Глава 19. Рассказ Валака

       Царь и стражник подошли к ковру, расстеленному поодаль от потрескивающего костра, сели друг против друга, и сразу же принялись за еду, изредка отпивая из золотого кубка ароматное вино, в которое для сладости добавлялись перезревшие винные ягоды — медовые смоквы. 

Соломон видел, что Валак голоден, возможно, ест впервые за день, но старается не показать вида, сдерживается, поэтому сам не торопился, жевал медленно, ждал, когда сотрапезник насытится. Он был благодарен стражнику, который не побоялся в одиночку вступить в схватку с четырьмя разбойниками, вероятно, уже убившими не одного человека, иначе бы не осмелились на столь дерзкий поступок.

Другой, на его месте, сначала поспешил бы обезопаситься, побежал бы за поддержкой охранников. Тем временем, похитители успели бы скрыться. Больше бы таких людей, на которых можно смело положиться, доверить охрану своей жизни. И, как хорошо, что таких людей у него много, сам часто убеждался, и каждый раз на душе становилось покойнее: значит, не всё так плохо в царстве. Нужно искать таких людей и приближать к себе.

Заглушив голод, они придвинули к себе плетенки с крупными желтыми сливами, сладость которых могла поспорить с поцелуем возлюбленной, начав вкушать — оторваться невозможно.
 
Пляшущее пламя костра под звездным небом, разлетающиеся искры, расслабляющий, легкий хмель от красного вина, и дружеский разговор, располагали к доверительным отношениям. Соломон направил разговор в нужное русло.

— По дому, родным не скучаешь?

— Дома у меня никогда не было, — охотно откликнулся Валак. — Шатер из грубого войлока, или листьев пальм. Чаще — котомка под головой, овчинная шуба на теле в зимнее время, и такое же необъятное звёздное небо перед глазами, с частым звездопадом. Лежишь и пытаешься представить Бога и ангелов, живущих за этим небосводом. Воображения не хватает. Постоянная кочевая жизнь. Всё время на пастбище один, не считая овец. Родителей, братьев, сестер редко видел, когда подрос и стали доверять отару. Первые месяцы в Иерусалиме тосковал по свободной жизни, да и сейчас не совсем ещё привык. Здесь совершенно иная жизнь — всполошенная, то и дело, что-то происходит, меняется. Бывает, подумать некогда. Все спешат, бегут, кричат. Взять хотя бы сегодняшний день. Сколько событий! Не пересказать за вечер. Отец любит слушать и рассказывать такие истории, которые хорошо заканчиваются, когда боги милостивы.

— Как же случилось, что ты стал моим телохранителем? Был пастухом, и вдруг… К Давиду Самуил являлся по поручению Элохима. Кто же тебя надоумил всё бросить и поменять привычную жизнь?

— Нет, ко мне никто не приходил, на царство не помазал, — смущенно произнес стражник, и добавил: — Второй Самуил не скоро появится в нашем царстве. Да и незачем, народ тебя любит, жизнь готов отдать за тебя. Существование в мире нашего народа стало безмятежнее, люди не погибают в кровавых войнах, а у оставшихся в живых, ничего не изменилось к лучшему. Не все вдовы могут найти мужа и войти в новую семью.

— Твои слова утешают, — сыронизировал Соломон, с лёгкой усмешкой. — Могу спать спокойно. Но ты не останавливайся, рассказывай. Что же стряслось в пустыне, что ты решился бросить отару, спокойное житье и ринулся в Иерусалим?

— Это самое невероятное происшествие в моей жизни! — воскликнул Валак. Припомнив что-то, поправился: — Вторая случайность, которая могла и не произойти. Боги не всегда так добры к смертным.

