, и здесь не всё благополучно: стражники лежали в хаотичном беспорядке, будто свалились там, где их застал тяжелый, дурманящий сон.

Только Фалтий спал в нормальном положении, на ковре у стены, подложив под голову войлочный валик; с полуоткрытого рта на седую бороду свешивалась тягучая слюна, по которой быстро перемещались большие зеленые мухи.

Соломон громко позвал, и Фалтий с трудом раскрыл сонные глаза, потом мазанул пальцами по губам и бессознательно вытер ладонь о халат. Увидев в светлом проеме двери царя в необычном одеянии, закутанного в кусок белого полотна, он стремительно поднялся и пнул ногой в бок лежащего стражника, перекрывающего путь к выходу из комнаты, но тот лишь пошевелился, удобнее пристраивая голову на руке. Тогда Фалтий переступил через него, приблизившись к царю.

— Прости, Соломон, слишком крепко спал, не слышал твоего появления.
— Беда, Фалтий! Ко мне снова заявились убийцы. Вот их кинжалы. Припрячь, чтобы посторонние ненароком не присвоили. Подними воинов и следуй за мной, — срывающимся от волнения голосом произнес Соломон, допуская возможность, что близнецы не единственные заговорщики, проникшие в это утро во дворец.

Всё решают мгновения. Кто-то может из-за укрытия наблюдать, как успешно завершается запланированное преступление, чтобы безотлагательно принять меры, опережающие своих соперников, конкурентов. Хорошо бы проследить, кто из чужих, или своих, находится не на своем месте, в непосредственной близости от купальни, где ему не положено быть?

Но разбудить стражников оказалось непосильным занятием, не помогли даже тычки, увесистые пощечины и вылитый на головы кувшин воды, стоящий в углу для питья. Спящие тщетно пытались открыть глаза, что-то невразумительно мычали в ответ на крики и угрозы Фалтия отправить их надсмотрщиками в каменоломни, едва-едва приподнимали голову, тут же бессильно, со стуком падающую на земляной пол.

— Пусть спят, — нетерпеливо сказал Соломон. — Пойдем вдвоем, но сначала заглянем к Авирону. Жив ли? Его могли зарезать перед приходом ко мне, чтобы не сболтнул ничего лишнего.

По пути Соломон внимательно осматривал двор с временными, подсобными постройками, которые давно уже стали постоянными, привычными: не хватало воли и желания терпеть лишения близких неудобств, распорядиться на строительство более просторного, многоэтажного здания. Пока же годами обходились существующими глиняными времянками, где спали рабыни, хранились хозяйственные орудия, утварь, домашние припасы, хворост, дрова, навозные брикеты для печи.

Всё вокруг было, как обычно: тихо и умиротворенно спокойно под утренним, ещё не жгучим солнцем. Деловито жужжали пчёлы над нектарными многообразными соцветиями, беззаботные бабочки порхали над травой и кустами, казалось, без всякой цели. От летней кухни доносились девичьи голоса.

Уже издали они увидели перед дверью чародея широко раскинувшихся на земле двух стражников. Могучий храп не мешал мухам, привлеченным гнилостными запахами, залетать в рот, прогуливаться ворсинчатыми лапками по пересохшим губам. Противнейшее ощущение, и мгновения не вытерпишь, рука взметнется прогнать нахалку. Но стражники ничего не чувствовали.

Переступив через громоздкие тела, Соломон и Фалтий осторожно вошли в душный полумрак комнаты Авирона, который, услышав негромкие голоса, проснулся и, выхватив из-под изголовья кинжал, быстро вскочил, но, узнав вошедших, спрятал кинжал в ножны и почтительно склонился.

— Прости, царь, мою нечаянную поспешность. Страшный сон приснился. Ты был в моем сне опрокинутым навзничь. Не к добру сон.
— Потом доскажешь, Авирон. Сон в руку. Моих стражников кто-то опоил дурманным зельем. Поищи во дворце бодрствующих слуг. Ежели таковые не найдутся, зови на помощь народ. Преступники и разбойники больше всего боятся огласки и внимания к своим личностям, действиям.

