Лубяная десятина

На почтовую станцию Дно под Санкт-Петербургом вкатилась громозкая карета-рыдван, запряженная цугом шестеркой лошадей и с совершенно чернокожим форейтором, устало покачивающемся на коне из первой пары. Станционный смотритель и все, кто оказалася к этому часу на постоялом дворе, с удивлением наблюдали, как из кареты неторопливо выбрался пышно разодетый рослый негр и принялся энергично разминать занемевшие суставы. Смотритель ловким движением поставил на поднос штоф водки и выскочил к приезжему, мундир которого выдавал в нем важную персону.
Следом за знатным негром из рыдвана выбрался щеголеватый молодой человек в клетчатой тройке с черным галстуком-бантом и умудрился перехватить у чернокожего попутчика штоф. Он единым махом опрокинул водку в свой тонкогубый рот, вытерся уголком галстука и поднес к лицу смотрителя мелкий, но костистый кулак.
— Смотри у меня, шельма! Сей же час замени всех коней господину вице-королю Абиссинии. По делам дипломатическим следуем мы в столицу и дела эти не терпят отлагательств.
Смотритель удрученно разводил руками. У меня, дескать, сам жандармский ротмистр Скоков ждет отправки. И отец викарий никак не уедут.
Клетчатый хлыщ вопреки предчувствию смотрителя не вскипел и не разорался. Он лишь сказал, что в таком случае вице-королю нужно выделить отдельную горницу для отдыха и перенести туда же его вещи, ибо есть там и секретные бумаги, и драгоценности.
Так и поступили. Абиссинского вельможу провели в светлую комнату, куда следом перетянули и довольно увесистый ларь-сундук, окованный по углам и крышке крепкими металлическими полосами. Прежде чем прилечь на разостланные для него пуховики, вице-король проверил замок на ларе и ключ от него через шею перекинул себе на грудь и спрятал под рубашкой.
А когда спустя несколько часов появились свежие кони и ротмистр Скоков с викарием любезно уступили их вице-королю, то оказалось, что попутчик вельможи в клетчатом пиджаке исчез. К ужасу абиссинского проезжего, вместе с этим хлыщем из его сундука пропал и золотой сыч. Птицу изготовили нарочно в подарок русскому царю, а в глаза сыча вставили по крупному изумруду. Вице-король схватился за голову и пришел в себя лишь через пару часов, когда и смог дать ответы на вопросы ротмитстра Скокова. Оказалось — негр неплохо владел французским, на котором легко говорил и ротмистр.

