Глава 28. Покушение на Авирона

Под утро, когда вокруг еще темно, но небо, сияющее звездами, на востоке начинает приобретать особую прозрачность, вырисовывая черные контуры деревьев, зданий, в гостином крыле дворца раздались испуганные мужские крики, которые перемещались, перекликиваясь, по просторному двору, и были услышаны в царских покоях. Соломон с трудом проснулся, поднял тяжелую голову с войлочного валика и, негромко, не открывая глаз, сонно спросил в темноту:

— Что там стряслось?

За тяжелым шерстяным пологом стражник так же тихо ответил:

— Зара побежала узнать. Скоро вернется.

Соломон расслабленно лежал, с трудом припоминая интересный сон, от которого остались непонятные обрывки; до сих пор мелькали, проплывали перед закрытыми глазами чьи-то лица, слышались отдельные слова, забываемые почти сразу. Краем сознания мерещилось, что, зацепившись за клочки сна, сможешь снова погрузиться в волшебный мир, в котором, как гость, находишься короткое время.

Да, он разгуливал с Тиглатпаласаром по цветущему саду, видел красные цветы на зеленом фоне кустарников, и о чем-то интересном с ним разговаривал. О чём же? О чем-то важном, потому что оба были серьёзны и внимательны друг к другу, как добрые старые друзья, которые вдруг неожиданно встретились.

Как странно, он же его ни разу не видел наяву, не знает, как он выглядит, но понимает, что это ассирийский царь Тиглатпаласар. Огромная завитая рыжая борода, выкрашенная хной, внимательно цепкий взгляд, глубоко посаженных черных глаз над мясистым ноздреватым носом.

Впечатленный образ из-за разговора с Авироном? Вероятно. А если бы им пришлось действительно встретиться, о чем бы тогда изъяснялись? Разговор неравных по положению. Жесткий Тиглатпаласар мог диктовать свои условия, а он лишь станет покорно кивать, соглашаясь с его словами, потому что возражения властный царь не потерпит, точно так же как и Соломон от своих подданных.

Это участь властителей — повелевать. Нет, подобная встреча оказалась бы ненужной. Поэтому они до сих пор и не встретились. Им не о чем беседовать. Любой разговор сведется к напряженным отношениям, выяснениям, почему часто задерживается дань? Разве что болтать о женщинах? А что о них говорить?

Всё известно. Все одинаковы. Особо привлекательна лишь та, которой ещё не обладал. Не знаешь, какой станет в твоих страстных объятиях. Будет сладостно стонать или плакать от неожиданной боли, которая скоро сменится признательным поцелуем новоявленной женщины.

Он открыл глаза и посмотрел на безмятежно спящую Лейлу под тусклым светом ночника, вольготно и бесстыдно разметавшуюся на сером льняном полотне, и снова закрыл глаза. Сразу же припомнились волнующие эротичные подробности вечера, и подумал, что не захочет уступать её Авирону, если тот откажется от Эстер.

Это равносильно тому, что добровольно лишиться какой-то части своего тела. Нет, не так. Всё равно, что кому-то подарить любимый манускрипт. Впрочем, его можно переписать, а вторую Лейлу сделать нельзя. Возможно, всё образуется, и ему не придется её дарить. Но тогда окажется, что не узнает имя убийцы. Не он ли причина ночного шума? Давно такого не было. С последнего пожара.

Поняв, что не уснет, пока не узнает обстоятельства переполоха, поднялся с ложа, сразу попав ступнями в мягкие кожаные сандалии. Накинул на обнаженное тело халат и вышел из душной спальни в слабо освещенный свечами коридор с телохранителями, потом на портик, где воздух приятно свеж и чист. Вот бы где расстелить ложе и сладко спать. Но тогда убийцы быстрее найдут способ избавиться от него. Крыша над головой даёт чувство защиты и покоя. Под открытым небом — беззащитен и гол, как новорожденный младенец.

