Глава 36. Ночные разбойники

Спящий город умиротворенно действовал на сознание, усталое тело требовало отдыха, сонно жгло веки, вызывая желание, хотя бы на мгновение закрыть глаза, почувствовать божественную расслабленность тела. Они уже спустились к подножию горы Гаваон, пересекли большую площадь с раскидистым тутовником, наполовину залитую лунным светом — можно было разглядеть бытовой мусор, смешанный с песком и пылью, и снова вошли в непроглядную темь
улочки, поднимающейся в гору.

Неожиданно, идущий впереди, стражник приостановился. Он рукой подтолкнул Соломона в тень ближайшего дома, и показал на появившиеся перед ними, в пятнадцати шагах, две черные фигуры, которые, видимо, вышли из невидимого сейчас дверного проема соседнего дома, с громоздкими тюками на спине, и молча направились вверх по горе, удаляясь.
Завуф наклонился к Соломону и азартно прошептал:

— Разреши схватить? Они, возможно, из банды Азада-заики, — выведут на него. Давно хотел с ним повидаться. Он у меня, год назад, племенного жеребца увел из конюшни. Настигнуть не смог, не знал, где искать.
— Действуй, но очень осторожно. У них могут быть ножи наготове.

Завуф, чуть коснулся рукой плеча Авирона, потом первого стражника, и они, стараясь держаться в тени домов, мягко ступая, побежали догонять предполагаемых преступников. Соломон, с охраняющим его воином, тоже поспешили за ними, поддаваясь азарту погони и предстоящей схватке, которая незамедлительно последовала, и закончилась быстрой победой догнавших. Ошеломленные внезапным нападением, мужчины уже лежали лицом к земле, с вывернутыми руками на спине — телохранители снимали с себя ремни, чтобы связать нарушителей ночного покоя.

— Чуть было не скрылись в этом доме! — громко выпалил Завуф, возбужденный схваткой. — Дверь уже была открытой, и они намеревались в неё войти. Неужели соседи? Знают, у кого — что можно украсть. Крепче стягивай, Ахмад, финикийским узлом, чтобы случайно не освободился и не убежал.

— Ахмад, не спеши вязать, — придержал телохранителя Соломон. — А кто понесет мешки? Незачем себя утруждать лишней работой. Воры от нас не убегут — копье достанет любого и поразит насмерть в случае побега. Надо украденное добро вернуть хозяевам и проверить, живы ли они?
 — Да, у обоих по кинжалу, — подтвердил Ахмад.— Кажется, чистые, если не вытерли кровь об одежду.

— Ты, как всегда прав, Соломон. Не подумали об этом. Пусть сами и несут, — откликнулся Завуф. — А ну, гиены, питающиеся вонючей падалью, вставайте и возвратите хозяевам то, что успели стащить.

Мужчины поднялись, с опасением посматривая на стражников, обнаживших острообоюдные мечи, — широкие, черные бороды скрывали истинный возраст, делали их похожими на устрашающих ассирийцев.

— Поднимайте мешки и тащите, шакалье отродье! Чего медлите? Чтобы я рубанул мечом по вашим неповоротливым шеям? Дождетесь! — грозно рявкнул Завуф, замахиваясь кулаком.

Воры поспешно вскинули тяжёлые мешки за спину — сразу раздалось металлическое скрежетание, видимо, серебряных и медных кубков, кувшинов, чаш, и, оступаясь на кочках и выбоинах, расслабленными ногами, понесли вниз к обкраденному дому с распахнутой дверью. Там, в черном и душном мраке, пропахшим кислой овчиной, травяными пряностями, и всеми домашними запахами, царила жуткая тишина, которая пугала разыгравшимся воображением.

Завуф и Авирон связали ремнями покорно молчащих пленников, подняли тюки и понесли в дом, моментально в нем растворившись. Лишь слышалось, как они в темноте натыкались на какие-то предметы, и те, то звонко, то глухо падали на пол.

— Что вы сделали с хозяевами этого дома? — грозно спросил Соломон.
Грабители подавленно молчали, осторожно зыркая по сторонам, то ли в ожидании помощи от подельников, то ли в растерянности от пленения.
— Погоди, мой царь, — сказал стражник Ахмад. — Разреши я его допрошу. Сейчас его же ножом вырежу ему печень, если станет упорствовать в молчании.