— Расскажи подробней. Люблю слушать занимательные истории. Я тоже иной раз пытаюсь понять, как в мире всё взаимосвязано? Всё удивительно переплетено. Не распутаешь клубок мойр. То ли свыше кто-то нами управляет, то ли сами свою судьбу творим по мере своего разумения? Помнишь историю про старика Шехема, который так долго, изо дня в день, жаловался Всевышнему на свою бедность, просил помочь, пока тот раздраженно не воскликнул: «Я много раз давал тебе возможность разбогатеть, но ты не смог воспользоваться. Коль ты смог докричаться до меня, то так и быть, предоставлю ещё один шанс, последний. Не упусти же его». Когда же Шехем, через неделю, снова привычно стал причитать и сетовать на свою бедность, Яхве не выдержал, откликнулся: «Я же тебе, на следующий день после твоей просьбы, положил мешок с золотом на обочине дороги, по которой ты ходишь каждый день! Почему ты его не поднял? Не пришлось бы сейчас донимать меня своими занудливыми мольбами». Шехем смущенно проговорил: «В тот день я любовался причудливыми облаками. Они были удивительно похожи на разнообразных зверей. Я шел и умилялся Твоему воображению и могуществу».

Похожая история случилась с Адапе, шумерским рыболовом города Эреду, которого боги позвали на небо и радушно угостили амброзией — пищей бессмертия. Но он, предупрежденный отцом, что его хотят отравить, отказался вкушать еду богов и остался смертным. Ты же не стал разглядывать облака, воспользовался предоставленной возможностью. Начни с первой случайности, с самого начала, тогда не придется отвлекаться на пояснения.

— Два года тому назад,  примерно за две недели до пасхи, мы пригнали на продажу отару овец в Иерусалим, где я никогда не был, но страстно желал побывать. У нас же по вечерам только и разговору, что о тебе и об Иерусалиме, обо всех городских событиях, строительстве величайшего храма, твоего нового трёхэтажного дворца. Кто сколько и где заработал? Два моих старших брата, из четырех, год назад уже отправились работать грузчиками на стройку храма. Я мечтал, чтобы отец и меня отпустил, но он отказал, — мол, овец некому пасти, младшему Немиилу ещё нельзя их доверить. Я погрустил, но с отцом не поспоришь. Придется ждать, когда Немиил подрастет. В очередной раз, когда мы пришли в Иерусалим, на базарной площади не пробыли и полдня, отец сговорился с покупателем из Ир-Мелаха и продал всю отару скопом. Это огромное везение. Некоторые продавцы стоят несколько дней, а мы даже не успели проголодаться, привыкнуть к базарной толчее, как получили достаточную сумму сиклей, чтобы отправиться на другой базар, где торговали платьем. Наша одежда поизносилась за год, если не сказать большее — порвалась. Сестры не успевали штопать и зашивать прорехи.

 На подходе к базару, что возле Конских ворот, я, заглядевшись с Немиилом на разнообразные диковинные товары, не сразу заметил, как отца остановил важный господин с мечом и плеткой в руках — это был Фалтий. Я тогда не знал, кто он, и не догадывался о причине остановки. Зачем-то он начал подробно расспрашивать отца, кто мы, откуда, и всё о нашей семье. Я ещё подумал — ищет дальних родственников, и пожалел, что он не из нашего колена, уж мы-то бы точно его знали. Отец рассказал всё без утайки, скрывать нам нечего — мы пастухи из племени Симеона, пришли продавать овец и купить одежду, пшеницу и ячмень для семьи. Тогда господин сказал, что он твой начальник охраны, и хочет оказать мне покровительство, взять меня к себе в подчинение, чтобы в будущем, если проявлю старание, сделать царским телохранителем. Дабы отец стал сговорчивей, Фалтий протянул ему кошелек с золотом, больше, чем мы выручили за всю отару, и сказал, что сделает из меня человека, которым будет гордиться всё племя. Последнее отца не тронуло — золото ценнее, и он согласился отдать меня. Это была неожиданная удача. Так я стал твоим телохранителем. Конечно, не сразу, потом, после длительного обучения.

Валак замолчал, а Соломон недоуменно произнес:

— Что же здесь невероятного? Обычная история. Половина моих телохранителей расскажут почти то же самое, с небольшими отклонениями и другими словами. Фалтий для того и ходит по базарам, чтобы отобрать наилучших. Конечно, согласен, случайность важна: не продай твой отец вовремя отару, вы бы не встретили Фалтия, или ему бы по пути приглянулся другой парень. Он мог и не заметить тебя, отвернувшись на мгновение в другую сторону. Мог заговорить с любым встречным, а вы за это время прошли бы мимо. Ресница могла в глаз попасть. Возможны тысячи причин, по которым бы ваша встреча не состоялась. Но из подобных случайностей состоит вся наша жизнь.

