Глава 17. Пропажа ковчега Завета

         Зара поманила двух рабынь, стоящих у стены. Они бережно подняли почти невесомое тельце девочки и унесли из тронного зала под внимательными взглядами присутствующих — впервые царь проявил такую милость к страждущей, забрал в свои покои — чтобы это могло значить? Проявил сострадание или печется о пополнении гарема?

Соломон оглядел всех, выжидательно на него смотрящих, и вернулся к престолу, чтобы попрощаться с подданными, которые не желали расходиться, потому что не до конца удовлетворили своё любопытство. Но едва закончил ритуальное благословение, как к трону стремительно подошел возбужденный Фалтий и взволнованно проговорил:

— Мой царь, произошло кощунственное святотатство — средь бела дня какие-то одичавшие грабители покусились на Ковчег Завета. Тело Иосифа выбросили из саркофага на землю. Убили священника Хецрайя, который в это время прислуживал и молился в храме. На стражника Валака набросили конопляную сеть, связали и свалили под стену храма. Ему каким-то чудом удалось освободиться, поднять тревогу и броситься в погоню с добровольцами из горожан. Какие будут указания?

— Помощь Валаку послали? — ошеломленно спросил Соломон.
— Я поднял восьмерых отдыхающих стражников. Но куда их направить, не представляю. Иерусалим огромен, дорог не счесть. Валак не предупредил, куда он побежит. Возможно, и сам не знал, где искать грабителей.
— И мыслей никаких, куда мог бы направится Валак? К каким воротам?
— Надо расспросить горожан. Может быть, кто и заметил, куда они побежали? Отправить расспрашивающих?

— Сначала пошли всадников ко всем ближайшим воротам крепостной стены. Пусть проверят, возможно, грабители успели выехать за пределы города — догнать и вернуть. У ворот дворца оставь двух охранников, всех остальных направь в город на поиски Валака с добровольцами, и уже вместе начнете искать нечестивцев. Медлить нельзя. Кто-нибудь да видел разбойников.

Их взволнованный разговор привлек внимание верховного жреца Садока и первосвященника Нафана, которые приблизились к ним, спрашивая причину спора. Услышав о случившемся, они пришли в сильное возбуждение: начали исступленно кричать, терзать на себе одежду, а на голове рвать волосы и разбрасывать в стороны.

— Хошина! Хошина! Горе и беды обрушились на сынов Израилевых! Лишились покровительства Элохима и Его защиты! Священный ковчег похитили! Святое святых! Трепещите, люди, настали последние дни! Отныне все наши враги поднимут головы и начнут злорадничать, говоря: Бог отвернулся от Израиля и передал иудеев в наши руки. Горе Израилю! Горе Иудее! Горе всем нам, живущим в страхе и отчаянии! Хошина! Хошина!

Соломон с неприязнью посмотрел на разошедшихся в пророчестве внезапного вдохновения первосвященников, которым, казалось, словно воздух, был нужен хоть какой-нибудь предлог, чтобы напомнить о себе, о своей главенствующей роли в жизни иудеев, и сдержанно прикрикнул:

— Постыдитесь! Перестаньте оглашать воплями дворец и окрестности! Горе ещё не свершилось. Ковчег, возможно, скоро найдется, а вы напрасно возмутите народ своими неразумными и суматошными криками.

Первосвященники чуть притихли, но причитать не перестали, дружно опустились коленями на мраморный пол, чтобы, загребая руками воображаемый прах, как бы осыпать им седые волосы, а руками имитировать раздирание одежды.

Садок разошелся в своём горе — бессильно распростерся на полу, раскинув руки в стороны. Не успевшие уйти из тронного зала, обступили их, взволнованно расспрашивая причину горестных стенаний и подробности происшествия.

Соломон знал, увещевать и переубеждать первосвященников бесполезно. Чем больше уговариваешь и успокаиваешь, тем сильнее они возбуждаются, переполняясь благородным показным гневом и возмущением.

Он вместе с Завуфом вышел из зала в свои покои, переоделся в более простое и удобное платье, потом направились к оскверненному храму, чтобы своими глазами осмотреть место совершенного преступления.

