Спасский ручей

Высокий холм, на котором расположилось село Ирта, виден с низовьев Вычегды,  издалека. Прилежно шлёпает широкими плицами колёс пассажирский пароход,  а две каменные церкви Ирты, перемещаясь по горизонту, неохотно вырастают в размерах.  Серые дома, по гребню холма, кажутся неказистыми, в сравнении с белоснежными церквями. Так оно и должно быть, так задумано строителями храмов. Но и дома иртовских жителей, к неказистым не причислишь:  две-три избы, да в добавок, горенка. Всё под одной крышей. Под этой же общей крышей – помещение для скотины; над ним второй этаж – поветь, место хранения нехитрого крестьянского инвентаря и сена, которое завозили на поветь по взвозу, бревенчатому наклонному заезду,  с земли на поветь.

В таком старинном доме, с начинающем приседать передом, жили два брата холостяка: Туробовы, Иван Михайлович и Михаил Михайлович. Лежат теперь братья на иртовском  погосте, в сосновом лесу; среди могильных холмиков синеет черника и сторожами- охранниками выступают белые грибы – обабки. Кованым железным крестом, отмечено место их последнего пребывания на нашей вычегодской земле. Рядом похоронил я отца, и хотел сам лечь, на вечный покой, но судьба-злодейка распоряжается по-своему. Высокий  берег Вычегды не слышит больше гудков буксиров и пассажирских пароходов, отгудели в прошлом, не тревожат они ни мёртвых, ни живущих. Работает река в большую воду: остатки лесов плывут на съедение прожорливым бумкомбинатам, а  в межень,  река мелеет, становится несудоходной.

Дом Туробовых недалеко от церквей, выше по склону холма. Михаил набожный, шустро бегает по деревням, босым, связанные верёвочкой сапоги болтаются на плече, богомольные старушки ждут его. Иван Михайлович – учитель Иртовской школы. Географию и рисование преподавал. Невысокий, кряжистый, с благородными чертами чистого, крупного лица (так сказали бы дореволюционные романисты). Был он горбат. Мы, его ученики, не замечали этого, настолько интересен:  учитель и человек. У него не существовало оценки «5», наивысший балл – 4 с плюсом, а в особых случаях, с двумя плюсами. Я удостоился такой оценки на экзамене по географии: «Я тебе, Виктор, не могу поставить «пять», ставлю четыре с плюсиками».  Географический кружок, организованный  Иваном Михайловичем, занимался, в основном, местной географией; но нас занимали и другие путешествия.  Я  буквально бредил Дальним Востоком и Средней Азией, книгу Арсеньева «Дерсу Узала» не выпускал из рук. На заседании кружка выступил с докладом: «По следам Пржевальского».

 Малым путешествием, а для нас – очень большим, на пароходе, в Сольвычегодск, Котлас, Лименду, было итоговое занятие географического кружка. «Каменные мешки» для узников  в Сольвычегодске, судостроительный завод в Лименде и паровозы Котласа, поразили  нас, деревенских мальчишек. У меня долго хранился медный пятачок, расплющенный колёсами котласского паровоза. Показывал Иван Михайлович редкие книги, изделие  Великоустюгского завода «Северная Чернь» - серебряная столовая ложка, с чернением и позолотой, очень удивила и озадачила: кто же ест такими ложками, должна быть вкусна любая еда. Мы прекрасно управлялись деревянными, наполовину съеденными ложками, было бы что черпать.

Каменные церкви  в стадии разрушения. Около большой дороги, храм Вознесения Христова. Верхней части нет, в нижней - ремонтируют трактора, МТС распоряжается.  Тракторы ХТЗ, 30 лошадиных сил, но зато, с большими задними железными колёсами, со шпорами, и с дырчатой тарелкой-сидением тракториста. У каждого, из нас, была мечта: проехать бы, на таком чудесном сидении, на рычащем, от избытка лошадиных сил, тракторе. Клубы чёрного дыма, иногда в виде колец, выскакивающих из выхлопной трубы, сопровождали движение этого трактора. Работали они на лигроине, заводились плохо, ручкой. Девчата трактористки крутили заводной ручкой мотор и плакали, от доли тяжёлой и от бессилия. Но верхом технического совершенства, был гусеничный трактор С-60, на радиаторе которого написано: СТАЛИНЕЦ. Трактор без кабины, как и колёсник, но зато заводился коротким ломиком: в маховике - отверстия, ломик вставлялся и тракторист проворачивал маховик, гоняя, при этом нас - ломик, иногда вылетал. Мы относили его к породе танков, гусеницы были тому причиной и вес. Когда шёл СТАЛИНЕЦ большой дорогой, школа дрожала, позвякивали стёкла в оконных переплётах. В конце сороковых появился С-80. Вся остальная техника  была нами отвергнута окончательно и бесповоротно.  Тут уж высказывались предположения: о переделке танка в этот трактор. Все наши учебники были в зарисовках этого красавца.