Оба охранника с копьями следовали за царем, громко шурша складками кожаной одежды. Они прошли в дальний конец внутреннего двора, где за тихо струящимся фонтаном, перед серым зданием двухэтажного дворца, смятенно метались четыре слуги с пылающими факелами, отчего ночная темнота становилась ещё непроглядней. Из своей комнаты показался встревоженный Авирон, запахивая на волосатой груди халат, и подпоясывая его. Увидев подходящего Соломона с телохранителями, он направился к нему, но Зара опередила, подбежала и возбужденно выпалила:

— Мой царь, стражники поймали убийцу, который пробирался с кинжалом в покои Авирона. Человек страшный и злой. От одного его вида беременная женщина может выкинуть, а ребенок стать заикой. Я сама испугалась. Сейчас Фалтий держит и допрашивает его, кто и как помог ему пробраться в царский двор?

— Но почему слуги до сих пор столь суматошно бегают по двору?
— Стражнику Элнафану показалось, что убийца был с сообщниками. Ищут, не спрятался ли кто в кустах? Лучше сразу проверить, чем потом казниться упущением.

Соломон удовлетворенно кивнул и посмотрел на чародея, озабоченного своей безопасностью. Он, едва ли не испуганно, смотрел на царя, ожидая разъяснений. Ловушка сработала. Сейчас наконец-то они узнают, кто этот настойчивый и неуловимый убийца, где искать заказчика? Что значит вовремя и умело составленный план поимки! Никогда не надо отчаиваться и опускать руки. Нужно лишь воспользоваться разумом данным Всевышним.

Фалтий подвел к Соломону пожилого, низкорослого мужчину, лицо которого представляло уродливую маску из клоков седых волос, проваленного, отвратительно беззубого рта и огромного крючковатого носа, в ладонь не поместится.

Из порванного, ни разу не стиранного ветхого рубища видны ребра, чресла, кривые ноги, с выпирающими коленками. Уродливые, босые ступни поражающе черны и бесформенны. Напряженный и злой Фалтий с силой вздернул его за вывернутые руки сзади, отчего тот наклонился к земле, словно винился в содеянном.

— Молчит, разбойник, не желает говорить, как пробрался через ограждающую стену? Ни веревки, ни шеста не видно — всё осмотрели. Деревья растут далеко, с ветки не перепрыгнешь на стену. Мои стражники клянутся, что через ворота никто не проходил. Его бы и не пропустили. У него же на лице начертано, что он во;рог.
— Кто поймал? — спросил Соломон.
— Стражник Валак, мой царь, и он опасно ранен. Этот нечестивец успел ударить его кинжалом в грудь.

Фалтий показал взглядом на воина, в котором Соломон с трудом признал жениха Милки, — наклоненное лицо из-за длинных волос едва видно в колеблющемся свете факелов. Валак прислонился к стене дворца, не выпуская из правой руки длинное копьё, на которое опирался, левую — прижимал к груди, видимо, прикрывал рану. Вдруг он начал медленно опускаться на землю, и копьё, основанием упертое в землю, наклонило тело. Валак упал на бок, бессильно закрыв  глаза.

— За Бехером уже побежали в гостиную. Он не уходил домой, вчера вечером долго лечил Ахисара припарками и мазями, задержался, — сказал Фалтий, грубо встряхивая пленника за плечи. — У, шайтан, такого воина погубил! Моя воля, сразу бы тебя прикончил! Мразь не должна жить в Иерусалиме. Да что с ним говорить, Соломон, только время зря расходовать! Дай моим воинам с ним позабавиться. Пусть потренируются. Крови неприятеля давно не видели. Хотя, и это не враг — гаденыш, которого стирают в пыль, чтобы ничто о нем не напоминало.

Соломон, встав на колено, опустился к Валаку — колеблющийся свет факелов не помешал увидеть мертвенную бледность лица стражника, — повернул его на спину и отвел руку от груди, на которой расплылось жуткое черное пятно крови.

— Авирон, помоги снять ремни, — попросил Соломон, приподнимая и отжимая пальцы Валака от древка копья, которое со звоном упало на землю.