Перед небольшим храмом, наскоро возведенным из неотесанных камней ещё в первый год переезда Давида в Иерусалим, уже собралась толпа обеспокоенных и горюющих горожан. Растерянно переминались нефинеи . Кто-то плакал, кричал, а кто-то просто с любопытством смотрел на собравшихся священников, что-то горланящих в толпу, то ли успокаивая, то ли возбуждая людей.

Увидев хмурого царя и Завуфа в сопровождении двух телохранителей, толпа неохотно расступилась и пропустила в сумрачное пространство храма, где не было окон, но вертикальные отдушины под закопченным сводом ярко светились, выбрасывая пыльные столбы дневного света.

У дальней, опустевшей стены, где должен стоять золотой саркофаг, сиротливо горели семь подвешенных лампадок, красно-желтый огонь которых, чуть колыхнулся от движения воздуха вошедших.

Висели медные, позеленевшие от времени, кадильницы, а по углам чадили плошки с бараньим жиром, отчего в храме постоянно стояла тяжелая смесь гари и ладана, которая верующими воспринималась, как доказательство близости к высшим небесным существам, если не к самому Сущему.

Возле опрокинутых навзничь канопов, на утоптанном земляном полу давира, кощунственно и страшно лежали скорченное тело священника Хецрайя и спеленатая коричневыми бинтами мумия Иосифа Прекрасного, который много веков тому назад повелел братьям и потомкам после своей смерти увезти останки на родину, что они и сделали, когда пришло время Великого Исхода.

И вот случилось нечто ужасное: кто-то польстился на золото саркофага, осмелился осквернить тело Иосифа, бросил мумию на пол, словно мешок с говяжьей требухой. Преступники, явно, не были евреями, которые с трепетным почитанием и благоговением относились к своим предкам.

Соломон вспомнил давнишний спор Садока с Илией о захоронении мумии Иосифа в пещере, которую купил Авраам с полем в собственность для погребения у Ефрона хеттеянина пред Мамре в дубраве. Там же похоронены Авраам и Сарра, Исаак и Ревекка, и забальзамированный Иаков, ставший после упрямой, ожесточенной борьбы с Богом на переправе через реку и по Его воле — Израилем.

Илия же настаивал, что тело Иосифа должно по традиции оставаться в ковчеге, дабы все желающие могли войти в храм и поклониться прославленному предку, давшему возможность еврейскому народу не только выжить в лихолетье, но и умножиться числом. Нет в царстве человека, который не побывал в храме, хотя бы единожды. По праздничным дням в широкий проём небольшого храма, медленно просачивалась длиннющая очередь, растянувшаяся до подножия горы Мориа.

Глаза Соломона привыкли к сумраку храма и не сразу разглядели лицо вошедшего на сияющем фоне дверного проёма. К нему стремительно подошел пророк Елисей, про которого придворные сплетницы давно ехидно судачили, что молодой пророк предпочитает витийствовать в обществе красавиц, чьих-либо жен или вдовушек, нежели перед бедными и больными иудеями.

Елисей раздраженно, повышенным тоном, начал упрекать царя в скаредности и неуважении к святыням, которые должны лучше охраняться, не одним стражником, как накануне, а тремя, в худшем случае.

Соломон не стал напоминать Елисею, что со времен Самуила, когда ковчег достался филистимлянам в качестве трофея, лишь только потому, что израильтянам тогда малодушно вздумалось в решающем сражении укрепить дух воинов присутствием священной реликвии, то есть самого Бога, который почему-то не пожелал помогать избранному народу, а предпочел общество идолопоклонников, подобное святотатство произошло впервые. Елисей сам это знал, просто он хотел, чтобы окружающие услышали его заботу и оценили беспокойство о Ковчеге Завета. Если сам не возвысишь себя, то от кого дождешься восхваления?

Закипая гневом от наглеющих пророков и первосвященников, которые постоянно путаются у него под ногами, всячески мешая, царь молча обошел разглагольствующего и начал осматривать закопченные стены храма, украшенные свисающими золототкаными полотнами, просторный проход, через который грабители вынесли саркофаг.