— Ты не знаешь самого существенного: в тот раз отец не должен был брать меня с собой в Иерусалим на продажу отары, хотя я давно просился. Подобное желание было и у моих братьев, Иозовада и Хаттуша. Я же самый младший, перед Немиилом, мне тоже положено подчиняться указаниям братьев. Мой черед мог прийти, в лучшем случае, через два года, когда бы подрос Немиил. Мне оставалось терпеливо ждать и надеяться, что когда-нибудь всё же попаду в Иерусалим.

— Что же такое стряслось, что отец к тебе внезапно переменился? Это уже интересно. По себе знаю — иной раз малозначительные события неожиданно и сильно влияют на принятие важного, судьбоносного решения.

— Со мной случился целый ряд подобных происшествий. Началось с того, что в тот год я должен был пригнать отару с дальнего пастбища, предварительно прогнав её под посохом, то есть пересчитать и сделать на древке отметины о количестве овец.
Весной, отправляя меня из дома с отарой, отец дал строгий наказ, чтобы в начале ущерба второй луны перед праздником кущей я отправился с овцами домой — именно мою отару и должны были продать отец с Иозовадом, которому понадобилось серебро, чтобы выплатить мохар за договоренную невесту. Дни, до начала ущерба второй луны, тянулись привычно томительно, без особых неприятностей и событий. Овцы спокойно паслись, отращивая шерсть, набирали вес. Словами не передать, с каким нетерпением я ждал назначенного дня возвращения домой — соскучился по родным, да и запасы муки давно уже исчерпались. Её никогда не хватает. Когда была дополнительная вода, то есть находился неподалеку от колодца, то варил чечевичную похлебку. Изредка удавалось разнообразить питание тем, что сбивал пращей неосторожных птиц, выкапывал ножом съедобные коренья, собирал манну с кустов — нудное это занятие, требует огромного терпения. Чуть ли не полдня собираешь в расстеленную ткань, чтобы за один присест всё съесть. Сабра  попадалась редко.

(Сабра (иврит) — Название плода кактуса, колючего снаружи, но мягкого и сладкого внутри.)

Бумеранг редко применял, потому что осторожные антилопы не подпускали на близкое расстояние, бросал лишь ради забавы и тренировки. Спасали стрелы, которые нужно метать одну за другой, чтобы подраненная жертва не убежала. В бурдюке оставался небольшой запас теплой воды — хватало в обрез, лишь до следующего колодца. Полуголодное существование — это обычное наше состояние. На третий день перехода к дому, меня и отару огромной жёлтой тучей накрыл африканский хамсин, младший брат самума. Мне стало тоскливо и неуютно. Всё вокруг виделось сквозь тончайшую кисею песка, словно отраженным в колеблющейся воде, или мираже. Песок был всюду: скрипел на зубах, резал глаза, залеплял уши, затруднял дыхание, вызывая страх и неуверенность. Явление неприятное, но привычное для пастуха и овец. Нужно только терпение, чтобы дождаться конца песчаной бури. Ожидание — становилось моей второй натурой. Мне постоянно казалось, что я всю жизнь только и делаю, что без конца жду. Уже к исходу второй ночи, к моему счастью, хамсин утих. Утром, едва взошло солнце, я сбросил с себя насыпанный песок, допил последнюю воду из бурдюка, хватило на несколько глотков, и погнал отару к ближайшему колодцу на пути домой. До начала хамсина мы не успели дойти к нему на каких-то десять полетов стрелы.

Можешь представить глубину моего отчаяния и страха, когда не увидел колодца на привычном месте, у подножья бараньей горы? Лишь голая песчаная равнина простиралась от розовеющих скал под утренним солнцем до тёмного пустынного горизонта. После долгих суматошных поисков я всё-таки нашел колодец наполовину засыпанным песком. Кто-то из проходивших разбойников, после того как напился, не закрыл каменной плитой, — пастух бы так не поступил.