1
Помещик Илья Матвеевич Затесов имел всего пятнадцать душ крепостных да сорок две десятины пашни. Значился за Затесовым и небольшой лесной массив у Шеншиновки, но так уж получилось, что ко времени выхода царского Манифеста о даровании крестьянству воли лесок этот стоял уже сильно поредевшим: и без того мало чтившие барина рабы по дубочку растаскивали рощицу.
Илья Матвеевич страшно сокрушался отменой крепостного права. И хоть оставался он в своем поместье хозяином совсем никудышним, но худо- бедно его крестьяне обеспечивали барину сносную жизнь. Дочери Елизавете удалось сколотить неплохое приданное. Да и сынку Владимиру в Старооскольский драгунский полк время от времени посылал деньги. А тут — крестьянская воля. Теперь что — прикажите самому впрягаться в соху?
Бирюченское дворянство почти сплошь враждебно отнеслось к отмене крепостного права. Состоятельные помещики боялись, что от этой воли порушится налаженное хозяйство, худосочные же (а таких числилось в уезде большинство) вроде Затесова, и совсем опустили крылья. Поначалу, правда, надеялись, что пока суд да дело оно, глядишь, и все вернется на круги своя. Каких только реформ не знавала Русь, а все впустую!
Но на этот раз дело обернулось по крутому. В феврале, на Сретенье, у дома Ильи Затесова остановились легкие санки. Солдат-кучер примахнул вожжи к коновязи, помог ступить на снег ладному щуплому офицеру. В передней офицер передал фуражку и перчатки лакею, в избе сразу сел за стол, не перекрестившись на образа. Илья Матвеевич с интересом смотрел на гостя и ждал, что тот заговорит первым.
И офицер заговорил. Чистым, густым голосом, со слегка уловимым акцентом:
— Честь имею представиться — Антон Францевич Экземпляр. Назначен в вашу волость мировым посредником. Хотите — не хотите, а принимайте гостя.
— Господи! — всплеснул руками Затесов. — Ваше благородие — не разорите! Ведь требуют крестьяне на выкуп самые лучшие мои земли. Вот и намедни только что выпроводил одного. Отдай, говорит, барин, Лубяную десятину, а не то сами отберем. А ведь от нее только и кормлюсь, от Лубяной десятины-то. На вас теперь вся надежда, не дайте впасть в разор, господин мировой посредник... Впрочем, что это я? — хлопнул себя по лбу Илья Матвеевич и крикнул, полуобернувшись к двери: — Лизонька, душа моя, вынеси господину офицеру наливки и закуски.
...Не зря, ох, не зря рассыпался в любезностях шеншиловский помещик. Как ни крути, а пришло время продавать крестьянам землю по манифесту. Понятно, что все пятнадцать мужиков требовали для себя участки получше. Заводилой у вчерашних крепостных выступал Феофил Свищев, из бывших унтеров. Он да еще его брат Прокоп из Новохуторного будоражили всю округу. Они вдвоем и требовали теперь у Затесова продать им Лубяную десятину. Так назывался клин земли в низине у Тихой Сосны. И хоть именовалась она просто десятиной, на самом деле их там намерена целая дюжина. Жирный чернозем — оглоблю воткни — телега вырастет. И добиваются братья теперь в уезде, чтобы сделать по своему. И денег, говорят, уже подсобрали.
Лиза вынесла поднос, опустила его на столик. Офицер лишь глянул на девушку, и словно в ледяную воду окунулся. Много повидал он в своей авантюрной жизни красавиц, но такой... Он потянулся рукой к рюмке, не отрывая глаз от лица девушки, неловким движением опрокинул тонкое стекло.
— Ах! — одновременно воскликнули офицер и девушка. При этом Лиза во все лицо залилась краской. Торопливо вошла толстая приживалка с веником и совком, собрала и вынесла битое стекло. Лиза вышла, едва переставляя скрытые длинным платьем ноги. Офицер ошарашено глядел ей вслед, почти не понимая речи хозяина:
— Я уж за ценой не постою, господин мировой посредник. Но мне уж лучше в петлю, чем лишаться Лубяной десятины.
— Ну, зачем же в петлю? — Антон Францевич достал из кармана платок, вытер обшлаг мундира. — Уж коли и впрямь так нужна вам эта землица то все сделаем наилучшим образом. Кстати, ваша дочь не курсистка, случаем?
— Какое там! — махнул рукой Затесов, — Домашнее образование, сударь. Причем, извольте отметить, французскому обучалась по книжке, на учителей-то денег у нас не того... Да-с, Антон Францевич, полная гибель пришла дворянству. Экая, право, напасть — крестьянская воля! Так ведь без хозяйского глазу теперь и передерутся, и перепьются поди.
— И хорошо! — неожиданно продолжил чиновник. — Вы купчую еще не подписали? И схода не проводили? Ну, тогда считайте, что Лубяная десятина ваша.
И, минуточку помолчав, справился:
— А дочка ваша не помолвлена?.. Экий, право, бутончик, эта Лиза!