Вероятно, следовало бы предвидеть подобное, сделать вход более узким, заложить камнями так, чтобы только один человек мог протиснуться, а при необходимости вынести ковчег для народных празднеств, доступ можно и расширить.

Тогда, при Самуиле, лишь хитростью и смекалкой удалось вернуть ковчег. В первую же ночь, когда филистимляне привезли ковчег из Авен-Езера в Азот и уважительно поместили святое святых в храм Дагона, поставив рядом со своими богами, а не разбили злобно, как это сделали бы сами евреи на их месте, — языческие истуканы вместе с Дагоном были повержены с пьедесталов наземь и лежали ниц перед ковчегом Господним.

Они как бы склонились перед еврейским богом, признавая его величие и могущество. Филистимляне, наивно поражаясь силе чужого бога, вернули истуканов на свои места. На вторую ночь, к ужасу филистимлян, у всех богов были отсечены от туловища головы, руки и ноги. С той поры, какое бы несчастье не произошло на земле филистимской, то у кого-то тело покрылось коростой, то корова сломала ногу, то случилось небывалое нашествие мышей, саранчи, — евреи громко кричали и злорадничали, что дурных, плохо соображающих язычников наказывает сам бог Саваоф за то, что они осмеливаются удерживать ковчег в своем храме.

И так продолжалось до тех пор, пока доверчивые филистимляне не сообразили избавиться от источника неприятностей, с уважением вернули израильтянам их святыню. Поставили ковчег завета на колесницу, впрягли двух первородившихся коров, как им посоветовали еврейские жрецы, и привезли к израильтянам в Вефсамис, чтобы избавиться от чудовищно мстительного и мелочного Бога.

Если саркофаг не будет найден в ближайшее время, Соломона ждут неприятности, куда более страшные, чем были до этого дня. Осквернение народных святынь всегда служило поводом к началу народных волнений, бунтов, военных действий, даже если не было других предпосылок. Но сейчас неизвестно, против кого идти воевать?

Слишком похоже на заурядную кражу, и искать надо в городе, потому что воры знают — за пределами города они уязвимы, легче проверить все грузы, за которыми может скрываться ковчег. А поиски в городе среди тысяч домов, сараев, построек, займут неопределенно долгое время, за которое можно десятки раз перепрятать. Нужно задействовать всех подслушивающих, осведомителей, чтобы они узнали, где может укрываться Ковчег Завета. Но на всё это уйдет слишком много времени, что весьма нежелательно.

Пророк Елисей, обескураженный презрительным молчанием Соломона, вышел из мрачного давира. Скоро на улице послышался его пронзительно высокий голос, несколько приглушенный толстыми стенами храма.

Он обвинял царя во всех мыслимых грехах: в неоправданной роскоши дворца, содержании неисчислимого количества жен, наложниц и рабынь, обесчещении сотен, если не тысяч юных дев Израиля и Иудеи, в непонятной снисходительности к языческим богам, которые заслуживают единственной участи — быть принародно разрушенными на мелкие кусочки, а потом истертыми в пыль и развеянными по ветру, а жрецов, поклоняющихся идолам, нужно побить камнями, чтобы не смели творить истуканов, упрекал царя в пренебрежении к национальной святыне евреев, в неспособности или нежелании уберечь Святое святых.

— Чего это он неожиданно взъярился, словно пес, сорвавшийся с короткой привязи? Почти то же самое можно и про него сказать. Лишь только дев заменить на молодых вдовиц. Чего он добивается?! — возмутился Завуф. — Стать верховным жрецом? Или на твоё место метит? Договорится до того, что слушающие начнут упрашивать, чтобы он возглавил толпу на поиски ковчега! Если найдут — вся слава и почет ему одному, если нет, то виноват царь Соломон, допустивший хищение. Разреши, я пересчитаю камни храма его красивой мордашкой, чтобы не смел порочить тебя? Непонятное творится в нашем царстве, пророки осмелились говорить против царя.