— Царь Соломон?! — в истошном отчаянии выкрикнул один вор, и следом раздался омерзительный треск и вонь опоражниваемого кишечника от животного, расслабляющего страха. Дерьмо жидко растеклось на землю, на сандалии, заставив владельца переступать, затаптывая его в дорожную пыль и размазывая по  ногам.

Соломон брезгливо поморщился — и этакое трусливое отродье осмелилось на ночной разбой? — подошел к дверям соседнего дома, сильно застучав кулаком по звонким, пересохшим и потрескавшимся доскам. Крикнул:

— Единоверцы, проснитесь! Мы ночная стража. Нам нужен огонь. Вынесите факел. Вашего соседа ограбили разбойники, которых мы пленили. Эй, в доме! Не делайте вид, что спите, беда может войти и ваш дом! И никто вам не поможет!

Спустя томительное время, за которое успела отбрехаться собака соседа, живущего напротив через улицу, с крыши дома осторожно высунулась голова хозяина.
— Кто вы такие? Откуда взялись, на ночь глядя? — недовольно и подозрительно спросил он. — Иудеям спать не даете. Вот сейчас разбужу сынов, будете знать, как ночью беспокоить мирных горожан.

— Неужели они всё еще дрыхнут и не слышат наших голосов? — ехидно спросил Ахмад и сразу же яростно взорвался: — Мы стражники царя! Быстро неси факел, не медли, если не желаешь больших неприятностей! Уши откручу и брошу на съедение собаке, ежели она у тебя имеется. А нет — сам съем. Лучше слышать буду.

Голова исчезла за темным краем крыши, в доме послышались приглушенные голоса, пронзительный мяв кошки, которой наступили на лапу, и через некоторое время сверху сбросили смердящий огненный шар. Соломон поднял за древко факел, который сделал ночь еще темнее, и, сказав стражникам: «Стойте здесь», — вошел в дом.

В большой комнате, где днем обычно ремесленничают, готовят еду, сейчас никого не было. Под ногами валялась закопченная кухонная утварь, разбитые кувшины, черепки, горшки с рассыпанной чечевицей. В дальнем углу призывно белела свежевыструганная приставная лестница с привязанными перекладинами, ведущими к едва различимому черному квадратному проему на второй этаж. Рядом стоял Авирон и поглядывал наверх.
— Все там, — сказал он.

Соломон осторожно поднялся по шершавым перекладинам, держа над собою факел так, чтобы горящие капли смолы не падали на голову и руки. Вдруг над ним показался Завуф. Он взял факел и за руку вытянул Соломона наверх, в комнату с более низким потолком из корявых жердин, покрытых камышом и глиной.

— Это ужасно, что они здесь натворили — всех вырезали, будто оголодавшие шакалы. Посмотри, Соломон, может, кто-нибудь еще дышит? Я не смог определить. Мне дурно.

Взору царя предстало страшное зрелище: по всей комнате на циновках лежали распластанные, окровавленные тела убитой семьи — старики, дети. Никто не дышал. Даже молодые супруги, в обнимку спавшие на крыше дома, лежали в луже крови, черно расплывшейся по глине и уже частично впитавшейся в неё, но всё ещё приторно пахнувшей. Столь жестокое побоище Соломон не видел со времен последней хеттской войны, когда израильтяне из-за несогласованности в командовании потерпели поражение, и были вынуждены пойти на унизительный мир: выплату ежегодной дани и потери ряда северных городов.

— Оставь их, Соломон. Мы опоздали прийти. После таких ударов не выживают. Было бы справедливо — казнить убийц здесь же, и немедленно, чтобы души убиенных успокоились и не мстили живущим. Другим последователям будет неповадно. Пойдем, уже поздно. Авирон заждался, волноваться начнет, — произнес Завуф, подталкивая друга к лестнице.

Соломон, на ватных ногах, спустился в темную комнату, вышел на лунную улицу и потрясенно, севшим голосом, сказал стражникам:

— Оба останетесь вместе с убийцами в оскверненном доме. Мы вернемся во дворец, я разбужу Фалтия — пришлет вам замену и помощь. Этим выродкам свяжите ноги, руки и уложите на пол, чтобы исключить малейшую попытку побега. Если кто-нибудь попытается их освободить, немедленно зарубите нечестивцев, и задержите нападающих. Днем после суда преступников забьют камнями. Снисхождения они не заслужили.

