О своём поколении

Может, это последнее, что я пишу. Никто, никогда не учил меня писать, не подсказал, не направил. Все, что пишу, каждая строчка – это моя жизнь. Сколько раз я падала, поднималась, мысленно умирала, ошибалась, прощала, плакала, улыбалась новому дню и жила.
Мне хотелось жить: походить по парку, постоять у березы, замереть и не дышать, смахнуть непрошенные слезы.… Это я теперь так рассуждаю, заканчивая седьмой десяток лет, а тогда, в детстве и юности, всё шло само собой, было так легко, хотя жили мы в то время трудно и впроголодь. Сейчас я вспоминаю то время с легкой грустью и улыбкой.

Я сама по себе была личностью, родителям не хватало времени, чтобы воспитывать меня. Все воспитание заключалось в том, чтобы накормить, обуть, одеть, а остальное даст улица и школа.

Послевоенная сельская школа, сколько добрых воспоминаний о ней! Пионерские дела: горн, вожатая, костер, песни… Ничего лучшего я больше не испытала в своей жизни. Слушаю теперь, с каким скептицизмом 12–14-летние «недоросли» говорят о пионерах и комсомольцах, и больно, и горько на душе. Кого растим? Разве они поедут поднимать целину, строить города, вырубать просеки в тайге? Нет, не поедут. В большинстве своем растут сейчас не борцы за светлое будущее, а тепличные мальчики и девочки. Горько, но это правда, что в армию они не пойдут, родители их «откупят». И какие это «защитники», что они внесут в жизнь полезного, каким опытом поделятся?

Может, меня упрекнут в хвастовстве, но мы тогда были другими. Я горжусь тем, что участвовала в тех далеких начинаниях. Посетив свою вымирающую деревню, я прошла по шикарной лесополосе, которую мы – 10–13-летние – высадили своими руками. Да-да, после уроков ходили классом в лес и дергали маленькие побеги дуба, ольхи, березы – всех деревьев, что росли в лесу. Это не просто было – надергать 50 штук побегов, иной отрывался, у другого рвался корень, и ладони иногда кровоточили, но никто не хныкал.

 Тому, кто не успевал надергать нужного количества, всегда помогали: давали кто два росточка, кто один, так и уходили домой уставшие, но еще более сплоченные. А на другой день сажали, поливали, охраняли от скота.
Вот поэтому, когда я еду в автобусе за город и почти на всем протяжении то с одной, то с другой стороны вижу лесополосы, мне всегда хочется сказать спасибо тем, кто посадил их.
А это мои одногодки в пятидесятых годах внесли свою лепту, это их труд.
Теперь им приветственно кланяются берёзы и рябины в золотом осеннем наряде.

Мы учились, но и работали: осенью выбирали картофель на колхозных полях, собирали в лесу жёлуди. Желудей надо было набрать целое ведро, а это много. Их потом куда-то увозили и где-то теперь шумят дубравы, наши дубравы. Вот так мы и росли, наше послевоенное поколение. Где нынешним двенадцатилетним до нас?

Я не возношу своих тех, с кем делилась куском хлеба, картошкой из костра, но никогда никому не позволю в своём присутствии плохо сказать о моём поколении. Я не умею писать так, чтобы кто-то, прочитав, утёр непрошенную слезу. Если бы я умела писать, то донесла бы до каждого сердца волнение того времени, биение наших сердец, чистоту помыслов. Но хорошо уже то, что помню всех поимённо: и ребят, и девчонок, и наших учителей…
Многих уже нет в живых, иные живут в других городах, но есть наша память и лесополосы, которые так красивы, зелены – это ли не награда для нас?