Они освободили стражника от кожаных перевязей и обнажили грудь со страшной раной — пониже соска чернел глубокий разрез, из которого толчками выливалась густая кровь. Соломону стало дурно от приторного запаха, но преодолел себя и зажал рану рукой. Валак вяло приоткрыл глаза, посмотрел на близкое лицо царя, бликующее в неровном свете факела и, пересиливая слабость, прошептал:

— Не обижай Милку. Она хорошая. Другая…
— Я не хотел твоей гибели, — неожиданно для себя, оправдываясь, проговорил Соломон. — Это нелепая случайность. Фалтий сам вечером распределял караул, Я не ожидал, что убийца именно сегодня объявится во дворце. Они спешат, боясь разоблачения и последующей огласки. Я отомщу за твою рану. Смерть их будет страшной. А вот и Бехер показался. Он вылечит тебя. Валак, ты слышишь? Только не закрывай глаза. Он многих поставил на ноги. Ты выздоровеешь. Рана твоя не опасна для жизни.

— Поздно. Береги Милку. Она будет хорошей женой. Богом дана…

Валак потерял сознание. Подошедший Бехер опустился перед ним на колени, осмотрел рану и глухо произнес:

— Слишком глубокое проникновение ножа в тело привело к обильной потере жизненных соков. После подобного удара никто не выживает. Я бессилен. Малхамовес уже отправился за ним в путь.

— Бехер, сделай всё возможное. Я не хочу его смерти. Валак нужен живым. Если необходимы какие-нибудь редкие лекарства — скажи, тебе доставят из моих запасов, — вымолвил Соломон, вставая с колен.

Он отчетливо сознавал тщетность любых стараний — удар убийцы был слишком силен и точен. Спасти Валака могло лишь чудо, которое люди обычно приписывают божественной силе. Соломон лучше всех знал, что чудеса делаются людьми, — богам приписываются лишь для усиления эффекта.

Бехер начал обрабатывать рану, поливая бальзамом, присыпал кровоостанавливающим порошком, потом закрыл тряпицей с лечебной мазью. Закончив, положил руку стражника на грудь, чтобы тряпица не соскальзывала. Валак вдруг открыл глаза и, невидяще, посмотрел на звезды, словно прощаясь. Бехер закрыл ему глаза пальцами, и, оглянувшись на царя, скорбно кивнул головой.

— Малхамовес уже пришел.

Фалтий протянул Соломону острый хеттский кинжал из халколивана , с расширяющимся к рукоятке лезвием, на котором запеклась кровь.

— Орудие убийцы.
— Кто тебе дал этот кинжал? — спросил Соломон пленника, упорно молчащего и почти не реагирующего на происходящее. — Ты его не мог купить, слишком дорогое изделие, не по твоим средствам. Найти тоже не мог. Фалтий, подними ему голову, чтобы я заглянул в глаза убийцы. Зачем ты пробирался в комнату Авирона? Кто послал? Скажи и лишь только тогда, может быть, захочу облегчить твою незавидную участь. Иначе будешь молить богов о ниспослании тебе Смерти, которая станет в стороне, устрашенная твоими страданиями. Никто не захочет тебе помогать.

Мужчина продолжал тупо и бессмысленно, если не отрешенно, смотреть на царя, словно втайне издевался над пустыми угрозами. Соломон часто встречал подобных фанатиков, которые, казалось, наслаждались своими мучениями. Фалтий вздернул руки пленника повыше, чтобы боль заставила говорить правду, но тот снова поник головой.

— Ты его не придушил? Он потерял дар речи. Подними его голову и сильно не дави, мне он нужен живым. Кто-то же его послал? Кто и зачем?
— Он не промолвил ни слова, с тех пор как его схватили. Я знаю подобных упрямцев — будут молчать, пока несколько раз не огреешь плетью до рассечения кожи. Разреши перетянуть? Его и оголять не нужно, от одного удара последние лохмотья спадут с тела, — Фалтий угрожающе поднял плетку.

— Не спеши. Как его задержали? — спросил Соломон.