Во дворец возвращались подавленные кровавым преступлением. Каждый думал о своём. Завуф первым не выдержал молчания, чуть ли не выкрикнул:

— Поражаюсь жестокому поведению некоторых людей: кажется, будь их воля, они бы убили всех соседей, а потом принялись за остальных, словно безлюдная желтая пустыня милее зеленых оазисов. Соломон, зачем их такими сделал Элохим? Зачем дал им жизнь и свободу действий?! Это несправедливо! Так не должно быть!
— Ты забыл о войнах, — когда на нас нападают, или мы обрушиваемся на какое-то племя — почему так поступаем? Сколько невинно убиенных? Слёз не хватит всех оплакать.

— На нас нападают — ясно, мы хотим выжить, вот и обороняемся, убивая насильников. Так должно поступать.
— А когда мы?
— Хотим жить лучше. У соседей пастбища сочнее, коровы тучнее, сами на золоте едят, дщери красивее, рабов излишек.

— Вот и  эти так. С голода не умирают, но желают без лишних затрат и усилий получить то, что уже имеют другие. Звери точно так же поступают: сильный отбирает у слабого, или пожирает его. Но мы люди, нам зачем-то дан разум, которым не желаем пользоваться. Убить человека намного легче, чем вспахать поле, засеять, а потом вырастить урожай и собрать его. Поэтому насилие никогда не исчезнет. Оно будет в веках. Насилие и принуждение другого неотъемлемо от человеческой сущности. Иная мать ради собственной выгоды уничтожает родное дитя, разрушает семью. И невозможно переубедить её в обратном, потому что уверена в своей правоте, считает: пусть мир перевернется, но она настоит на своём. А вот и Фалтий нас встречает. Уж он-то лучше нас с тобой знает, почему люди убивают друг друга? Что ты об этом думаешь, Фалтий?

— У всех разные причины, — охотно откликнулся начальник стражи.
— Причины разные, но все желают одного — серебра и злата, рабов и красивых рабынь.
Отдав последние распоряжения Фалтию, и, отправив Авирона на покой, Соломон предложил другу:

— Уже половина ночи пролетела. Домой тебе идти далеко — оставайся со мной до утра. Ложе широкое, разместимся. Я излишне возбужден увиденным, не смогу сразу заснуть. Зара, пошли раба к Завуфу, чтобы домашние не волновались и не искали его по улицам, он останется со мной. И сама ступай спать.

Друзья, разметавшись на жарком ложе, чуть ли не до рассвета проговорили о падении нравов, — грабители нагло, без страха разгуливают по улицам, врываются в дома, зная, что некому пресечь их деятельность. Необходимо, по примеру Ашшура, ввести ночную стражу на улицах Иерусалима, чтобы хоть как-то обезопасить горожан от разбоев. Но оба понимали, что нововведение из числа невыполнимых благих пожеланий — в казне нет свободного золота, серебра, чтобы нанять боеспособных воинов на еженощный обход многочисленных улиц города.

— Завидую Авирону, всем магам и купцам, — сказал Завуф. — Во многих царствах побывали. Ты вот даже в Мицраиме жил семь лет, воочию видел восемнадцать больших пирамид, поющего на заре сфинкса, Карнак, храм Амона, Амарну, а я дальше Вирсавии и Сирии не забирался. Лишь удивительный Баальбек останется в воспоминании, если не предприниму нечто незаурядное. Там меня поразили три огромные монолитные плиты длиной в сорок локтей и шириной в девять локтей, лежащие в основании террасы. Не могу представить, как их откололи и доставили на место? До карьера, где лежали уже почти подготовленные к вывозу ещё более массивные плиты, 400 полетов стрелы хорошего лучника.

И в Баальбеке не обошлось без удивительных тайн. В той стороне, где появляется солнце, под одной из плит есть неприметный лаз в громадные подземелья, вырытые в честь Баала. Никто, из сопровождающих меня, уже не помнил, для чего их вырыли, но под большим секретом сообщили, что там существует нечто необъяснимое. Словами, мол, не передать, нужно видеть и самому ощущать.

Я спросил, не опасно ли для жизни? Нет, говорят, все входившие туда, вышли живыми, но потрясенные увиденным до такой степени, что некоторые становились пророками, то есть сходили с ума, переставали верить в земных и небесных богов, и начинали вещать несусветное, вроде всеобщего равенства среди людей, возможности создания рая на земле лишь силами человека и его желанием. Поэтому вход в подземелье стали ограничивать, чтобы не вызвать всеобщего помешательства и потрясений в народе — поставили сторожа. Это меня заинтриговало. С детства люблю тайны.

