Урок

Нас столько здесь разных, но все мы учимся в одном классе. Это школа – и одновременно дом каждого. Звенит звонок, и одна из частей нашего класса (большая его часть) – быстро строится в ряд, имея за плечами уже солидный накопленный опыт военного дела. Другое звено (в котором состою и я) – не знакомо с этими навыками и, конечно, не так успешно справляется с заданием, встречая на себе едкие и насмешливые улыбочки победителей.

За всем этим со своего учительского стола внимательно наблюдает наша первая школьная учительница (для каждого из нас – она своя, со своим характером и внешностью, слабостями и сильными сторонами, но неизменно для всех – первая). Но ни слова не вырвется из её уст. Никакого приветствия: она ждёт. И тут, будто помимо моей воли, продолжая ощущать на себе не прекращающиеся самодовольные взгляды «воинов», я не выдерживаю и выступаю в защиту всего оставшегося в классе меньшинства. В защиту всех, кто не умеет дружно по команде становится в строй.

«Над чем вы смеётесь? – странно, но мой голос звучит так уверенно…, - вы думаете, что вы – лучше? Быстрее нас умеете становиться в ряд, и вас за это похвалят, поставив в дневники пятерки по поведению? А нас – вы, конечно, хотите, чтобы наградили двойками? Признайтесь, этого вам хочется даже больше, ведь так? Ну что ж… вы думаете – вы лучше нас, но вы ошибаетесь.  Ошибаетесь, потому  что вы – и есть  мы, а мы – это вы. Мы все учимся в одном классе. Ведь, правда же? Оглянитесь! Мы – все здесь сейчас. Все – каждое утро приходим в этот класс, приносим в портфелях свои учебники, рассаживаемся по своим местам.. Мы – здесь.. Здесь есть – только мы. И мы никак не можем быть лучше самих себя!»

Кажется, моя речь производит должный эффект, и насмешки отряда воинов разом стихают, как будто в партии для барабанов – вдруг обозначилась пауза до конца произведения.

Учительница, видимо, только теперь посчитав конфликт вполне исчерпанным, здоровается с классом и начинает урок. Правда, спустя некоторое время, спокойно погружается в привычную для себя глубокую дремоту, и, конечно же, не замечает, как один маленький барабанщик из отряда воинов – только лишь сделал вид, что спрятал в пенал свои ударные палочки. На самом деле - они лежат в карманах его синего пиджачка, - по одной с каждой стороны и он – только и ждёт удобного момента, чтобы с лёгкостью вытащить их и снова ринуться в бой. Я это чувствую, но ничего поделать не могу: как-никак, идёт урок, и мне предстоит пройти его до конца.

Да, школа – это и есть наш дом, и потому совершенно не удивительно, что этот тихий светловолосый мальчуган с карими (такими же как и у меня) глазами, достаёт теперь свои барабанные палочки уже на моей кухне. И я, должно быть, старше его на добрые несколько дюжин лет - нахожусь рядом. И учительница – тоже, всё еще спящая, но только уже за кухонным столом. И все другие дети – чувствую, тоже где-то совсем рядом. И будто бы – тоже ощущают, что сейчас – что-то такое произойдёт. Наступит тот самый подходящий момент для новой атаки…

И действительно, - «Я больше так не могу!» - вдруг восклицает малыш плаксивым голосом в тишину, но я знаю, что, конечно же, обращается он ко мне. К кому же еще, как к нехорошему старшему  однокласснику, лишившему его пятерки в дневнике, и даже хуже того – помешавшему в открытую насмехаться над другими детьми?! И еще – слышу в нём обман. Страшный обман, наверное, самый страшный во всей моей жизни. Но, тем не менее, – не могу не обернуться. Ведь голос зовёт меня… Голос совсем маленького мальчика, просящего о помощи.

(пусть даже она ему и не нужна) -
мягкий шелест, прошуршавший в моей голове, словно бы где-то далеко-далеко – начался дождь. Что это? Моё подсознание? Сработала внутренняя радиолокационная антенна? Передаёт не тянущимися, бог знает сколько, словами, или даже мыслями, а сразу – в одно мгновенье, округляющимися до нужного значения формами, так похожими на облака. Конечно, их следовало бы, изобразить более округлыми, провести хотя бы курсивом, но почему-то – на Этом уровне сознания Творческого Ресурса – никакие курсивы не предусмотрены...

(и мальчику –  ты это знаешь - тоже плевать на курсивы, на все эти твои облака в голове. он задумал что-то для тебя нехорошее. очень нехорошее. и скоро ты это увидишь).

«Я больше не могу!» -
 мальчик по-прежнему сидит передо мной на кухонной табуретке, но теперь - в его руке появляется стакан с горячей водой (почему вода в стакане горячая, откуда же мне это известно? пожалуйста, не спрашивайте!)

«Я больше не могу… не могу его держать!» - повторяет мальчик, уже чуть ли не с плачем,

(притворяется.. притворяется!)

и тут - стакан начинает выскальзывать из его медленно разжимающихся пальцев.