Приблизилась Зара с небольшим серебряным кувшином в руке. Умница, догадалась, что ему нужно. Соломон хмуро вымыл ладони от крови, вытер о халат и посмотрел на слуг, деловито тушащих факелы в песке. Едко запахло горелой нефтью.

Быстро рассветало. Из-за вздымающихся ровной стеной черных Моавитских гор вот-вот вспыхнут раскаленные лучи отдохнувшего Солнца. Почти в зените угасала звезда Ашер, растворяясь в голубизне небосвода.

Соломон понял, что бестолковый допрос может продлиться всё утро и весь день  —  задержанный ничего не скажет. Подошел ближе и поднял мужчине голову. Взгляд мутноватых глаз ничего не выражал, кроме тупой покорности своей участи.

Что-то здесь было не так. Наемные убийцы ведут себя иначе, у этого никакой реакции страха, отчаяния или безумной удали. Удары плетью и пытки не помогут.

Сумбурный рассказ Элнафана, напарника Валака ничего не прояснил. В просторной комнате Авирона, кроме отдушины под потолком, через которую может пролезть только ящерица, было одно окно и дверь, охраняемые стражниками. Мимо них и попытался проскользнуть убийца, накрывшись черным полотном, делающим его почти невидимым в лунной тени дворца.

Валак едва успел перехватить, метнувшийся в дверной проем бесформенный сгусток, похожий на воплотившийся ночной кошмар. Мужчина оказался изворотливым и неожиданно сильным для своей тщедушной комплекции. Он ударил через черное покрывало кинжалом, прямо в грудь Валака, который, пересиливая боль и, возникшую вдруг, слабость, всё же смог подмять злодея под себя и удерживать, пока не подбежал Элнафан.

Сейчас, глядя на этого тщедушного задохлика, покорно и безучастно застывшего в сильных руках Фалтия, и, кажется, держащегося за них, трудно было представить, что он и есть причина ночного переполоха, и даже смерти лучшего телохранителя.

— Отпусти его, — приказал Соломон.

Фалтий послушно разжал пальцы, и мужчина, мешком с половой, упал на землю, словно тонкие ноги не держали сухопарое тело, сжался в комок эмбриона, ожидая последующих ударов ногами. Соломон подал знак и Фалтий рывком поставил убийцу, который так же равнодушно продолжал смотреть перед собой.

— Зачем ты пришел с кинжалом ночью во дворец, будто пустынный разбойник? Расскажи без утайки, кто тебя послал и зачем? И я отпущу тебя домой к семье, к детям. У тебя есть семья? — ласково, без угрозы в голосе, спросил Соломон.

Обычно от его бархатистого, доверительного баритона размягчались каменные сердца, никто не оставался равнодушным, но этот плюгавец никак не реагировал, словно не к нему обращались. Он имел жалкий вид вечного раба, которого хозяин выгнал из дома из-за его полной неспособности работать, или пагубного пристрастия к маковому соку, — чтобы не кормить лишний рот.

Возможно, семьи у него никогда и не было. Хозяин — единственное, что есть у таких ущербных людей. К сожалению, и среди евреев встречаются подобные выродки, которые безразличны к судьбе Богом избранного народа, не чтят заповеди Моисея, не женятся и не имеют детей по разным причинам, то ли по мерзости мужеложства, содомского порока, поразившего общество еще со времен Авраама, то ли скотоложства, коему предаются, большей частью, пастухи. Похожие на него, и такие же горемыки, обычно днями просиживают на людных площадях, улицах, в тупом ожидании сердобольных прохожих, которые проявят жалость при виде их убогого облика и наконец-то бросят на колени что-нибудь съестное.

Этого им хватало, чтобы заглушить голод и ни о чем не беспокоиться до следующего подношения. Соломон не понимал их. Знал, что человек не должен так, бездумно существовать, словно глупая овца или трава под ногами. Это равносильно добровольному оскоплению, членовредительству, которое не позволяет полноценно наслаждаться всеми прелестями бытия.