Авирон быстро накинул на себя халат и, выйдя из комнаты вслед за Соломоном, бросился бежать к центральному входу дворца, который словно вымер. Только над летней кухней вился белый дымок — оттуда, из-за колючих кустов бугенвиллий, слышались негромкие, спокойные женские голоса, буднично переплетающихся в незамысловатом разговоре о снах, возможностях чародея, о жёнах Соломона.

Увидев у кустов олеандра заколотых девушек с кровавым, уже запекшимся пятном на груди, Фалтий грязно и длинно выругался, проклиная убийц, их родителей и всё племя, взрастившее гиен в образе людей.

Он узнал несчастных — это были сестры Сара и Шеба, недавно принятые в услужение во дворец по протекции идумеянки Афары, наложницы царя. Фалтий лично рассказал девушкам, что можно и нельзя делать во дворце, дабы не мешать царю и стражникам, его охраняющим. Излишнее любопытство погубило непослушниц, соблазнившихся, может быть, впервые в жизни, возможностью, понаблюдать за обнаженным мужским телом.

Соломон никогда не высказывал ему недовольство, что юные служанки подглядывают за его купанием, а потом легкой разминкой нагишом, поэтому начальник стражи, подозревая, что царю нравится красоваться перед любознательными девами, не препятствовал греховным поступкам.

 Он как-то и сам пробовал взглянуть на Соломона из-за пышных миртовых кустов, чтобы понять, что так привлекает и прельщает женщин в обнаженном Соломоне? Но только пожал плечами: ничего особенного, обыкновенный, уже стареющий мужчина, каких полно во дворце и в городе, хотя лицом благороден и красив.

Даже он, Фалтий, признает это: египетская привычка каждый день бриться, — отсутствие бороды молодит царя лет на десять. Но живот с обвисающими складками жира — тело не воина, но всесильного властителя, сладко евшего и беззаботно спавшего, не утруждающегося ратными подвигами и тяжелым сельским трудом. Может быть, это и занимало любопытных девиц?

Да и где ещё во всем царстве увидишь обнаженное мужское тело, так занимавшее воображение дев бессонными ночами? Убитых сестер, ещё девственниц, безмерно жаль. Они горестно рассказывали, что были вынуждены бежать из долины Сигора, где знойный хамсин выжег окрестные пастбища. От бескормицы погибли почти все овцы, коровы, козы, вынудив племя отправить лишних едоков в разные города, пока не народится и восстановится прежнее стадо.

Обычная история, каких немало во все прошлые года. Не нашлось местного Иосифа, который бы предупредил о наступлении неурожайных лет. Да никто и не поверил бы ему. Пророков много и каждый камлает о своём. Трудно решиться вдруг сорваться с привычных мест и уйти кочевать в чужие земли, уже занятые отарами местных людей. Это означает — неизбежные, кровавые, порой смертельные стычки. Вся история Израиля об этом.

Фалтий и Соломон подошли к неподвижно застывшим близнецам, которые не отреагировали на их приближение, словно им была безразлична своя дальнейшая судьба.
— Свяжи нечестивцев, — приказал Соломон.

— Что это с ними? — спросил Фалтий, быстро снимая с себя кожаные ремни и опутывая ими руки мужчин.— Не помышляют о бегстве. Впервые вижу столь покорных убийц. Я бы на их месте, давно бы убежал.
— Я обездвижил их, приказал стоять.

Фалтий с восхищением посмотрел на Соломона, который не раз поражал умением всевластно подавлять волю определенного человека, но почему-то редко пользовался своими поразительными, почти божественными способностями. Уж он-то нашел бы им применение! Не ограничился бы только преступниками. Боги несправедливы, дают дар тому, кто не желает его применять!

— Появятся слуги — распорядись, срочно послать скорохода, чтобы привели Завуфа ко мне, а я сейчас пойду, оденусь. Негоже царю представать перед людьми в неподобающем одеянии, — сказал Соломон, запахивая на бедрах сползающее полотно, и направился к дворцу, где его встретила Зара с двумя рабынями.

продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/11/560