Из детства

Даа… было такое время, когда небо было голубым, асфальт серым, и время тянулось так медленно, что в нем можно было утонуть. Я засыпал в мягкой постели, отгородившись ото всех. Вдруг что – то поднимало меня вверх, за солнце, тучи и облака, и я видел перед собой всю землю, как на ладони. Я представлял себе ее как маленькую точку, где происходит жизнь. И сама она была живой. Земля дышала,но поговорить с ней было нельзя. Но когда я проснусь, то не поверю, что земля такая маленькая. Люди – как клетки одного большого организма. Старые клетки отмирают, появляются новые. Но так только кажется оттуда, где землю можно увидеть, как горошину.

Я открыл глаза. Как меня занесло сюда? У меня бледная обертка – кожа. Попробовал пошевелиться. Интересно. И главное как?! Как все это плучилось? Как вышло так, что такой пластилиновый, мягкий, растянувшийся я здесь?
Почему – то в этот день я оказался в комнате один. На стене висел ковер, и он казался мне страшно нелепым. Да почему только ковер – все, что находилось возле меня- казалось, что оно не отсюда. Провел рукой по ковру. Необычные ощущения, и неприятные. Кто придумал делать ковры колючими?
Команата была залита светом. Это был не солнечный, белый свет. От окна повеяло холодом. Смотреть туда не хотелось. Я встал и прошелся по комнате. Сначала наступал медленными шагами, потом пробежался из одного конца в другой, попрыгал. Комната казалась огромной и полной всяких укромных мест.
Меня сюда забросили, или (уж не знаю) принесли, привезли, притащили. Вокруг был бесконечный мир, наполненный вещами, в то же время внутри он был мертвый, пустой – и не отзывался.
Ладно, раз уж я проснулся, то нужно что – то делать. Нужно осознавать, ощупывать и осязать. Толкнул такую же нереальную, как и все остальное, дверь, постоял немного и вышел.

Еще одно обрывочное воспоминание. Туман на время рассеивается, и появляется ясная картина. Меня куда – то ведут. Я идти не хочу, кричу и сопротивляюсь. Наконец двухэтажное здание из красного кирпича. Это детский сад. Не знаю почему, но его вид привел меня в тоскливое и грустное состояние. Я замолчал. Заходим внутрь. Здесь высокие потолки и очень шумно, везде шум. Дети вокруг бегают, топают ногами, как все дети. Мы поднялись на второй этаж. Это раздевалка. Вдоль стен стоят шкафчики. Ко мне подходит воспитательница. Она старается говорить ласково:
- Утютюуууу… Вот твой шкафчик, посмотри какой красивый.
На двери каждого шкафчика были приклеены фигурки животных. Моя бабочка болталась на одном гвозде. Воспитательница покачала ее.
- Посмотри, твоя бабочка тебе подмигивает!
- УУУууууаааааа!!! – я кричу, плачу и топаю ногами. Дальше опять все погружается в туман.

Меня взяли на референдум. Что такое референдум, я не знаю. Говорят, что будут голосовать, нужен ли союз. Проголосуют за, и все будет в порядке. Ничего интересного. Люди бросают бумажки в ящик. На выходе продавали лимонад. Пить нельзя – лимонад с осадком. На дне бутылки действительно что – то плавало. Потом я долго думал, что выборы для того и есть, чтобы на них всякую гадость продавать.

Что интересно – боли я не чувствовал. Мир был мягкий, резиновый. Можно было дотронуться до чего угодно. Оно не кололо, не обжигало, не ранило. В общем то, что находилось вокруг не несло собой зла и было довольно приятным. Вот я качусь кубарем с лестницы – мне при этом очень весело. Или – бегу по траве, падаю и стукаюсь головой о камень. Из головы бежит кровь, и я с интересом ее рассматриваю.

