Город на равнине

Н. А. Москвичёвой

Светлана вошла в подъезд. Крутые, высокие ступени. Где-то размеренно гудит расположенная под домом котельная. Подниматься тяжело. Но, что поделать? Пять этажей. Потому лифта нет. Идти на четвёртый.

Какое-то странное, необъяснимое, слегка тревожное чувство, которое часто испытываешь в подъездах больших домов, особенно – старой постройки. Светлана чувствует одышку. «Не молодею», - успевает она отметить про себя, миновав второй этаж.

На лестничной площадке между вторым и третьим этажами одиноко горит тусклая лампочка, не смотря на то, что сейчас ещё только половина второго. Хотя, - как знать, как знать? – может – уже половина второго? Это ж, смотря с чем сравнивать и откуда вести отсчёт.

Скорее всего, всё же было бы правильнее сейчас сказать: «уже половина второго», потому, что эту лампочку, скорее всего, забыли погасить с самого утра, и будет она гореть теперь до вечера, и до самой ночи, а потом – и всю ночь. А пока что она лишь усиливает своим блёклым свечением чувство царящей в окружающем мире пасмурности, серости и бесприютности.
На следующем пролёте и вовсе что-то непонятное. Стекло наружной рамы выбито почти полностью. Хорошо, хоть внутреннее стекло целое. Зато успело намести настоящие сугробы, что так и высятся теперь в оконном проёме.

Квартиры, квартиры… Двери, двери… Подъезд – вселенная, двери квартир – галактики…

Когда-то, когда они с мужем только приехали сюда – Светлана любила, возвращаясь с работы зимними вечерами, особенно, на остановках, когда приходилось подолгу дожидаться трамвая, всматриваться в окна и угадывать, что за люди там живут, какие между ними отношения, где любовь, где одиночество, а где ужасающий холод. В этом, как ни странно, ей помогал свет, струящийся из тех окон, его многочисленные цвета и бесчисленные оттенки. Где-то он был розоватым, где-то малиновым, а где-то зелёным и казался отчуждающе холодным. Впрочем, это же была всего лишь игра. Игра, которую придумывала для себя Светлана. От скуки придумывала.

А город, раскинувшийся на древней степной равнине, казалось, продували со всех сторон ледяные ветра. А сверху его видели миллионы глаз, нацеленных из других миров, сияющих на этом колючем морозном небе бескрайними звёздными россыпями.

Летом здесь пахнет полынью и дикой коноплёй, разогретой солнцем. В его лучах здесь многие травы приобретают совершенно особые запахи. И те запахи льются и льются над равниной сплошными потоками, обдавая, заливая точно волнами, удивительно прямые улицы этого города, высящегося будто выстроен он на огромнейшем столе, накрытом зелёной скатертью – именно так видится он с вертолёта. Фотографии, сделанные с вертолёта, так часто становятся основой для открыток, почти всегда присутствующих в изобилии в местных киосках.

Много лет назад приехала сюда Светлана со своим мужем-офицером. Это было уже в прошлом веке. Если, конечно, учесть, что прошлый век закончился десятилетие назад, то, получается, что подобные вещи мало о чём говорят. А вот то, что нет уже того государства, в котором они оба родились и выросли, получили – каждый по-своему – образование, познакомились, в конце концов – поженились, да и сюда приехали по распределению…

Давно уже нет в живых мужа Светланы, погибшего так глупо и нелепо в то время, когда сама Светлана была беременна. На похоронах ей стало плохо. Дело кончилось выкидышем, после чего врачи сказали, что у Светланы больше никогда не будет детей.

Врачи сказали… А ведь, она и сама – врач. Только, врач-психиатр.

Много чего она успела повидать за годы своей жизни в городе на равнине (почему-то она всегда мысленно называла этот город именно так), за эти долгие, долгие годы жизни и работы, сплетающиеся в десятилетия, сплетающиеся в целую жизнь.

Именно здесь Светлана – худо-бедно – дослужилась, ни много, ни мало, до главного подросткового психиатра города, и именно здесь, всё чаще и чаще сталкиваясь с болезнью Дауна, олигофренией и аутизмом детей и подростков, задумывалась о поисках новых, пока ещё неизвестных методик лечения этих врождённых психических недугов. И её искания не прошли даром. Оказалось, такие методики существуют уже давно, только в нашей стране они пока что, увы, мало кому известны. Дальше были годы учёбы за границей. Потом – возвращение сюда, в город на равнине, ставший для Светланы родным. Было создание лечебно-педагогического клуба, который существует и сейчас, расположившись в маленьком домике, на одной из тихих городских окраин.

Вчера Светлане позвонила женщина, мать-одиночка, наслышанная об её успехах и об успехах возглавляемого ей лечебно-педагогического клуба, но сказала, что у её ребёнка случай особый, что привести его к Светлане она не сможет, просила её прийти к ним домой.

Подобное в практике Светланы тоже случалось далеко не в первый раз. Уже несколько лет она оказывает на дому помощь двоим детям, которые, кроме тяжелейшей психической патологии, ещё и к постели прикованы. И результаты есть. Начинают и у них появляться первые, робкие, но, тем не менее, многообещающие проблески сознания.

…Светлана нажимает кнопку звонка. Открывается дверь. С первых же минут её обдаёт специфический запах, неизменно выдающий присутствие тяжелобольного человека. Светлана уже знает примерную историю. Одинокая женщина, в сорок с лишним лет решившаяся, вопреки всем противопоказаниям, родить ребёнка. И вот – результат…

Мальчик полулежит-полусидит в кроватке. Ему семь лет, а выглядит он едва-едва на четыре годика. Вместо ног – лишь их рудименты. Но лицо… Оно, словно изъедено… Настоящие отверстия – в щеках, в скулах…

Всё тот же скользящий взгляд, идущий как бы мимо тебя. Нужно, во что бы то ни стало, посмотреть ему в глаза, чтобы хоть на ничтожно малую долю секунды состоялся зрительный контакт, с которого всё и начинается.

Кажется, что-то получилось…

Светлана знает, что будет приходить и приходить сюда снова и снова, ещё и ещё, после работы в лечебно-педагогическом клубе, после своей основной работы в одном из отделений городской психиатрической больницы, каковую пока не может полностью оставить по чисто финансовой причине, будет вновь и вновь делать своё дело, и состояние этого ребёнка улучшится, хоть как-то, хоть совсем-совсем чуть-чуть, но, несомненно, улучшится. Ведь он – тоже человек, тоже – один из нас. Значит, и за него мы все отвечаем.