Меня провели в подземелье по длинному сводчатому входу, которому, мерещилось, не будет конца. Так и думалось, что помощники сатаны сопровождают в чистилище, а потом и в ад к Вельзевулу. Мысли удивительные мелькали, вспоминалась прожитая жизнь, которая вдруг представилась бессмысленной, никчемной. Ради чего и зачем живу? Чтобы когда-нибудь безропотно уйти в шеол? Продвижение в темноте чудилось бесконечным, словно попал в лабиринт — повороты, подъёмы, спуски.

На серых, выщербленных стенах никаких знаков. Стоит погаснуть факелам, как возвращение к солнцу станет невозможным, и тогда, действительно, тронешься умом. Стало жутко, что могу не вернуться. Знаешь ведь, в темноте теряется чувство времени. Тишина необычайная. Лишь сбойчивый топот наших шагов — спотыкались на неровностях, собственное дыхание и непрестанный звон в ушах, который действовал на сознание.

Я не выдержал и запросился в обратный путь — всему есть предел, даже терпению. Но провожатый сказал, что осталось пройти всего немного, два полета стрелы. Когда пришли на место, в пещеру размером с большой амбар — свет факелов не доставал потолка, возможно, его и не было, проводник шепотом объяснил, что человек с факелами отойдет за два поворота, — мы должны некоторое время остаться в полной темноте, иначе ничего не увидим. Нечто приходит только во мраке, мол, ничего бояться не нужно, оно не страшное.

Я согласился, чтобы не выглядеть трусом, хотя и был им. Верил, что моя смерть никому, из сопровождающих, не нужна. Человек с факелами ушел за два поворота, чтобы и дальнего отблеска огня нам не было видно. И мы втроем остались одни. Все молчали, чтобы не нарушать тишину, которая давила на уши. Звон в голове утих.

Проходило время, но я ничего не видел и не чувствовал, кроме возникшего нестерпимого зуда на левой голени, словно свора блох вгрызалась в мою кожу. Хотел было спросить об этом проводника, но он, видимо, почувствовал моё желание высказаться, лишь сжал мою руку, приказывая молчать. Зуд внезапно исчез и я забыл о нем. Мы держались за руки, чтобы не потеряться и не чувствовать себя одинокими в темноте.

И вдруг я увидел это. Мы разом разжали руки, потому что в пещере, непонятно откуда, появились светлые, чуть розоватые, прозрачные шары, которые беспорядочно плавали вокруг нас и освещали наши силуэты, но не настолько сильно, чтобы разглядеть лица. Шары разных размеров, от сливы, яблока до тыквы, словно из дыма.

Большие зависали над нашими головами, даже опускались до плеч, и тогда нам казалось, что смотрим сквозь сиреневую оболочку и видим поверхность стены пещеры, которые до этого были черны и не различимы. Непонятное и чарующее волшебство. Я дотрагивался до них руками, но ничего не ощущал.

Нас настолько поразило увиденное, что не могли слова вымолвить. Страха, действительно, не было. Я чувствовал дружелюбность шаров, они словно хотели с нами познакомиться, что-то сказать, объяснить. Они не были богами, потому что не требовали поклонения, выполнения каких-то загадочных обрядов. Меня охватил такой восторг от мелькавших в мозгу мыслей и впечатлений, что был готов признать себя богом.

Я все знал и умел. Я был самым умным человеком на земле. И неожиданно всё исчезло. Мы остались одни. Снова в кромешной темноте. Проводник громко позвал человека с факелами, тот пришел за нами и вывел нас из подземелья. Всё путешествие заняло меньше полудня, а показалось — целые сутки. Потом, наверху я спрашивал попутчиков, что же это с нами было, но никто не мог объяснить. Ответили, что шары не всегда появляются и не всем открываются, никто не может понять закономерность этих появлений. Бывает, что месяцами не показываются людям.

— Почему раньше об этом не рассказывал? — спросил Соломон.
— Не было повода, времени. Да и потом, это слишком невероятно и загадочно, чтобы кто-то поверил. Недавно, вернувшийся из Сирии пилигрим рассказал, что светящиеся шары уже два года как никому не показываются, и никто не знает причину их исчезновения. И сейчас я не совсем уверен, были они или нет, может быть, всё померещилось? Когда долго сидишь в темноте, всякое может пригрезиться.

