Март 92-го

  Настало время писать мемуар.
  Мемуары – это ещё рано, а вот мемуар – в самый раз.

  Хочу вспомнить всё о марте 1992 года. Двадцать лет прошло, причем чуть ли не день в день, как мне посчастливилось оказаться среди тех людей, о которых собираюсь говорить.   А также среди тех событий, что тогда начались, да так и не закончились. Хотя много раз мне  казалось обратное.

   Лет пять назад я чувствовал, что конфликт  в  Приднестровье уже самая настоящая история. С пожелтевшими фотографиями, забытыми могилами, редкими и почти всегда сумбурными книгами о предмете.

  В 2011 году дали юбилейную медаль «ХХ лет Приднестровской Молдавской Республике». Ничего так, красивая. Мне такие всегда напоминают почему-то медаль «ХХ лет РККА». Видимо, я совок по современной  терминологии.
   Тут, понятно, историей запахло совсем  архивной. Хронологической пылью запахло. Двадцать лет спустя, натурально.

  Чуть раньше стали приглашать на школьные мероприятия, посвященные воинам-интернационалистам. Есть такой архаизм в наших краях- «воины-интернационалисты». Мероприятия касались воинов-афганцев и всех участников разнообразных локальных конфликтов. Потом для приднестровцев стали проводить отдельное мероприятие.
Слово «мероприятие», конечно, то ещё словечко, но как ещё сказать? Вечер?
 Ой та не вечер.
 Утренник?
 Нет.
 Урок мужества?
 Нет, не сегодня.

    Вот и получается «мероприятие».  Дети поют, танцуют, читают стихи. Девушки приглашают на вальс беспечных козаков, не позаботившихся о том, чтобы заранее втиснуться куда подальше в актовом зале.
   Сидишь, смотришь. Иногда хочешь крикнуть «браво», иногда стараешься не пустить слезу.
   Всё это очень напоминает собственное детство, когда в твою школу приходили ветераны Великой Отечественной Войны.

   Понятно, что чувствуешь – чувствуешь, что попал в историю. Причем во всех смыслах этого выражения.

   Но на самом деле ничего не закончилось. И война в Приднестровье не закончилась. Так что будем жить. И писать мемуар.

   Еще несколько слов в смысле введения. Это мемуар и ничего больше. Постараюсь, чтобы было и не меньше. Знаю, что память может выкидывать необыкновенные номера, так что заранее прошу прощения за неточности и ошибки.

   Если это действительно неточности и ошибки.

   Писать собираюсь в своей манере, а именно – безалаберно и небрежно. Буду отвлекаться на посторонние вещи, спотыкаться, запинаться, возвращаться, дополнять и расширять. Может быть даже вычеркивать.

   Понимаю, что необходимо изложить сейчас свою краткую биографию. Но не хочу. Сделаю это позже. Сейчас мне надо начать вспоминать.
    Я пытался несколько раз написать о Приднестровье. Не получалось. Выходило что-то весьма нелитературное. К тому же псевдоисторическое.  До публицистики, к счастью, не дошло. Ещё одно время я опасался проклятой Сигуранцы. Напишешь что-нибудь о ком-нибудь, а потом козака арестуют, отберут последнюю бранзулетку.
  Вам смешно, но я действительно так думал.

  И думаю так до сих пор.

   Кстати, я знаю, что я идиот. Степень моего идиотизма в случае необходимости добрый читатель определит сам. Я к тому это говорю, что возражения на мою писанину должны сразу содержать конкретный заряд веселых эмоций, а не обычное унылое говно.
   Впрочем, сомневаюсь, что и унылого говна мне перепадет хоть сколько. Ничего не поделаешь - стаж.

   Ну вот, как писал Сережа Довлатов, вступление, как всегда, затянулось.


   Всегда мечтал побывать в Одессе. И таки побывал. Причем , кажется, именно 22 марта, но только в 1992-м году. Одессу мы увидели под утро. Что-то большое, местами темное. Одесситы пусть не думают ничего – тогда вообще  с рассветами было не очень.
 
 Так что никакого Кости-моряка и другой экзотики. Только широкие лиманы.