 Часовня приспособлена под кузницу. Там был сверлильный станок, с ручным приводом, который, даже железки просверливал. Учился я за рекой, в Пасте, но экзамены сдавать за четвёртый класс, надо было в Иртовской школе. Она рангом повыше и более правильно определит, чему нас научили за четыре года. Жил у родительских знакомых, была у меня еда в мешке и рубль денег. Сдавал экзамены и бегал босиком по Ирте. Заглянул в кузницу, авось да увижу, как в железном железе дырки делают. На земляном полу лежали откованные лемеха для плугов, светло-серого цвета.  Хотел наступить на эту гладкую железяку, но, по-мальчишески, перед этим плюнул и подпрыгнул от ужаса. Лемеха были неостывшие. Я представил, как бы прилипла моя ступня, и выскочил из кузницы.
 
Экзамены сданы. Майский день, и без этой радости хороший, стал совсем чудесным: заберут меня сегодня родители. Но в кармане – рубль, он как-то, необъяснимо, мешает спокойно жить. В  старой купеческой лавке, возле школы,  устроилась лавка сельпо. Там я долго вытирал носом немудрёную витрину, ладошка, с зажатым рублём, вспотела, и за вымокший рублик, получил полторы незавёрнутые шоколадные конфеты. Половинку начал сразу лизать, целую запрятал в карман, до приезда родителей.

К  востоку от Воскресенской, на расстоянии нескольких десятков метров,  стоит церковь Спаса Нерукотворного Образа. Построена раньше, в середине XVIII века, «реконструкции» послереволюционной не подвергалась; местный колхоз, в урожайные годы, ссыпал зерно. От временнОго воздействия и от оползневых явлений  храм разрушается.

Весенние талые воды проложили себе дорогу в Вычегду между церквями. За долгую северную зиму снега накапливалось много. Большой Кряж, деревня Ирты, занявшая гребень и часть склона холма, с охотой, при крутой апрельской потайке, отдавала воды. Как всегда в природе: из малого – большое, собирались невзрачные, бесшумные  ручейки в один поток, шумный и бурливый; бег его, по мере приближения к реке, ускорялся, сила его увеличивалась. К моменту моего знакомства с ручьём, со Спасским ручьём, окончание своё, от церквей к реке, ручей оформил. За долгие годы, капля и камень долбит, ручей устроил себе русло, прорыв глубокий овраг.  На откосах оврага поселилась травка и они больше не осыпались.

Иван Михайлович сам уловил связь явлений, или старожилы высказали примету: на второй неделе, после выхода на полную мощность Спасского ручья, начнётся ледоход на Вычегде. Мне не пришлось проследить правдивость предсказаний Спасского ручья, в течение продолжительного времени,  два года учился в Ирте, и эти две весны подтвердили верность прогноза.

Возле ручья, чуть выше водного уреза вешних половодий Вычегды, поставлена стандартная избушка фонарщика. Одним глазом, денно и нощно, разглядывает она подшефное хозяйство – реку. Больше обязанностей у избушки нет. Фонарщик – иртовский мужик, обходится он без этого немудрёного сооружения. Так и стоит, пригорюнившись, от невостребованности, под крутым церковным угором.  И как ни странно, никто не пакостит, окна целые, на дверях - подобие замка. На осеннюю распутицу поселились мы, четверо лопатинских ребят, учившихся в иртовской школе. По реке, вначале, шло сало, очень тонкие и маленькие льдинки, не мешающие движению лодки, но лодка леденела: борта покрывались слоем льда. Затем уже шуга захватила водную поверхность и толщу воды.  Начался шугоход. Забавно трактует понятие «шуга» Википедия – свободная энциклопедия: рыхлое скопление твёрдой фазы агрегатного состояния вещества в его жидкой фазе состояния. Всё правильно, но как-то не по житейски, лучше наверно так: мелкий рыхлый лёд в воде.

В избушке деревянные нары и в углу маленькая печка. В откос  оврага, устроенного Спасским ручьём,  работники МТС сваливали  отходы производства: мелкий металлом, деревяшки, промасленные тряпки. Дерево собирали для костра, на котором варили, после школы, чищеную солёную картошку, в чугунке. Наедались на сутки. Хлеба мало. Что дали родители, быстро съели. Были ещё рубли, но мой кассир и руководитель – брат Борис, который учился в седьмом классе, а я только в пятом, хлебные деньги потратил на наганы. Прекрасные железные наганы, с тугой стальной боевой пружиной, которая выбрасывала всё, что было в стволе. Но мы стреляли только металлическими пулями: в отбросах металлома выискивали чугунные  компрессионные кольца и ломали их на пули.