Книги – как они появились? Этого я точно не помню. Очевидно, первую книгу я взял в руки сам. Он попалась мне  случайно, так же случайно, как попадают к нам разные предметы. Прежде всего – на вид они неживые, от самого вида книжных корешков чудится мертвенный запах. Это просто вещи, самые ненужные вещи. Можно конечно сказать, что жизнь – там, в глубине этих страниц. Стоит только прочитать, понять, и перед тобой предстанет жизнь, более реальная жизнь, чем здесь и сейчас, наполненная яркими красками и образами. Но мои отношения с книгами сразу не заладились. Жизнь тогда представлялсь мне выдуманным миром, и в нем все имело абсолютную ценность и строгость, в отличие от реальности, такой кислой и постной. Реальность вызвала отвращение, и хуже того - страх. Точнее это былы тревога. Тревога за все, решительно за все, что происходит и может произойти. Острое, обстренное восприятие. Внешний мир разговаривал со мной с помощью лезвий, которые методично и медленно впивались в мою кожу. Острые, холодные лезвия. Здравствуй мир, здравствуй новый день – как издевательски ужасно это звучит. Мир ощетинился. Нужно было совершить побег. И вот здесь мне пригодились книги. Читать я научился сам. Интересно было бы поглядеть на это со стороны. Как происходит превращение буквы в знак, значение, символ, в отношение между тобой и беспредметным миром, миром воображения. Ряд букв, слово, и на них нужно останавливаться еще и еще раз, прежде, чем появится самая элементарная мысль. Много таких мыслей – уже картина, образ, фраза, пускай пока и смутная. Ну а дальше самое сложное – понять это нагромождение знаков, привести в соответствие с  чем – то знакомым, понять, важно это или нет, и только тогда, распрощавщись с мыслью положить на полочку где – то в шкафах своего сознания. Впрочем, ничего этого я не помню, да вряд ли мог бы вспомнить. Что совершенно точно – чтением я увлекся, и даже очень. Только увлечение это было необычным – книги я ненавидел (пусть в глубине души и тайно). Я читал для того, чтобы читать. Не для самого себя, а для какого – то внутреннего процесса. Так было надо. Первыми  книгами, которые попались мне под руку были не художественные книги, а энциклопедии, и что – то про животных.
Здравствуй, страх! Совершенно точно помню тот момент, когда я познакомился с этим чудовищем. Что интересно – раньше его не было, такое чувство просто отсутствовало, а может просто сидело внутри и ждало удобного случая, чтобы появиться.  Возле нашего дома была стройка. Мы, как и все дети лазили по ней.  Залезть на какую – нибудь бетонную конструкцию, спрыгнуть с нее – все это было очень нужно. И вот я нахожу себя где – то на уровне третьего – четвертого этажа. Иду по недостроенной кирпичной стене. И началось. Я совершил главную ошибку – посмотрел вниз. И начал размышлять  - а что будет если упасть? Потом понял, что кирпичная стена довольно узкая, а я хожу по ней как ни в чем не бывало. Отсюда легко полететь, а падать – больно. В той ситуации это было большой ошибкой – думать. В меня как будто вцепились иглы с парализующим ядом. Медленно, очень медленно и дрожа я пополз обратно. Потом встал и отдышался. Как я вообще мог беззаботно лазить на такой высоте ступая по тонкой кирпичной кладке, не обращая ни на что внимания. Теперь страх был внутри меня, был частью меня, и я понял, что он никогда меня не оставит в покое. Потом были полеты во сне. Точнее – падения. Я стоял на краю крыши, затем ноги медленно отделялись от нее. Я летел, и ощущал смесь ужаса и свободы. Да, я сам переступил черту, сам прыгнул, я этого хотел. Странное это было желание. Несколько секунд повисеть в воздухе, и потом все, конец. Все ждал что приземлюсь и размажусь по асфальту, но здесь я просыпался.  Если бы я не проснулся, этот полет никогда бы не кончился. Думаю, страх-это ощущение человеческое. По всей видимости человек от рождения лишен даже животного страха. Он и смерти-то не может бояться, не способен к этому-просто потому, что не знает ее, не знаком с ней. Все приходит вместе с сознанием. Именно оно наносит нам самые страшные раны и оставляет шрамы.