— Успокойся, Завуф. Пора быть мудрее и понимать, что именно такого поведения Елисей и мечтает добиться от нас. Он тут же размажет кровь по всей своей одежде и завопит, что Соломону не понравились его справедливые слова, хочет отомстить и лишить драгоценной жизни. Народ любит униженных, сразу же взбунтуется. Ему только дай повод побушевать, чтобы выплеснуть накопившееся раздражение на всех правых и неправых.

— Не посмеют. Это отребье способно только стоять и слушать. Я поражаюсь твоему терпению и кротости! Соломон, нельзя постоянно молча сносить оскорбления придурков! На шею сядут и начнут погонять.

— Можно и нужно смиряться. Будет намного хуже, если оскорблять начнут мудрецы. От глупых и убогих можно стерпеть любые слова, ибо знаешь их несостоятельность. Они не столь опасны, как умные, которые не кричат, а молча, исподтишка творят своё гнусное дело, словно жуки-древоточцы. Хорошо, если хозяин в последний миг увидит разрушающийся дом и балку, обрушивающуюся ему на голову, — сказал Соломон, прислушиваясь к визгливому голосу Елисея, чередующемуся с взрывами возмущенного ора народа. Можно подумать, что он обучался у египетских жрецов тайным знаниям манипулирования толпой, что иногда проделывал и Соломон ради собственного честолюбия, или же ради достижения какой-то определенной цели.

Но сейчас положение создавалось угрожающим. Соломон не ожидал, что пророк Елисей, никогда не считавшийся его врагом или противником, ибо нечего было делить, вдруг начнет обвинять в многочисленных грехах. И выйти из храма нельзя: достаточно кому-то крикнуть: Вот он, виновник наших несчастий! Бей его! — и два телохранителя не смогут защитить от неуправляемой толпы. Нужно срочно придумать нечто удивительное, что ошеломило бы толпу, заставило переметнуться на его сторону.

Разозленный Завуф стоял у двери храма, выглядывая наружу и сжимая кулаки, словно готовился выйти и дать отпор Елисею, который по своей глупости не представлял, к чему могут привести его бунтарские речи. Для него главное — обратить на себя внимание, показать, что все его помыслы и заботы направлены на благополучие притесненного народа, не имеющего возможности высказать своё возмущение правлением жестокосердного царя.

Соломон отошел вглубь храма, к опустевшему каменному пьедесталу пропавшего саркофага, и осторожно зажег было угасший фитиль седьмой лампадки на позеленевшей медной цепочке, поднеся лучину, специально лежащей неподалеку.

Пять лет назад все цепочки и лампадки были золотыми, но после очередной необъяснимой кражи, когда вора не смогли найти, у всех подозреваемых — нефинеев, левитов, стражников было объяснение своей непричастности, Соломон распорядился повесить в давире медные лампадки на медных цепях, и пропажи чудесным образом прекратились.

Семь слабо мерцающих огоньков. По числу дней недели, планет? Семь астральных богов, первоэлементов? Или же что-либо ещё означает это число? Египетские жрецы, как и ассирийские,  придают особый смысл каждому числу, и особенно семёрке и тройке, состоящей из неба, земли и подземных вод, все они взаимодействует с человеком, его судьбой и окружающим миром.

Это обширная наука, которую Соломон в былое время так и не смог постичь из-за её невообразимой сложности, требующей всего себя посвятить только числам и вычислениям. Оказывалось, высота пирамиды Хеопса составляла одну миллиардную часть расстояния от Земли до Солнца, египетский локоть  составляет одну десятимиллионную часть среднего радиуса Земли. Длина основания пирамиды, выраженная в локтях, давала количество дней в году.

Непостижимые и труднопонятные величины. А ему были интересны и другие манускрипты, которые содержали историю Египта, соседних с ним царств, врачевание лекарствами, описание хирургических операций, волшебный мир мифов, легенд и преданий. Волновали раздумья авторов над вечными житейскими проблемами, комментарии к известным трактатам. Любил вечерами сидеть вместе с гостями верховного жреца Энноя, слушать их неторопливые беседы, рассуждения о характере богов, знаменитых людях, об удивительном устройстве мира.

продолжение: http://www.proza.ru/2014/01/31/1115