Картошка – основная еда, и у нас, временных жильцов избушки фонарщика, и жителей колхозов. На уроке географии, который вёл Иван Михайлович, сосед мой по парте Карпов, с Малого Кряжа, смотрю, покраснел и не дышит, а потом приключился одновременный вдох – выдох, вдох шумный, а выдох громкий. Учитель сказал: «Карпов, что это?». Карпов заикался, поэтому, после подготовки, выдавил – к-к-картошка. «Картошку надо оставлять дома» - в шутку, серьёзно посоветовал Иван Михайлович.  У нас кончалась картошка, а река замерзать не спешила.

В один из скучных, полуголодных вечеров, когда мы вдоволь настрелялись и расположились на ночлег, к нам в избушку ввалился солдат, оказавшийся сержантом  Пашей Селивановым, родом  из Пасты. Служил он под Петрозаводском. Показал нам вырезки из газет, где его хвалили, дали отпуск. Надо попадать в Пасту к маме. Переночевал с нами, угостил хлебушком, утром ушёл. Больше мы его не видели. Но я, ещё дважды, сталкивался с соседом по Пасте. Ходили слухи, что сватался он к моей двоюродной сестре Маше Выборовой, но она выбрала  другого.  В республиканской газете Карелии промелькнуло сообщение о полковнике Селиванове П. Вероятно, что это был он, наш деревенский парень, сосед.

Школа, Иртовская семилетняя, пополнилась учителем,  учителем арифметики, заодно и директором, стал Некипелов Пётр Фролович. Мы его побаивались. Трудно было выговорить имя и отчество, но когда увидели его в ладном кителе, с капитанскими золотыми погонами, с гвардейским знаком, узнали, что он командовал дивизионом гвардейских «Катюш», тут уж мы возгордились: ни у кого, такого директора, нет!  Ещё больше он понравился нам во время экзаменов. В день экзамена по арифметике, в солнечный, тихий, хороший день конца мая, но не для нас – экзаменуемых, население Ирты, собралось на пристани: кто встретить родственников, кто просто поглазеть на приехавших-уехавших, а кто и в пароходный буфет. Брат мой быстро обернулся, принёс небывалое: ломтик белейшей булки с чем - то дырчатым, кислым и вонючим. «Испорченный» продукт в воду, кусок булки проглотил, не поняв вкуса.  Директора буфет задержал, пароход  ушёл, мы ликовали, жизнь наша продолжилась.

Жизнь наша продолжалась. Говорили, где-то выше, на реке образовался сплошной лед.  Напротив Ирты река сужалась: с лопатинского берега намыло песок, течение быстрое, мороз слабоват для успешной борьбы с ним, середина реки исходила паром. Снега выпало много. Идти искать место перехода невозможно. Но мы были стойкие парни, вот только голод донимал и в ноги  мне,  кто-то каждый  день, ваты добавлял.  Выручил мороз. Проснувшись от холода, я глянул в заледенелое окно. Видимости нет, сплошной туман. Брат сказал: сегодня пробуем уйти домой.  Иртовскую курью перешли по льду, она давно запрятала воду, мешал шагать глубокий снег. Около сенопункта, действовавшего в военные годы, сено увозили куда-то на баржах, решились на переход реки, сил на поиск другого перехода не осталось. Середина русла закрыта гладким свежим льдом, но лёд пропустил на родной берег, наши животы были без картошки, в облегчённом варианте. Даже теперь, при воспоминании о этом кряхтящем льде на стрежне реки, мороз того утра ходит меж лопаток.

Лопатинский берег не хотел пропускать до тёплой избы, до какой-либо еды. Густые заросли ивняка запасли снега с избытком, местами по пояс. Слёзы, вперемежку с соплями, приходилось  периодически размазывать, вначале мокрым, а потом ледяным, рукавом.  Ребята постарше ничем помочь не могли, но хоть борозду в снегу пробивали. Добрались мы до дома. В избе топилась маленькая печка, сделанная из чугунков. Было тепло, тихо, спокойно. Пахло печёным хлебом. Не раздеваясь, я присел около печки. Мама дала, только что испечённый, пирог с капустой. С меня моментально натекла лужа воды. Я ел пирог, было очень горько и обидно: мы в холоде и голоде, а дома светло, тепло и еда есть.