  Помнится, я немного жалел, что нельзя было заехать в сам город, посмотреть что да как. Честно сказать, нам в нашем автобусе было совсем не до Одессы.

   В этом автобусе в Краснодар несколько  дней назад привезли убитого под Дубоссарами  казака Петина. Сейчас  с такой вот оказией ехали в Приднестровье мы – человек двадцать вчерашних граждан СССР, будущих сепаратистов, как назовут нас власти Молдовы. Кроме того, все мы были добровольцами и казаками Всекубанского Казачьего войска.
  Сразу скажу, что казаки здесь были настоящие, про театральность  и прочую чепуху идите читать и писать на гайд-парк или в ЖЖ.
  Настоящие кубанские казаки и всё тут.

   За исключением, пожалуй, только меня. В казаки меня приняли точно так как описано у Гоголя за полгода примерно до описываемых событий. Приняли за полгода до, я имею в виду, а не описано за полгода.  Университетский друг   Андрей Лебедев затянул как-то меня на казачий сход.  А мне там понравилось.

   Так я и оказался в этом автобусе.
 
   Сначала, в первой половине марта где-то, в Приднестровье оправилась сотня добровольцев под командованием полковника Аникина. Мы пошли их провожать. Мы – это те, у кого нашлись тогда дела поважнее Приднестровья: семья, работа, ну и дача само собой.

   Отправка происходила эпически – отдельный железнодорожный вагон, много водки, много казачьих папах и нагаек. И конечно женщины на грани нервного срыва.
   Вагон выглядел как в фильме про Гражданскую войну. Добровольцы более всего напоминали махновцев.
   Водку на привокзальном рынке продавали в заварочных чайниках с отбитыми носиками. Потому что водку на вокзале продавать нельзя. Так считалось даже в 1992-м году.
 
   Сам Краснодарский вокзал тоже являл собой зрелище не для слабонервных. В зале ожидания неделями жили беженцы. Особым шиком считалось занять под хату телефонную кабину. Я не преувеличиваю – там можно было занавеситься покрывалом и добиться интима, можно было сушить носки, хранить вещи и оставить детей.
   Пространство за памятником Ленину в центральном зале тоже ценилось из-за комфортной полутени, но там с октября обитал цыганский табор.

   Вонь в здании вокзала стояла такая, что я сомневался в реальности происходящего.  Девяносто второй год, повторяю – только что был Советский Союз, мы ещё и не успели заметить, что он исчез и вот пожалуйста – гнойный воздух желто-коричневого цвета там, откуда всю жизнь отправлялись в какие-нибудь путешествия, в крайнем случае в Горячий Ключ на шашлыки.
  Смрад и мрак  там, где всегда было светло, даже ночью.

  А выйти подышать тоже проблема. Место твое займут, жену уведут в неизвестном направлении, что с детьми будет, вообще думать не хочется. Да и на перроне перо в бок получить очень даже не сложно. И вдаль не стоит смотреть – на дальних путях постреливают.

   И все это под созвездием Подлеца.

                ***

   Потом мы, у кого были дома дела, оказались на похоронах. Причем в самом хвосте тысячной процессии.
   В первых рядах, что называется, бушевали страсти. Там громко говорили о формировании второй сотни, которую следует отправить на помощь своим, раз пошла уже кровь. Отомстить, естественно, собирались как следует.
   Короче, там был полный пыщь-пыщь, говоря высоким литературным слогом.
   Сейчас уж не помню почему, но всем быстро стало очевидно, что батьки разные сотню формировать будут до Второго Пришествия. Еще и до кладбища процессия не дошла, а мы уже  поняли, что  нужно организовываться самим. Мы – это подозрительно переговаривающиеся личности , оказавшиеся в самом хвосте.
    Замыкающие.
    Якоря.
    Золотые погоны здесь не сверкали. Речей никто не произносил, никто свысока не смотрел. Нормально было в хвосте колонны.

    По мере накала страстей в голове этой самой колонны, к нам сюда стекались социально близкие типы и разный левофланговый элемент. Как узнавали настоящее расположение Центра – загадка. Пароли были не нужны – всё на раз читалось в глазах.
    Демаскировал Камчатку похожий на молдаванина мужчина с фанерным чемоданом – Костя Никитин. Он прибыл на похороны из города Белореченска с тем, чтобы не возвращаясь домой, ехать сразу в Приднестровье.