— Да, ты прав. Когда я мальчишкой сидел в погребе, мне тоже чудились светлые точки, плавно перемещающиеся передо мной, но я понимал, что в действительности они не существуют. Такие пятна возникают, когда пальцами надавишь на глаза. Жаль, что шары исчезли, я бы тоже хотел их увидеть. Ты меня заинтересовал. Всё бы оставил и поехал в Баальбек. В жизни так мало необъяснимого и интересного. Узнай, может быть, они ещё вернутся?

— Спрошу. Соломон, что если нам, по твоему примеру, как ты тайно выходишь в город, переодеться обычными купцами и вместе с караваном отправиться в Ассирию или, хотя бы в Сабу, посмотреть мир, навестить мудрейшую Балкис? То-то удивится! А мы повидаем мир. Подумай, в нашей с тобой власти — посетить разрушенную Трою, воспетую хитроумным ионийцем Гомером. Хорошо бы уплыть на когда-то процветающий Крит. В Кноссе приезжие до сих пор разглядывают поразительные по красоте дворцы и храмы, остатки некогда могучего царства, погибшего после сильнейшего извержения вулкана Санторин на острове Фера вблизи острова Крит.

Зелфа как-то рассказала — я этого не знал — там сохранился лабиринт, построенный мастером Дедалом царю Миносу, по образцу египетского сооружения, от которого ныне остались только развалины. А кносский лабиринт в лучшей сохранности. Полторы тысячи комнат, коридоров, лестниц, кладовых и других помещений. Царский дворец имел три этажа с подвальными помещениями, темницами-тюрьмами и погребами, складами продовольствия.

В просторном дворе размещались всевозможные мастерские, где делали оружие, отливали бронзовые и медные статуэтки, крепления для каменных блоков при строительстве храмов, дворцов. К бассейнам, ванным, туалетам подводились глиняные трубы различной толщины и пропускной способности. Все нечистоты и грязные воды отводились по трубам и сбрасывались в бездонную пропасть.

Но сейчас всё это в запустении и разрухе. Никто не в состоянии восстановить, потому что нет прежнего количества людей, которые в страхе за свою жизнь покинули остров. Не для кого строить, некому жить. Нынешние цари проживают гораздо скромнее. Зелфа сообщила, что однажды, какой-то самонадеянный наследник престола, в поисках острых ощущений, зашел в лабиринт без нити Ариадны и проблуждал там трое суток, пока не набрел на комнату с обвалившимся потолком.

По обломкам смог выбраться наружу, с поседевшей головой. Видать, натерпелся страха, бедолага. Тебе никогда не хотелось построить, хотя бы уменьшенный лабиринт? То-то смеху было бы посмотреть на новообращенных Тесеев. В городе развлечений не хватает, народ от безделья мается, не знает, чем заняться? Пасется вокруг бесчисленных пророков, которые внушают им бредовые идеи, наговаривают на тебя, призывают бунтовать против уплаты налогов. Чего только не услышишь.

— Своего Минотавра не нашлось, — откликнулся Соломон.
— Зачем дело стало? — коротко хохотнул Завуф. — Дай золота какой-нибудь рабыне из язычниц, чтобы легла под быка. Многие согласятся разбогатеть.
— Не верю в Минотавра. Такая же выдумка, как и кентавры. У нас бы — овцелюди, козлолюди заполонили все пастбища.
— Или все города и села.

Они рассмеялись.
— Не скажи, человек намного крупнее — овца просто не сможет разродиться, и погибнет. Окотиться легче. Пастух, чтобы скрыть свой грех, избавится от обоих. Это же очевидно.
— Ты за свою жизнь хотя бы одно страшилище видел? Из тех, о ком говоришь? Я тоже. Когда узришь своими глазами, тогда имеешь право сказать — это есть. Но, думаю, и тогда не всё так просто. Одно облако дождя не делает, один колос пшеницы от голода не спасает.
— Легенды эллинов бают, что по ту сторону моря кентавры стадами бегают, на людей со стрелами охотятся, иные, мирные — дружат, даже детей воспитывают.
— Я и в них не верю.

— Но рождаются же уроды с двумя головами и одним туловищем, некоторые даже с хвостом, полностью волосатые, как обезьяны, я сам видел — тебе рассказывал.
— Здесь другая причина. Какая — не знаю, но уверен, всё иначе, чем повествуют сказки, которые выдумываются людьми на потребу внимающим. Я тоже, когда читаю манускрипты о путешествиях в различные царства, живо представляю себя на их месте. Что может быть лучше — беззаботно путешествовать по ойкумене, как это делают пилигримы! Везде находят пристанище и пропитание за свои немудреные рассказы.

