Вампир Улин. Ночь на троне. 1

Люди рвутся к власти. Что же с ней делать вампиру? А если еще вмешивается оборотень?..
I.
Солнце недавно скрылось за горизонтом, и в страну вступала долгожданная милосердная ночь, неся в своем бархатном одеянии свежесть и прохладу. Над восточным краем земли показался тонкий серп месяца, но яркий, словно отблеск на острой кромке шаханской сабли.
Здесь, на краю Шаханы, жизнь была скупа на события, сказывалось пограничное расположение, отдаленность от караванных путей, - но, вопреки обычному укладу здешней жизни, сегодня окрестности пограничного городка Ишаньер, что на севере Шаханы, были куда оживленней столицы – жемчужины Чихмат. Сегодня народ решил, что ждать еще хоть день будет невыносимо, и потому толпы людей покидали свои деревни и селения и с яростной решимостью устремлялись к городу.
Наместнику Ишаньера были подвластны земли на полторы сотни полетов стрелы на запад, юг и восток, а на севере его владения простирались до самой границы с Ковнулом – землей варваров. Земли близ Ишаньера были плодородны и богаты влагой, именно поэтому здесь были самые густонаселенные места на севере Шаханы. Множество селений и бесчисленное количество деревенек окружали Ишаньер. Ни один кусочек трудолюбивой земли не был свободен от плодовых деревьев, виноградных садов или щедрых полей. Каждый холм был пастбищем, каждый водоем – источником жизненной влаги. Боги были милостивы к этой земле пока однажды не отвернулись от нее.
Сегодня сельский люд, потеряв остатки терпения, отправился в город. По двум самым большим дорогам шли группы людей, попутно сливаясь в огромную бурную реку возмездия. А у города уже было столпотворение. В темной массе, как разъяренные светлячки, метались факелы, разбавляя подступающую тьму ночи. Городские улицы не могли впустить сразу такое количество людей, жаждущих поквитаться с наместником за обиды, и поэтому образовалась толчея, что злило людей еще больше. Горожане были с селянами заодно, поэтому никто не посмел преградить путь гудящей толпе. Городишко гудел, как улей, потревоженный палкой. Люди нескончаемым потоком текли меж домами. Блики факелов плясали бесчисленными демонами на бежевых стенах домов, отражаясь в стеклах и глянцевых фасадах зданий. Тонкие шпили дрожали от гула, а ажурные арки, местами покрытые тонкими нитями позолоты, готовы были рассыпаться при приближении потока людей, но держались, дрожа каждым узором.
Жара еще не спала, и тонкие светлые одежды людей были мокры от пота. Сотни ног, обутых в кожаные сандалии и льняные макасы, сотрясали мостовую из мелких хорошо подогнанных булыжников. Люди издавали боевые кличи, размахивали над головами обычными орудиями труда и хозяйства. Редко у кого в руках сверкали изогнутые шаханские сабли или вились висирские короткие хлысты с жалом на конце, а еще реже люди были облачены в легкие шаханские доспехи, но все, как один, жаждали одного и готовы были ради этого перешагнуть через тела солдат и своих товарищей. Велика была цель, но велика была и цена, которую заплатят люди за ее осуществление. Кто-то даже отдаст жизнь за спокойствие и достаток своих близких. Кто-то потеряет больше, забыв про великий дар Богов – милосердие и способность прощать. Но идущие к дому наместника люди считали, что лучше погибнуть телом и духом, защищая правое дело, чем от голода и нищеты, которые им пророчили непомерные налоги. Народ был задушен ими, и некоторые селения были на гране бедности и разорения, кое-где на скот нашел мор из-за того, что за воду, которую он пьет, тоже нужно платить, а у некоторых нет таких денег. Охота стала оплачиваться в трое дороже, а торговать в городе мог себе позволить только состоятельный и удачливый, из-за этого ремесленники стали разоряться. Они платили пошлины больше, чем могли выручить за товар, проданный в городе. Все это порядком надоело. За полтора года их уютный и щедрый край стал увядать и чахнуть, и все из-за пришлого наместника.