Что разбойнику помешало задвинуть крышку? Лень? Месть всему миру? Хамсин навалил в колодец столько песка, сколько воды там никогда не наполнялось. Один я при всём желании не смог бы вытащить весь песок, кто-то должен был бы вытягивать из глубины. Это была гибель для отары, потому что перехода до следующего колодца овцы без воды не выдержали бы. Овцы жалобно блеяли, сгрудясь вокруг колодца, не понимая, почему медлю, не наливаю воду в каменную чашу, едва видимую из-за песка. А я плакал и стенал, в отчаянии сознавая, что и моя жизнь под угрозой — нужно быстрее бросать отару и бежать, чтобы выжить — один бы я успевал дойти. Конечно, если и последний колодец не окажется засыпанным песком. Но об этом не хотелось и думать.

Солнце уже высоко стояло над белыми вздымающимися скалами, а я, малодушно, не решался оставить отару и уйти прочь. Ещё никогда в нашей семье не гибла вся отара — вина падала на меня. Хоть я и не был причиной, но… Потом всю жизнь братья будут вспоминать, что я погубил отару и не дал им возможности жениться, разбогатеть. Это же очевидно. Мне до слёз было жалко сгрудившихся беспомощных овец, которых ожидала страшная участь. И, как нарочно, жажда становилась всё нестерпимей. Из тощего бурдюка удалось выдавить несколько живительных капель воды, распаливших воображение и сухое нёбо. Меня и овец могло спасти только чудо. Чудо богов. Но, разумел, становиться на колени и умолять богов — бесполезно — боги не расположены, прислушиваться к молитвам и просьбам пастухов. Раньше я, когда бывал в отчаянном положении, постоянно молил богов явить, хотя бы маленькое чудо для меня, чтобы знать — Бог не оставил тебя, Он рядом и думает о тебе.

Часто ли ты знаешь, чтобы боги вмешивались в жизнь смертных? В легендах — да, но только не в жизни. Когда исходящий народ Моисея изнывал от жажды, он смог посохом добыть воду из скалы. Но я не Моисей. Никогда не разговаривал и не дружил с богами. И они мне никогда не докучали. Может, не догадывались о моем существовании? Пастухов много, и все со слёзными просьбами, не успеваешь слушать. Да я и не надеялся на богов. Наивно и глупо. И отец часто говорил мне и братьям, что боги поддерживают только тех, кто сам себе помогает.

Окидывая тоскующим взглядом возвышающиеся надо мной скалы, я вдруг, непонятно почему, вспомнил детство, жаркий вечерний костер и отца, который, горячо заспорив со случайно забредшим к нам священником о волшебных способностях Моисея, произнес удивившие меня слова:

«Любой внимательный пастух может сотворить такое же чудо». Мол, в пустынях есть скалы с внутренними полостями, куда годами стекает и накапливается дождевая и зимняя вода, бывает, в огромных количествах. Если быть наблюдательным, то такие скалы можно различить от обычных, и самому показать чудо, если будет кому. Отец называл приметы, по которым можно отличить водяные скалы от сухих. Но это было так давно, что я забыл их. Да и не старался запомнить, надеялся на подсказку отца, который всегда рядом — полагал, если появится такая необходимость, то всегда успею спросить. Сейчас же пожалел о своей былой самонадеянности и нежелании запоминать. Найти скалу с накопленной водой — это единственная возможность сберечь отару и выжить самому. Но, как отыскать спасительную скалу, если никогда в жизни их не видел? Правда, раньше и не пытался разыскивать — необходимости такой не было — знал расположение всех окрестных колодцев и пересыхающих летом речушек. Впрочем, однажды даже набрел на потайной источник в никому неизвестной пещере.

Вход туда оказался очень хитрым, узкая расщелина за изгибом выступающей скалы — с дальней тропинки не заметишь. Нужно подойти чуть ли не вплотную. Я случайно там оказался, — побежал за раненой антилопой, в которую метнул бронзовый нож. Она намеревалась скрыться в этой пещере, но я успел перехватить и дорезать. Любопытствуя, едва смог протиснуться в расщелину, кожу на груди содрал. На четвереньках, как антилопа, я бы легко пробрался.