— Соломон, давай и мы попробуем? Иначе жизнь так и пройдет, а мы ничего интересного и нового не увидим.
— Почему бы и нет? Снарядить караван с ценными товарами несложно. В охрану взять моих телохранителей, будут рады новым впечатлениям, засиделись на месте. Поскитаемся по царствам, увидим иной мир, тысячи новых и забавных людей. Сколько интересных историй услышим! Балкис от удивления рот раскроет. Подумает, что меня царства лишили, предложит своё покровительство. А может и прогнать. Гонимые — никому не нужны.
— Вот мы и проверим, как она к тебе относится? Царя легко любить. А ты полюби униженного.

— Ей есть, кого любить, как и мне тоже. На обратном пути можно будет посетить Куву, продать дромадеров, на всё вырученное золото купить коней и вернуться в Иерусалим с прибылью. А здесь на троне новый царь, другие придворные, военачальники, иные порядки. Спросят нас, вошедших устало: «А кто вы такие? Самозванцы на трон? Мы вас не знаем, пошли вон»! Что тогда станем делать? Царство безвозвратно утеряно, и, как бы головы сохранить? Претендентов везде боятся.

— Да, такое вполне возможно. Твои братья, кузены обрадуются нашему отъезду. Сразу же передерутся, выясняя, у кого больше прав, кто достойнее, первороднее? Ты прав — риск есть. Но можно поступить иначе. Что если на престол временно посадить твоего двойника? Помнишь, моего раба моавитянина, Тахана? Мы еще поражались вашему сходству. Он честен и богобоязненно покорен. Я им доволен, добрый малый и усердный. После нашего возвращения, он беспрекословно сойдет с трона. Никто не заметит подмены. Разве что — жены, если разрешишь ему приходить в гарем. Или запретишь? Можно будет сказать, что Саваоф за твои грехи — у кого их нет? решил наказать тебя воздержанием от женского тела. Врагу не пожелаешь подобного наказания. Все проблемы можно решить при умелой организации.

— Срок нашего путешествия окажется вполне достаточным, чтобы раб Тахан почувствовал непреодолимую сладость власти и божественную силу престола. В таких обстоятельствах любой праведник может стать клятвопреступником. Чтобы не смущать родственников и придворных, я не зря посоветовал тебе отправить Тахана пастухом в самую дальнюю пустыню, подальше от нескромных глаз и искушения, использовать наше сходство мне во вред. Некоторые мудрецы советовали избавиться от него, но он меня поразил родственностью не только тела, но и ума, это всё равно, что себя убить в какой-то рядом идущей жизни. Может быть, когда-нибудь пригодится.

— Вероятно, с тобой можно согласиться. Как говорят хетты: не дергай спящую собаку за хвост — может укусить. Не буди лихо, пока оно тихо. У кармалитян есть похожее предание. Ты его, верно, помнишь. Про то, как царю Нахараю, забавы ради, вздумалось посадить на престол своего шута. А тот, сев на трон, то ли дурачась, то ли взаправду, приказал телохранителям незамедлительно бросить Нахарая в зловонную яму, что они с радостью и сделали, злорадно пообещав послать за палачом, который отсечет его драгоценную голову.
Напрасно Нахарай уверял стражников, что он всего лишь неудачно пошутил, и просит забыть о произошедшем недоразумении, оставить всё как было. Но те лишь смеялись в ответ. Только вмешательство любимой жены, позвавшей верного военачальника, помогло сохранить царство и жизнь. Как ты думаешь, почему царские телохранители послушались шута и поспешили исполнить жестокое приказание?

Но Завуф не дождался ответа — Соломон крепко спал, подложив под правую щеку ладонь, так обычно спят дети. Завуф улыбнулся, подбил валик под голову поудобнее, закрыл глаза и подумал, что его вопрос риторический, все знают на него ответ. Но хотелось услышать, что скажет Соломон, иногда его ответы парадоксально занимательны, как в истории с молодой вдовицей, которой пришло на ум открыть харчевню на одной из площадей Иерусалима, а жрецы воспротивились, мол, в заведение станут приходить не голодные, а одержимые страстью к самой молодице… Домыслить Завуф не успел и тоже крепко уснул.

продолжение следует: http://proza.ru/2012/03/20/569