Он приехал в город полтора года назад и, показав городскому совету какую-то важную бумагу с подписью самого Правителя, благополучно сместил с должности прежнего мудрого и честного господина и городской совет старейшин, взяв власть в свои руки, и сам уселся на его место своим тучным седалищем. Сначала высокие пошлины были хорошо оправданы. В городе провели перестройку многих зданий, в том числе Храма и дворца, построили на реке плотину, а вместо брода возвели каменный мост. Но после всего этого налоги не уменьшились. По началу народ терпел, успокаивая себя мыслью, что наместник знает, что делает, а после, когда кошельки, амбары и хлева сильно истощали, люди поняли истинную цель пребывания наместника в Ишаньере. Великий Правитель Шаханы просто избавился от лишней занозы среди знати и отправил ее на окраину страны, подальше от себя, совершенно не заботясь о тамошних делах. Ходили слухи, что собранные деньги уходят за море в Грайт, а оттуда посланник, зачастивший последнее время, привозит магический дурман для наместника.
И сейчас толпы народа текли ко дворцу, где, забившись в углу своих покоев, сидел тучный наместник и лихорадочно искал выход из ловушки, захлопнутой судьбой. Он не терял надежды на примирение. Ему только нужно, чтобы люди разошлись по домам, а потом он что-нибудь придумает. Но он не знал, что люди были сыты по горло его обещаниями и что теперь их нельзя повернуть вспять. Народ приближался к площади, где стоял небольшой дом-дворец наместника.
Шум людской гудящей толпы разбудил человека, который, свернувшись котом, спал на сеновале в темной конюшне за харчевней. Он неспешно вытащил солому из растрепанных волос и, подхватив свое оружие в темных ножнах, вышел во двор. Человек взглянул на небо, прикрыв глаза черными ресницами. Солнце уже село, так что опасаться было нечего. Задний двор был пуст, но с улицы доносились звуки многоголосой толпы. Мужчина еще раз осмотрелся и мягким шагом пошел на шум. Его серые сапоги в цвет льняной одежде едва шуршали по утоптанной пыльной земле двора. Движениям его тела позавидовал бы самый ловкий акробат, он был похож на огромную кошку, вставшую на задние лапы, но не утратившую изящности движений. С первого взгляда можно было понять, что мужчина не здешний. Он был значительно выше местных мужчин и шире в плечах. Его кожа была молочно-белой без загара или румянца. Можно было подумать, что он северянин, но его кожа не была обветренна и груба как у северян. Его голову укрывал водопад черных волос, ровно ниспадавших на плечи. Лицо было молодое с безупречной гладкой кожей, и лишь хмурящиеся брови прорезали высокий лоб одной единственной вертикальной морщинкой. Суровые глаза таили неизвестное и были прикрыты черными ресницами. Стоило только повнимательнее всмотреться в эти глаза и становилось понятно – Бездна смотрит на тебя, беги, спасайся! Порой пустота под ресницами вспыхивала глубоким нездешним огнем, но это редко видели люди, а увидев уже не могли никому рассказать.
Юноша вплотную подошел к потоку людей. Вступить в эту толпу означало встречу с неизвестным, остаться здесь значило потерять время и упустить возможность поучаствовать в жизни людей. Он колебался, быстрым взглядом рассматривая толпу. Пока он стоял на краю людской реки, со стороны таверны прибежало трое мужчин, вооруженных саблями, и погрузились в поток, невольно увлекая юношу за собой. Он решил не сопротивляться судьбе, помня горький опыт. Каждый раз, когда он пытался ее обмануть, убежать или скрыться, она поворачивалась к нему неожиданной стороной, и беглец жестоко бился о ее несокрушимую грань. Теперь он поступит так, как велит судьба, юноша просто кожей чувствовал, что она вновь втягивала его в свою игру без правил.