— Кто поручил тебе пробраться ночью во дворец и совершить убийство? Я же понимаю, у тебя здесь нет врагов. Тебя заставили. Кто он? Назови имя и я отпущу тебя.

Напряженное молчание нестерпимо затягивалось, будто мужчине была безразлична его дальнейшая судьба. Вероятно, он давно мысленно был готов на всё, от смерти побивания камнями на площади, до многодневных мучений в мрачном подвале дворца, в котором сидели злостные неплательщики налогов и убийцы по-неосторожности. Случалось, последних, выкупали богатые родственники, заплатив компенсацию за убийство и за содержание в темнице.

Солнце выглянуло краешком из-за зеленой шапки сикимора, и всем стало жарко. Наступивший день напомнил о множестве неотложных дел, которые вдруг неподвижно зависли перед мощью духа враждебной силы мужчины. В пыточную, хотел произнести Соломон, но остановился от возникшей догадки. Зашел за спину убийцы и прошептал на ухо Фалтия:

— По моему знаку, неожиданно гаркни изо всей мочи у него над ухом.
Фалтий удивленно посмотрел на царя, но ничего не сказал, едва заметно кивнул. Соломон снова встал перед задержанным, который, вполне возможно, был его сверстником, если не моложе, нищета быстро старит человека, поднял ему подбородок согнутым пальцем, посмотрел в водянистые, с желтизной, невыразительные глаза, и проговорил:

— Ты же меня знаешь, своего царя — я справедлив, великодушен к сирым и убогим. Если всё без утайки расскажешь, кто послал и зачем, отпущу, и даже дам золота, если назовешь имя пославшего на убийство. Я не сержусь на тебя. Догадываюсь, изначальная бедность вынудила тебя дать согласие, пойти на преступление. Возможно, тебя силой приневолили. Это, конечно, не оправдание, но дает хоть какое-то понимание. Ну, говори, только не молчи истуканом. Я ведь могу и разозлиться. Не посмотрю, что ты беден и жалок.

Но губы ночного пришельца даже не шевельнулись. Он продолжал невидяще и обречено смотреть перед собой, словно понимал тщетность всех своих усилий, направленных на изменение собственного безвыходного положения.

Соломон подмигнул  Фалтию и тот, обрадовавшись возможности отвести душу, яростно заорал воинственный клич атаки, вспугнув стайку воробьев, с шумом взметнувшихся с ближнего сикимора в синеющее небо. Но ночной злодей даже не вздрогнул, и бровью не повел, зрачки глаз не расширились. Невероятное самообладание, достойное великого воина, каковым этот оборванец не может являться. Значит, истина — в ином, и её надо немедленно выяснить.

— Отпусти его руки и разожми рот. Язык не вырезали?

В некоторых племенах отъявленным лжецам отсекают кончик языка, чтобы честные люди не страдали от их вранья. Фалтий грубо залез пальцами в щербатый рот гостя и с силой вытянул широкий язык, который был видимого изъяна.

Все молча смотрели, то на раздосадованного Соломона, то на заторможенного мужчину, который, почувствовав относительную свободу от сильных рук Фалтия, вдруг несколько оживился, даже позволил себе оглянуться на, стоящих за спиной, разозленных стражников, и убедился, что при малейшей попытке к бегству, они со злорадным удовольствием проткнут его копьем и мечами. Он взглянул на царя и сделал жест глухонемого, показав на открытый рот с черными пеньками зубов, источенных за долгие годы жерновичным песком, попавшим в лепешки с мукой.

— Поразительно! Этого я не ожидал. Мой враг намного умнее, чем я думал. Интересно, кто он? Хотел бы я с ним встретиться, поговорить, порасспрашивать. Чем это я его не устраиваю? Ведь можно же договориться. Умные люди всегда в состоянии понять друг друга, — громко говорил Соломон, адресуясь тому, кто может передать его слова неизвестному вдохновителю всех преступных дворцовых замыслов.

продолжение: http://www.proza.ru/2014/01/31/1417