Далее-смерть. Осознание смерти-самая зловещая штука, задевающая самые глубинные струны души. С фактом неизбежности своей смерти, или смерти других никогда нельзя смириться, никак нельзя отбросить эту данность. Помню, как впервые я задумался о смерти. Я сидел и смотрел телевизор. Там почему-то показывали гробы. И тут ко мне пришло это ощущение. Неужели Я умру. Не хочу в это верить, хочу раз и навсегда прогнать от себя эти мысли. Посмотрел на свои руки, потрогал волосы. Вот я здесь, такой живой, я живу, хочу жить. Но рано или поздно свет погаснет и все закончится. Я обязан, я должен, я непременно умру. Умру потому, что умирают все. Сердце бьется чаще, хочется спрятаться, залезть под подушку. Но никуда не уйти, не скрыться. Пытаюсь себя успокоить: « Мне ведь еще далеко до старости, не думай об этом, не думай…» И тут же с ужасом понимаю, что каждую секунду я приближаюсь к к тому мгновению, когда все закончится. Утром восходит солнце, вечером оно заходит, прожит еще один день. И мне осталось лишь определенное количество дней. Понимаю, что так или иначе я взрослею. Смотрю на полоски у стенки, где я отмечал свой рост. В прошлом году я был ниже, в позапрошлом-совсем маленький. Я расту, я живу. И это силнее меня, силнее всего на свете. При рождении природа заковала меня в эти цепи. И нет ответа, нет выхода. Там, за границей всего живого только молчание. «Пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет небо, пусть всегда будет мама, пусть всегда буду я»-Теперь я понял, что это по-настоящему трагическая песня.
Рассказы о смерти или о чем-то с ней связанным вседа приводили меня в некоторое оцепенение. Бессознательный страх пронизывал с ног до головы, безысходность и неизбежность не давали дышать. И вот-не просто разговоры о смерти, а-убийство. Перед входом в школу стоял портрет в траурной рамке.  С него глядел молодой парень в пиджаке и улыбался. Учительница на уроке стала рассказывать: это был десятиклассник, жил в соседнем со мной доме.  Родители жили за границей, а он-здесь, сам. Его нашли на полу с ножом седце. Дверь не взламывали-сам открыл. Очевдно, какие- то его «друзья» решили поживиться чем-нибудь ценным. Учительница стала обьяснять значение слова «рок», и сказала, что «этот день стал для него роковым».  Я почувствовал безбрежный страх и замогильный холод. Я переживал. Дети вообще преживают из-за всего, что происходит вокруг. Сложно было смириться с тем, что смерть-вот она, рядом. Тем не менее врядли я тогда думал о других. Самым страшным было осознание собственной смерти.
Уроки рисования, а точнее ИЗО вел мужчина с бородой. Это все, что я о нем помню. Больше всего запомнилась борода. Он любил что-то рассказывать с умным видом. Например про то, как рисовать старых людей и какие у них трагические лица-ведь они ощущают близость конца. Почему-то это врезалось в память. Он все время давал задания-что нарисовать, и я обычно срисовывал(причем довольно неплохо) разную ерунду. Срисовывал-наверное от природного недостатка фантазии. Теперь мне ясно, что фантазию и воображение можно развивать, как и все остальное, но тогда словно возникала какя-то стена, и я находился в положении амебы, существа без мыслей и решительно не мог ничего придумать. Как-то раз он сказал, что нужно нарисовать то, что первым на ум придет. И тут совершенно независимо от моей воли на листке бумаги появились люди с транспарантами «долой царя» и красными флагами. Между прочим-тогда я совершенно не представлял, что все это значит. Учитель даже удивился-откуда у восьмилетнего ребенка в голове такое. В принципе, это можно считать первым несознательным проявлением протеста.