2
Феофил Свищев за год до того отстроил себе вместительную избу. Уж лет десять, как стал он самым состоятельным в округе крестьянином. Сам Феофил хорошо понимал, что денег у него побольше, чем у самого Затесова. Развернуться же ему не давала крепостная неволя. Но вот теперь Феофил решил развернуться.
Бородатый, угрюмый и громадный, как и его брат Прокоп, Феофил давно уже подбивал общину, чтобы его выбрали старостой. И выбирали, но всякий раз помещик не утверждал решения схода. Понимал Затесов, что давать разворота этому хваткому унтеру нельзя. Но как бы ни зажимал помещик Феофила, тот все-равно верховодил в селе. Вот и теперь в его избе собрались все пятнадцать затесовских крестьян и говорил Феофил, а староста, хромой Афанасий, скромненько помалкивал в углу.
— Сначала, мужики, выкупим Лубяную десятину, — гудел хозяин, — а потом сообча и остальную землицу у Затесова заграбастаем. Теперь наше время. А как выкупим всю землицу, то и поделим ее промеж собою поровну.
— Эт как, — подал голос кто-то, — а ежели у меня одиннадцать едоков, а у тебя, Феофил, только трое, и — поровну?!
— Дуралей, — укорял Феофил. — Нам сначала нужно выкупить, а потом уж и сговоримся, как распорядиться землицей. И нужно нам такую бумагу от общины написать, что, дескать, отдавай нам, Затесов, Лубяную десятину. Бери, Афанасий, стило, да пиши протоколу как ты есть наш староста.
Феофил важно раскрыл створки деревенской невидали — лакированного буфета, — достал чернильницу, ручку с железным пером (еще одну невидаль) и два листа сероватой бумаги.
Афанасий крякнул, вытер ладони и волосы и неуклюже взял корявыми пальцами ручку. «Протокола». Медленно вывел он вначале листа и вопросительно уставился на Феофила. Но тот не успел ничего сказать, потому что через порог перевалилась затесоская тетка-приживалка и протянула Афанасию свернутый вчетверо лист. Молча и тяжело повернувшись, тетка ушла, а притихшие мужики завороженно следили за руками старосты, который разворачивал лист.
«Старосте Шеншиловского околотка Успенской волости Афанасию сыну Сафронову Юдину. Предписываю сего дня собрать у церкви сельский сход по вопросу о выкупе помещьей земли. Мировой посредник титулярный советник Антон Францевич Экземпляр».
В хате повисла тишина.
— К чему ж теперь протокола? — опять раздался голос отца одиннадцати ртов. Но Феофил сурово настоял, чтобы протокол дописали и все поставили бы под ним свои кресты. И только после этого неторопливо потянулись за порог к церкви. Весть о сходе сюда же притянула и баб с девками, хотя никакого голоса они тут не имели.