(специально разжимающихся)

Да, я чувствую, что здесь что-то не так, но инстинкт – всегда быстрей чувства, и моя рука сама перехватывает падающий стакан, при этом, значительная часть воды

(горячей воды. не забудь, что вода - горячая)

расплескивается мне на рубашку.

Но никакой боли нет. Ничего. Только рубашка – мокрая. И мальчик – с улыбкой чего-то ждёт.

(ждёт, когда ты разбудишь учительницу, пожалуешься на его выходку, и тогда вся твоя с такой убедительностью произнесенная речь, о том, что «никто не может быть лучше», в одно короткое мгновение потеряют свой вес).

И я, конечно же, не собираюсь будить учительницу, а иду в ванную, чтобы переодеть рубашку. (как бы там ни было, ходить мокрым, согласись, не очень-то и приятно. Только…)

Что только? – спрашиваю я себя, уже сбросив рубашку и склонившись над краном в ванной, чтобы умыться. Что – только?...

(Только…)

Только что-то и здесь - не так? Какая-то незначительная деталь, упущенная мной из вида? Какой-то мельчайший изгиб, который не рассмотрел в одном из важных для себя облаков?

(Только то, что сейчас… оглянись... – сзади!)

«Я больше так не могу!» - и руки мальчика с необычайной цепкостью сжимаются на моей шее.
 
(проследовал попятам!)

- Отпусти!

- Нет, я больше так не могу.

- Ну, хорошо! Сейчас, только приложу немного силы – и с лёгкостью от тебя избавлюсь! Ты же ведь всего лишь ма…

И тут, чувствую, что-то такое острое впивается мне слева под подбородком, там где яремная вена, мешая мне закончить фразу. И с каким-то хладнокровным ужасом я вдруг понимаю, ч т о у него зажато в руке.

(лезвие…)

(только ведь… рано еще ему бриться?.. или нет?

(или он хочет тебя…)

С еще более усилившимся ощущением нереальности происходящего, опускаю глаза вниз и вижу как по левой руке мальчика – сбегает вниз кровь. И по моей руке течёт точно такая же струйка.

(и эти темные глаза…)

«Мы что – чертовы близнецы?» - да, согласен, смешная мысль - думать о нелепом возникшем вдруг кровном родстве, находясь за секунду от гибели. Но еще более нелепо вдруг совершенно ясно увидеть, что…

(он – это ты…)

(но только, сам понимаешь, когда был поменьше.)

Но только какая бы нелепость не имела здесь места  - надо же как-то и вырываться!… и главное - не ослаблять ни на миг свои пальцы, зажавшие другой конец лезвия, и пытающиеся хоть как-то помешать уйти ему глубже.

(а оно уйдёт, не сомневайся. и ты знаешь – что уже ничего не сделаешь, ничего не попишешь. и всегда знал. успокойся, успокойся же наконец! эти строки – будут твоими последними. если еще, конечно, успеют быть…)

- Ну что же ты делаешь?! – из последних сил, набравшись мужества, отчаянно кричу, всё с той же беспощадной уверенностью держащему меня в своём надежном плену, тихому мальчику со светлыми волосами.

- Я тебя зарезАю.

Проснуться, проснуться! Потому что в этом ответе… В этом дурацком, неправильном ответе - "зарезаю" - разве же есть такое слово?.. В самом звучании этого детского голоса – не слышно никакой ненависти или злорадства, никакого оттенка сочувствия или любви, нет вообще никаких оттенков, только равнодушие и сама простая как две копейки– констатация факта: «я тебя зарезаю. … ты меня спрашиваешь – и я тебе даю ответ».

Проснуться, проснуться! Но проснуться – не получается.

По-крайней мере – не сразу. Еще несколько мгновений, я слышу этот, исчерпывающий всё, голос-ответ: «я тебя зарезаю». Наконец боль усиливается и становится такой, какой ей и следовало быть с самого начала. Кровь начинает хлестать рекой.

И только тут я открываю глаза. И вижу, как держусь обеими руками, за то самое место, к которому еще несколько мгновений назад было приставлено совсем и не холодное лезвие. Я чувствую, как в нём пульсирует боль. Я встаю с кровати и на негнущихся ногах пробираюсь к стене у входа, чтобы  найти выключатель. Со светом уже полегче, сон – рассеивается… Но  боль – никуда исчезать не хочет.. Пробираюсь через темные столовую и прихожую в ванну... (там-то всё и происходило…) Заглядываю в зеркало над умывальником и почти верю, что сейчас увижу в нём на шее - след… (во всяком случае, я бы, думаю, нисколько этому не удивился… ) Но как бы я пристально не вглядывался – никакого следа нет… Как нет и валяющегося на полу острого лезвия, никакой крови, стекающей по руке… И даже боль – начинает потихонечку затухать… Вот только… тот детский голос… до сих пор никуда не уходит… И всё звучит, звучит в моей голове… И я всё сижу и жду, жду, дописывая эти строки… Жду, когда же он наконец стихнет совсем.