Пещера гораздо больше Кумранских. В ней можно укрыть от самума десять моих отар и ещё останется место для пастухов на возвышенных углублениях. Воды много, но в темноте, вдали от входа. Бросал камни, чтобы определить размеры, и слышал бульканье. Без факела не рискнул разведывать пещеру вглубь. Когда глаза привыкли к темноте, разглядел странные рисунки на стенах, прочерченные кремнем. Изображения диковинных зверей, охотников с копьями и луком, и почему-то, думаю, рядом стоящих волшебников в удивительных костюмах. Отсутствие факела мешало всё хорошенько рассмотреть. Но та пещера сейчас была далеко, не дойти.

Я оставил овец, а сам пошел вдоль гряды, слабо надеясь на чудо — увидеть скалу, внутри которой может находиться спасительная вода. Торопясь, и холодея от отчаяния, прошел, чуть ли не вдоль всей гряды, но так ничего и не узрел. Если скалы с водой и существовали, то где-то там, за горами, куда мне не забраться, а овцам и подавно — можно проискать не один день, неделю, и ничего не найти.

Уже смирившись с потерей отары, и, продолжая путь домой, я вдруг заметил взлетевшую птицу над одной из скал, по внешнему виду ничем не отличающуюся от других. Если там не гнездо, то может быть, будет вода, подумалось мне. Я стал внимательней присматриваться к возвышающейся скале. И показалось, или захотелось так думать, что на высоте в десять моих ростов, известняк с пятнами въевшегося белесоватого лишайника немного темнее, чем внизу. Особой уверенности не было, что нашел искомое, но другого выхода не оставалось — надо рисковать.

Я вернулся за покинутой отарой, привёл её под выбранную скалу, а сам взял бронзовый и стальной нож, и, втыкая попеременно в расщелины, подтягивался всё выше и выше, к тому месту, где поверхность скалы была чуть темнее. Одной рукой схватился за, невесть откуда появившийся, куст тамариска, иначе бы не удержался, а другой — начал бронзовым ножом долбить известняк, отчетливо сознавая, что отчаянная попытка пробить скалу, может оказаться бесплодной, я зря теряю время и силы. Углубился, чуть ли не локоть, но известняк, по-прежнему сухо крошился, не было даже намека на влагу.

Моисею было легче. Он лишь посохом пробил тонкую корку, отделявшую от свободы запечатанную воду, которая в скором времени сама бы нашла выход, растворив известняковую перегородку, и появился бы новый источник воды в пустыне. Возможно, Моисей, в отличие от меня, знал, где искать воду. То ли устав долбить на одном месте, то ли по какому-то наитию, я сместился правее тамариска и, после непродолжительной долбежки, с радостным облегчением почувствовал рукой приятную сырость. Теперь я с особым рвением и силой принялся долбить влажный камень. До этого я лишь надеялся на помощь богов, отчетливо сознавая, что не заслужил этого подарка. Мне сильно повезло.

Вода хлынула с такой мощью, что вырвала из руки бронзовый нож. Каким-то чудом успел отклонить голову, иначе меня бы сбросило потоком на землю, и я бы разбился о камни, по которым сейчас бурно текла вода, а овцы, как ни в чем ни бывало, принялись жадно пить. Пока спускался на дрожащих руках, сдирая ногти до крови, некоторые овцы успели напиться и спокойно начали щипать траву, очищенную водой от нанесенного песка, и не обращали внимания на текущую мимо них воду, словно так и должно было быть всегда.

Я с большим трудом разыскал упавший нож, который наполовину занесло песком под напором воды, и вместе со стальным ножом спрятал в почти опустевшую котомку, там уже не осталось ни крошки еды. Сбросив одежду, встал под струю воды и так пил полураскрытым ртом, чуть наклонив голову, чтобы не захлебнуться.

Продрогнув от холодной воды, вышел из потока и оделся. Водопад заметно ослаб, струился ручейками по выщербленной скале, но я успел набрать полный бурдюк. Страх остаться без воды, надолго поселился во мне. Сейчас же почувствовал себя любимцем богов — непередаваемое блаженство от ощущения неожиданной чистоты тела, и радость. Боги вернули меня к жизни.