3
Квартальный комиссар Сухорутченко «раскручивал» в Бирюче дело об ограблении ювелирной лавки купца Гайгера .Он уже выловил двоих воров, но они юлили, явно скрывали кого-то третьего. И украденных драгоцеценностей при обыске у воров не нашли.
К десяти утра пригласил в контору участкового добросвесного (вроде теперешнего народного заседателя) и присудил обоих воров к наказанию. На телогрейках у каждого на спине нарисовали большой круг с крестом посередине, городовой выдал им по метле, и воры начали подметать базарную площадь. Вокруг них скоро собралась толпа зевак, они улюлюкали и насмехались над этими метельщиками.
Но комиссар Сухорутченко на этом не успокоился. Надо было искать драгоценности и настоящего вора. Сухорутченко развернул картотеку, принялся просматривать дела уголовников. Два часа разгадывал ребус, наконец велел привести Авдейку Хруппу, которого всегда можно найти в канаве у государева кабака.
Авдейку враз доставили к комиссару. Когда стражник вышел, комиссар достал из шкафа графинчик, налил штоф и подвинул по столу бродяге. Тот единым духом выпил, но рукавом не вытерся, как обычно, ждал.. .После второй глаза его посветлели, он облизал губы и грузно сел на табурет. Комиссар слегка поморщился, уж больно тяжкий дух шел от Авдейки.
— Знаешь мою беду?
Бродяга кивнул головой.
— Кто взял ювелирный магазин?
Авдейка сразу и без запинки назвал обоих мелких воришек.
— А третий кто?
Бродяга замолчал, закряхтел, заерзал на скрипучем табурете:
— Не знаю третьего, Владимир Васильевич... Как на духу говорю, как на исповеди.
— Знаю я твой дух, — махнул рукой комиссар. — Деньги немалые тебе плачу не за то, чтобы ты по канавам валялся. Я ж тебя, шельма, и так в крайнем случае только зову, чтоб никто не догадался о твоем истинном лице. Так вот теперь этот самый крайний случай и пристал. У Гайгера в ювелирном магазине колье для губернаторской дочки украдено. Не сыщу — головы мне не сносить. Да и тебе тоже. Так что давай, пей по третьей и выкладывай.
Но Авдейка не прикоснулся к рюмке .Он посидел, сосредоточился и начал без своей обычной дурашливости:
— Значит так, Владимир Васильевич. Дело серьезное, я у вас не был, ничего не говорил. Для отстрастки подержите меня в участке дня три вроде как за дебош: я и впрямь бутыль с керосином в кабаке разбил. А золотишко свое ищи в доме у купчихи Санжаровой. У нее там постоялец живет новый. Ну, вы знаете, из землемеров... А больше я ничего не скажу, отправляй меня в кутузку.
Он опрокинул в рот рюмку и шагнул к двери. А полицейский комиссар словно прирос к стулу. В его голове стучало и пульсировало лишь одно слово: «Экземпляр, Экземпляр, Экземпляр». Потом он вскочил, порывисто зазвонил в колокольчик и велел стражнику собирать городовых для обыска у купчихи Санжаровой.

4
Сход был — так себе. Лютовал лишь Феофил. Он потрясал «протоколой» и требовал немедленно оформить за сходом Лубяную десятину. Офицер в белых перчатках дал ему накричаться, и тогда заговорил сам:
— Господа крестьяне! Я есть мировой посредник, и уже уладил подобные дела во многих губерниях и уездах. Даже с иноземцами приходилось находить общий язык. Так неужто мы тут, свои, не разберемся по справедливости?
Крестьяне слушали. А главное — видели, как с подъехавших саней бородатый возница с трудом поставил вместительную бочку «на попа» и, покачивая, с хлопком вытащил из нее пробку.
— Навались, православные, на дармовщинку,— крикнул он, всовывая в отверстие тонкую гуттаперчевую трубку. Водка брызнула в ковшик.
И пока мужики подходили к бочке, тот же Афанасий Юдин писал под диктовку офицера новую бумагу. А уж каждый выпивший мужик ставил под ней свой крест. Да еще и рубль серебряный получал.
Житуха!
— Одумайтесь, мужики! — метался от бочки к столу Феофил, но сельчане обходили его стороной, стараясь не смотреть в глаза. И уже через полчаса никто не слушал ни Феофила, ни офицера, и даже многие молодухи румянились явно навеселе...
Антон Францевич Экземпляр и помещик Затесов отбыли восвояси. В доме, скинув верхнее платье, они уселись за стол, и офицер громко расхохотался:
— И всех делов-то, Илья Матвеевич, что боченок водки да пятнадцать рублей серебром! Вот он, бесценный документик: «Сельским сходом решено оставить навечно за помещиком Затесовым и его потомками урочище Лубяную десятину с прилегающим лесом и лугом. А за те земли с него, помещика Затесова, получено сполна согласно приговору мирового посредника». Смотрите, Илья Матвеевич, аж рябит от крестов. Один лишь тот бунтарь из унтеров не подписался. Ну, да я постараюсь, чтобы за ним негласный надзор установили... А теперь, дорогой мой Илья Матвеевич, я прошу руки Вашей дочери!
—?!
— Я не ветрогон какой, имею капиталец и положение. Родители мои из датчан, но дворянского звания...
Илья Затесов растерялся. Уж слишком много событий навалилось на него в один день. Феофил, сход, купчая крепость, сватовство теперь...
— Я не враг дочери..
— И слава Богу! — воскликнул офицер. И сам же окликнул: — Лизонька, душа моя, изволь выйти к нам.
Лиза вышла. Она молча выслушала отца и лишь прошептала:
— Как велишь, батюшка!
— Тогда по рукам! — возликовал Затесов. Так уж получалось, что этим сватовством он укреплял все свои дела и теперь, при мировом посреднике— зяте, ему не страшна никакая реформа.
...Затопотали, забегали по дому вызванные по такому случаю крестьянки, закудахтали на плахе куры, зачадили печи. Антон Францевич, полулежа на низеньком диванчике и держа в руках тонкие пальчики Лизы, рассказывал будущей жене и тестю:
—Я ведь и в журналах печатался по молодости. Помнится, в ее «Вестнике Европы» вышел такой мой опус:

— Солдат защитник Николай
Унд царствующий хауз.
Солдат марширен — айн, цвай, дрей,
Нейн минимальный пауз!

И в книжках тоже. Вот есть такой сочинитель— по фамилии Гоголь. Извольте знать — как есть переписал у меня пиеску. Громкий успех имела пиека, доложу я вам. Ну, да бог с ним, с Гоголем-то. С тобой, Лизонька, мы еще не то сочиним. А в мировые посредники я попал по случаю. Да. Сам губернатор, лично, просил. Изволь, говорит, Антон Францевич, без тебя совсем труба. Конечно, хлопотное дело. Да и зачем оно мне? Я ведь, Лизонька, и золотишко имею, и счета твердые. Будешь, как за каменной стеной.
Девушка сидела и не слышала ничего. Офицер и впрямь понравился ей с первого взгляда, но чтобы вот так, сразу — и замуж?..
— Барин! — раздался от порога неприятный голос приживалки, — мужики на площади бузят, лабаз подпалил, вот-вот сюда нагрянут. Там и из Новохуторного есть, и из Успенки.
— Бунт! — воскликнул мировой посредник. — Да я их! Илья Матвеевич, нужно срочно отправить человека в уезд, вызывайте полицию...
И тут у порога, грохая блестящими сапогами, вырос большущий жандарм с палашем у бедра.
— Полиция уже здесь, — сказал жандарм, перекрестившись на иконы. Оставляя на полу мокрые следы, он протопал по горнице прямо к дивану и указал пальцем на мирового посредника, спрашивая:
— Рауль Томберг?
— Что такое, — взметнулся офицер. — Вы забываетесь, господин ротмистр, мы с вами в одном звании, и я не позволю...
Словно не слыша его, жандарм отмечал:
— Четко раздвоенный подбородок, правая мочка уха проколота, у левого крыла носа каплеобразная родинка... Все сходится, господин проходимец.
— Что происходит? — до помещика все доходило с трудом. Еще одно событие бурного дня он просто не мог воспринять.
— А происходит то, — объяснил жандарм, -что этот человек не тот, за кого себя выдает. Он — международный аферист, разыскивается полицией всей Европы. Он дипломат и переводчик, сутенер и врач, офицер и начальник лодочной станции, ветеринар и поэт. Хотите стихи? Как это там у вас в «Вестнике Европы», господин Томберг:

— Солдат маршиерен айне платц,
Нога согнута прямо, —

дальше то, как, шельма?