   Короче, поехали мы. Этим же вечером. У водителя автобуса под глазом сиял фонарь. Я думал, что он жертва Приднестровского конфликта. Оказалось – подрался у нас, в ресторане «Платан», если мне не изменяет память. Впрочем такой бланш можно получить где угодно, хоть в «Пингвине».

                ***

   Границу Приднестровской Молдавской республики и Украины мы пересекли нелегально. Прячась за мазанками и тревожно озираясь по сторонам. Впрочем, легально в то время только, так сказать, кошки рождались. Легальность кончилась.

   Про кошек это не факт. Это я так использую расхожие выражения.

   Некоторые из нас шпионов из себя не строили. Наоборот – переходили пограничный мост с видом возвращающихся домой после работы отцов семейств. Разумеется, исполненных чувства  долга.
   Или с видом скучающих бездельников, которые и знать не знают, что здесь проходит государственная граница. Они покуривали, делали шаг-другой и снова останавливались чтобы засунуть руки в карманы и посмотреть на весеннее солнышко.
   Каждый действовал в меру собственного понимания ситуации.  Все помнили как нудно и неясно было на границе Украины и РФ –  первая попытка её преодолеть  у нас не удалась.
   Возвращались в Краснодар, пили вино, потеряли часов десять.

   И здесь могли в Приднестровье не пустить. Только, в отличие от ранее виденных границ, на этой не было милиции, не было каких-либо строгих надписей. Были какие-то неясные переговоры водителей с невидимыми пограничниками, были инструкции шёпотом и была ещё менее ясная прогулка через мост.

   Милицейский пост мы увидели на въезде в Тирасполь.
   Милиционеры нам улыбались.
   Автоматные рожки у них были скреплены синей изолентой.
   Серые шинели указывали, что мы находимся на развалинах СССР.

   Опять же, развалин, конечно, никаких не было. Просто очередное расхожее выражение. С этими выражениями легко договориться до нового мышления, к примеру.

   Война в Тирасполе на первый взгляд не ощущалась. Только свежевырытые могилы у памятника Суворову в самом центре города говорили о ней. И о том, что здесь люди собрались защищаться. От чего и от кого? От Мирчи Снегура? От румын? Да.
   И от того самого нового мышления, кстати, тоже.

   Настоящую тревогу мы почувствовали только в штабе. Хотя и здесь можно было встретить улыбающихся спокойных людей, увешанных разнообразным оружием.

  Включенное зачем-то очень громко радио постоянно передавало сообщение о том, что в районе Дубоссар ведут наступление три танка противника. Некоторые тут же стали жертвами психологической войны. Валерка Локотош выискивал на потолке динамики чтобы прекратить по-тихому эту трансляцию.  Через полчаса, после очередного повторения сообщения, я попытался разглядеть в окна, что происходит на улице – танки, казалось, уже в Тирасполе.
   По вечерней улице расхаживал народ, кругом полно ярких огней. Танков не было. Мы пошли ужинать.

   Вот где выяснилось, что нам здесь действительно рады.

                ***

   Поварихи с интересом посматривали в раздаточное окно. Те добровольцы, у кого были усы, начали их подкручивать. Кухня зашумела и мы оказались за столами, уставленными роскошными блюдами.
   Хороший бифштекс с картофельным пюре  -  роскошь. И какая роскошь! Особенно после сухомятки дальней дороги и трёх танков противника, постоянно наступающих по трансляции.
   Я бы повторил сейчас с удовольствием такой ужин.

   Усы были у многих наших. Черные молдаванские – у Кости Никитина, длинные святославовы – у Александра Казеко. Похожие на казекины – у Локотоша. Классические – у козака Цимбала. Мужчины в возрасте под полтинник любят классику.
   У атамана из станицы Елизаветинской Жени Мовчана  были не просто усы, но ещё и борода. Молодому атаману борода не помешает.  Вот у его брата Владимира Ильича бороды не было, а  усы...
    Если бы у него их не было, кто бы тогда звал его Ильичем?