Я поверил, что доведу отару невредимой к шатру отца, что всё в жизни у меня будет хорошо. Повёл овец на север, с сожалением оглянувшись на слабеющий поток, который уже вяло стекал по тёмной скале и внизу, по камням, — этой водой, бесследно исчезающей в песках, можно было напоить не одну отару. Мои овцы, не оглядываясь на воду, спешили ухватить попутную травку, очищенную водой от нанесенного  песка.

Пришлось повести отару домой, чтобы успеть к вечеру дойти до следующего колодца, который не подвергся нападению разбойников, и там я спокойно напоил отару, и набрал уже половину бурдюка, страх уже отпустил. Вот так и случилось, что отец, в благодарность за спасение отары, ни одной овцы не погибло сверх установленного числа, взял меня, а не Иозовада в Иерусалим, где мы и встретили Фалтия, который за меня дал золото отцу. Иозовад отдал этот кошелёк, как мохар за невесту, и я рад его счастью. Назвал бы ты происшедшее со мной, заурядным событием?

— Согласен. Случившееся с тобой, заурядным не назовешь. Я тоже слышал о таких водяных скалах, но видеть не доводилось. До твоего рассказа думал о них, как о сказочной небылице пастухов. Чего только не рассказывают, чтобы привлечь внимание слушателей. Честь тебе, что ты вовремя вспомнил о водных хранилищах и смог найти. Не всякий пастух на твоем месте столь достойно повел бы себя в безвыходном положении. И как догадаться, кто тебе помог, боги или же ты сам? Как думаешь?

— Не знаю. Боги далеко от нас. Я их никогда не видел. Когда звал, не появлялись. Всегда выкручивался один.

— Что, были ещё случаи?

— Много раз. То иерихонская кобра укусила за ногу, когда беспечно, не оглядываясь по сторонам, присел на корточки для оправления возле её норы. Слишком поздно увидел, как она возвысилась над землёй. Потом целый день трясло от озноба и жара, подняться не мог, чтобы дойти до Нехуштана ,(Ему кадили, поклонялись. Снесли в 500-м году до новой эры)медного змея, сотворенного Моисеем и привязанным на кресте. То шальная львица пыталась утащить у меня отбившуюся овцу. Вовремя заметил. Мне удалось острием палки попасть ей в глаз, и она, от боли, убежала, словно побитая собака. Но хуже всего приходилось, когда встречал людей. Я один, малых лет, да и с виду не казался сильным, щупленький, и рядом — огромная отара. Большой соблазн для любого встречного мужчины. Кто узнает и найдет насильника?

Однажды ближе к вечеру четверо охотников случайно наткнулись на мою отару и, убедившись, что я один, достойного сопротивления не окажу, решили не утруждать себя утомительными поисками быстроногих сайгаков, антилоп, навалились на меня со спины, связали за спиной руки и угнали вместе с овцами к югу, подальше от караванного пути. Мне была уготована участь, стать рабом. Продали бы, как Иосифа братья — хорошо, если бы в Мицраим, а то могли бы и на рудники, — оттуда живыми не выходят. Рассказывают, из-под земли даже мертвых не выносят на поверхность, оставляют в отработанных шахтах — никто не видит, и не знает, сколько там людей погибло.

— И кто же тебя спас? Разве не боги помогли?

— Может быть, и они. А может статься, бурдюк с вином, который я до этого выменял у сидонских купцов, утром проходящих с караваном мимо моей отары — я ещё долго колебался, стоит ли менять, равноценен ли обмен? Что скажу дома в своё оправдание о пропаже овцы? Придется лгать, а отец всегда замечает, когда я говорю небылицы. Сразу же пробует на мне гибкость своей плетки. Память об этом надолго застревает в голове. Но я соблазнился вином, которое до этих пор так и не попробовал. Видел, как пили отец и мои старшие братья. Потом они весь вечер весело разговаривали, пели песни, пока не свалились кулем у шатра. И в этот день я отложил пробу вина на вечер, а в полдень меня пленили вместе с отарой.