— И голубого неба глянц
Сияет над казарма, —

убитым голосом закончил разоблаченный мошенник. Он поглядел за окно в надежде убежать из дома, но эта надежда разлетелась в прах, когда он увидел под окном полицейского с винтовкой. А в дом уже входили уездный полицейский комиссар, двое городских участковых добросовестных и староста Афанасий Юдин. Причем последний был совершенно трезв.
Комиссар уселся за столом, расставил письменный прибор.
-— Господа, — начал он, — в вашем присутствии я начинаю изобличать этого человека, выдающего себя за титулярного советника Экземпляра, в организации ограбления ювелирного магазина Гайгера в городе Бирюче. Кстати, документы на имя мирового посредника Экземпляра им похищены у настоящего человека, носившего эту фамилию и найденного мертвым осенью прошлого года. Нами же не далее, как четыре часа назад, проведен обыск на квартире этого человека. При обыске в тайнике найдены ювелирные изделия, похищенные ранее. По описи они уже переданы купцу Гайгеру. Попрошу всех расписаться под этим протоколом.
Лизу неволить не стали. Едва выслушав все это, она буквально на руках приживалки отправилась в свою комнату.
— Впрочем, у меня все, — закончил свою речь комиссар. — Остатется лишь добавить, что я не могу взять мошенника под стражу только потому, что его дело передано в третью Экспедицию III отделения канцелярии Его Императорского величества. Слово вам, ротмистр Скоков. — Комиссар повернулся к жандарму, прибывшему первым.
— Благодарю, — кивнул жандарм и принялся составлять новый протокол, поясняя при этом: — По следу Рауля Томберга мы идем уже несколько лет. Его преступления стали причиной не только многих несчастий, но и скандалов крупного масштаба. Особо крупное преступление Томберг совершил, втершись в доверие к вице-королю Абиссинии в качестве переводчика и украв у него золотую сову с изумрудными глазами.
При этом жандарм развернул поданный ему полицейским сверток и все увидели золотого сыча в натуральную величину. Птица при всяком повороте поблескивала зелеными изумрудными глазами.
— Несколько лет, — продолжал Скоков, — поиски совы оставались тщетными. И вот сегодня при обыске на квартире Томберга в личном доме купчихи Санжаровой эта птица обнаружена... Ваша карта окончательно бита, Томберг!
Но Томберг внезапно улыбнулся и поднял кверху палец:
— Боюсь, что ваша бита тоже, господин ротмистр! Слышите шум? Это крестьяне идут сюда громить поместье. И тех пятерых полицейских, что вы привели сюда, явно недостаточно, чтобы остановить толпу. А я уж постараюсь улизнуть в суматохе, мне не впервой!
Действительно, гул многочисленной толпы раздавался уже во дворе. Но рослый жандарм, не выдавая и тени беспокойства, неторопливо собирал в папку бумаги.
— На этот раз вы не уйдете, Томберг. Уйдет успокоенная толпа, я уж позабочусь об этом. Речь ведь о Лубяной десятине? Так вот, бумаги о ее продаже, подписанные вами, недействительны, и владеть землей отныне будут крестьяне... Свяжите ему руки! — велел жандармам полицейским, а сам, пригнувшись у притолоки, спокойно шагнул за порог, в гудящей людской рой.

* * *
«Заведующему третьей экспедицией Ш-го отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии господину К. Ф. Филиппиусу. Разыскиваемый полицией европейских стран и Российской империи опасный преступник Рауль Томберг задержан в городе Бирюче Воронежской губернии и препровожден в губернскую тюрьму. По его делу ведется гласное дознание. Для вознаграждения неполицейских чинов, причастных к поимке Томберга, необходимы деньги на известное Его Императорскому Величеству употребление. Начальник губернского жандармского управления Шумаков».

* * *
И на этом можно было бы поставить точку. Но вот где-то месяца через два тюремный надзиратель, гремя ключами, говорил офицеру-начальнику караула:
— Опять она, ваше благородие. Не велено, говорю, передач принимать для немца. Плачет, бедная, и норовит червонец в руку всунуть. Может впустить, пусть хоть глазком на него, нехристя, глянет?
— Нельзя, братец, устав не позволяет, — ответил офицер, заглядывая в зарешеченное окно. Там по тротуару прохаживалась Лизонька Затесова. Она подурнела и похорошела одновременно и сквозило в ее строгой фигуре что-то такое, от чего защемило сердце даже у тюремного надзирателя.
А потом был суд и бессрочная каторга для Рауля Томберга. Его отправили в Туруханский край. Не знаю — последовала ли за ним Лизонька Затесова. Но в Шеншиловке ее больше никогда не видели.