   Бороду носил Алексей Орешкин. Она создавала ему имидж, необходимый для того, чтобы неустанно рассказывать о славном прошлом казаков-линейцев.
     Борода Валеры Татаренко делала его похожим на абрека. Или на афганского моджахеда. И с теми и с другими ему приходилось иметь дело.
   У войскового старшины Майстрюкова, командира отряда добровольцев, усы были как и положено боевому офицеру, аккуратные, с сединой.

   Вот у кого усов не было точно, так это у Кости Отто и у меня. Мы, как выяснилось, были самыми молодыми в отряде.
   Зато щетина была у всех. И чувство голода.

                ***


   За ночь отряд наш значительно вырос.
   Ещё вчера я обратил внимание на библейского  бородача в кепке фасона гоп-стоп. Он с двумя крайне молчаливыми субъектами  шмотки выбирал в штабе. И относился к этому делу куда более серьёзно, чем наши беспечные козаки.

    Сегодня троица вышла к отправлявшемуся в Дубоссары автобусу в весьма камуфлированном виде. Бородач явно напоминал Фиделя Кастро и вообще выглядел по-карибски. Сопровождавшие его личности поглядывали по сторонам подобно Кевину Кёстнеру в фильме «Телохранитель».
   Позже выяснилось, что библейский тип не простой товарищ, а отец Валерий. Священник катакомбной церкви. Так он сам о себе говорил. Своих спутников называл монахами.
   Я тоже так буду делать для удобства изложения.

   Совершенно не помню как звали молодого монаха, весьма задумчивого юношу, которого очень  заманчиво было бы охарактеризовать словом «келейник».
   Второй, мужчина, глаза которого явно смотрели куда-то в тонкие миры, представился как Олег. Это тот самый монах Олег, о котором на протяжении последующих  двадцати лет ходил только один слух – будто бы он поджёг синагогу в Киеве.

    В состав отряда вошли также два добровольца, прибывшие в Тирасполь самостоятельно, один с Терека, другой  астраханский.
   Хотелось бы, конечно, чтобы добровольцев было побольше.  Но с другой стороны, может, люди чувствовали – успеем ещё навоеваться, зачем ехать в чужие края.
   Правильно. Успели.

                ***

   Где-то я допустил фальш. Точно.
   Не в изложении того, что называется фактами, а в интонации.  Хотелось бы военный мемуар писать как Николай Гумилёв – паря над Землёй и пикируя с неба для сабельных атак. Но в реале ничего подобного не получается. Надо на львов в Африке поохотиться, а не на демах сидеть.
   Впрочем, львов мало так осталось, что и на Гумилёвых не хватит. Будем лучше на демах…

   Я говорил про шмотки. Это нас экипировали после ужина.
   В зале под роскошными люстрами  лежали кучи обмундирования. « Х/б», «б/у», «п/ш» - эти звуки очень подходят к тому, что валялось на паркете.
   Конечно, было бы холодно на планете Земля или остались бы мы вдруг без брюк – да, тогда стоило повозиться в этих кучах. А так… Не было что-то энтузиазма.
   И энтуазизма тоже не было.

   Афганцы и вовсе руки в карманы засунули. Были бы сейчас семечки, так стали бы лузгать и плевать. Такое создалось у меня впечатление. Тем более, что за процессом следили вохровского вида старички с какими-то тяжеловесными значками в лацканах пиджаков, там, где должна быть роза.

   Но, секонд  секондом, а я прихватил себе тёплые вязаные носки. И лифчик. Вы только не думайте, что наступили на мину-лягушку – лифчиками здесь называли нечто полужилетовое на веревочках, с карманами для автоматных рожков. Далёкий первобытный прототип современной разгрузки.
   Женщины их шили на дому, без интернета и выкроек, со слов тех же афганцев. Понятно, что получалось часто не совсем то. Или совсем не то.  Или натуральный лифчик.
   Мне тоже досталось что-то не в меру ажурное.  Те, кто был в теме, отхватили себе лифчики правильные – пошитые из брезента, с застежками-кнопками на каждом кармане.






продолжение, ясный перец, следует