Вечером угонщики освежевали ярочку, зажарили мясо и, выпив почти всё вино бурдюка, беспечно заснули. Меня даже не подумали накормить и напоить водой. Это меня больше всего возмутило. Изнывая от жажды, я подкатился к догорающему костру, пережег тлеющими углями веревки на руках и освободился. Вот небольшие шрамы от ожогов остались. Пустяки, не очень и заметно, если не присматриваться.

— И что же ты сделал с обидчиками?

— Как — что? Что можно сделать с людьми, которые ограбили и захотели продать меня в рабство?! Это едва ли не самое худшее, что они могли сделать. Если бы оставил нечестивцев в живых, они бы днем легко догнали меня с медлительной отарой, и неизвестно, что бы со мной сотворили, ведь второго бурдюка с вином у меня не было. Да и первый оказался случайно. Словно, в какое-то знамение, что в скором времени он мне понадобится для спасения собственной жизни.

Обычно, я на подобный обмен не соглашался. Да и молод был — вино пить. Что тогда на меня нашло, до сих пор понять не могу, какой-то непонятный соблазн. Я до этого только три глотка вина и выпил, да и то, тайком. Если бы отец узнал, мне бы не поздоровилось. Но и без нового бурдюка вина надежды на спасение не существовало бы. Поэтому я и решился, так — спокойнее.

Они захрапели, будто бараны, когда резал глотку ножом, оттянув голову за волосы назад. Только отвратительный хруст раздался. Лишь тело поправил, чтобы кровь на одежду не лилась. Халаты на них хорошие, почти новые. Себе взял лучший, а остальные — братьям и отцу подарил — они ходили в лохмотьях, как и я. Пастухи овец не стыдятся, одежда быстро изнашивается.

Забрал себе великолепный железный нож, тугой проклеенный составной лук с двойным изгибом, для увеличения дальности стрельбы, полный колчан со стрелами, охотничий бумеранг, который не возвращался, но убивал наповал, если попадал в цель. Именно после этого я наловчился метать нож в цель, даже если она от меня убегала. В антилопу не рисковал бросать, раненая могла далеко убежать с драгоценным ножом, как та, первая, когда нашел пещеру с водой.

Со временем стал хорошо стрелять из лука, метко бросать бумеранг. Времени для тренировки много. А потом и лук с двойным изгибом наловчился делать. Изготовлял на продажу. Охотно покупали. Это так приятно, будто из воздуха появляются сикли. Отныне я мог купить любую понравившуюся вещь, но зато прибавилось груза, который пришлось переносить на своих плечах при перемене пастбища.

Просил отца, чтобы разрешил мне оставить отару и заняться только изготовлением луков, но он не решился пойти на это, сказав, что множество луков людям не нужно, да и дерева хорошего мало. Скоро останусь без работы. А пастух всегда при деле —  мясо ест чаще, чем другие евреи. Я тогда очень жалел о его запрете.

— Сколько же лет тебе тогда исполнилось?
— Тринадцать.
— До этого приходилось убивать людей?

— Нет. Никогда. Лишь помогал братьям отбиваться от чужаков, когда на нас нападали. Но и братья никого не убивали. Нечем. Посохом смертельную рану не нанесешь, но защитить отару вполне возможно. Обычно, после должного отпора, разбойники предпочитают отступить, и пускаются на поиски новой жертвы, послабее, по своим силам. Я первый в семье так решительно поступил. У нас уже угоняли отару из пяти дюжин овец. И взрослые не смогли отстоять, потому что у нападавших моавитян были бронзовые мечи, стрелы, а у нас только палки и праща. Мы плакали, когда у нас на виду уводили овец.

До сих пор их блеянье стоит в ушах. Не сказал бы, что мне понравилось убивать людей, хотя бы и охотников, почему-то вдруг решивших стать разбойниками. Позже родственники долго и упорно искали убийц, расспрашивая всех, кто мог их видеть в те дни. Десяток овец принесли в жертву Ваалу и другим богам, второй десяток овец отдали гадалке, которая указала на караванщиков из Сидона. На самом же деле тот караван прошел задолго до убийства. У них-то я и выменял бурдюк вина на овцу. Большой караван в двадцать верблюдов и пять ослов.

продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/11/402