Толпа сжала его живыми тисками и оглушила гулом шагов и голосов, которые сотрясали стены. Чужак старался протиснуться к краю, но целеустремленных людей не так то просто было растолкать. По мере движения по улицам строй становился все плотнее, и дышать полной грудью сделалось невозможно. Кто-то наступил черноволосому на ногу, тот выругался и, прищурив глаза, бросил взгляд на обидчика. Человек отшатнулся, сдавлено вскрикнув, и вокруг стало чуть свободнее. Но с толпой спорить бесполезно и вскоре она снова заключила юношу в свои крепкие объятья.

Волна людей нахлынула на площадь, где в растерянности стояло пол сотни воинов, неуверенно сжимавших в руках легкие копья с оранжевыми кисточками. Еще дюжина всадников разместились по флангам боевого строя. Их кони пофыркивали и порывались встать на дыбы, но всадники строго осаждали их, подтягивая скользящие в потных руках поводья. Эти воины в этот миг были пожалуй самыми несчастными людьми в городе и как никто другой заслуживали милости Богов.
Толпа выкатилась на улицу перед дворцом. Казалось еще миг и оранжевые кисточки окажутся на утоптанной земле, а растерянные солдаты больше никогда не придут домой погостить. Лишь взгляды солдат и разъяренной толпы встретились, все остановилось именно в тот миг, который мог стать последним для многих. Эти воины присягнули на верность тирану, а что теперь значит эта верность? Теперь она значит только одно – предательство, потому что они клялись служить верой и правдой и защищать жизнь благодетеля, а не изверга, который вел их край к гибели. Только сейчас в этот миг они могли отречься от своей клятвы или умереть за нее.
Сжимая вспотевшими руками древко легкого копья, которое в миг стало неподъемным, юный воин думал: «Умереть, не страшась гнева врага, умереть во имя своего народа... народа, а не тирана». Копье в его руках качнулось и стало опускаться все быстрее и быстрее, пока с легким едва различимым звоном не коснулось земли. А в голове рядом стоящего товарища неслись другие мысли: «Я поклялся перед Богами. Предать клятву – придать себя!», и с обреченностью смотрел на солдат, которые опускали оружие, а таких было не мало. Но не все! И это было страшнее всего. Страшно, когда друг идет против друга, а боевой товарищ нацеливает оружие в грудь своему брату по оружию. Выбор был сделан.
Миг, тянувшийся, казалось, целую вечность, наконец истек, а дальше лишь Боги могли различить судьбы смертных, собравшихся на этой площади. Было понятно одно, что солдаты, оставшиеся преданными своему господину, больше ничем не смогут ему помочь, ибо толпа – страшный неуправляемый зверь, а уж если у него есть цель, то остается только молиться, чтобы судьба не поставила тебя на его пути.

Люди вокруг обезумели, когда стали видны плетеные узоры ворот дворца, и черноволосого юношу вместе с толпой качнуло по направлению к площади, где слышались звуки близкой схватки. Он с трудом дотянулся до рукояти своего меча и, воспользовавшись моментом, когда вокруг стало чуть просторнее, потянул древний клинок из потертых ножен. Он не собирался пускать его в ход против людей, но мало ли что бывает... Из-за поднятой множеством ног пыли стало почти не понятно что происходит вокруг. Душное облако мешало смотреть, поражая глаза мелкой крошкой, поэтому юноша ориентировался на звук. Люди потянули его внутрь дома-дворца, когда поверженные солдаты остались лежать на площади. Они умирали молча, может стыдясь своего выбора, может опасаясь показать слезы. Люди перешагивали через их тела, не дотронувшись. Эти люди погибли с честью, и оставшиеся в живых уважали их выбор.
Люди мяли своими натруженными ногами прекрасные лужайки, пытаясь попасть во дворец первыми, но его изящные двери не могли впустить сразу всех, поэтому горожане и селяне втискивались в них по очереди, оставляя снаружи терпеливых.
Юноша-пришелец, раззадоренный толпой, устремился по коридору дома в первой дюжине. Они были острием клинка возмездия. Их целью были покои наместника и у всех руки чесались сорвать с его недостойной головы золотой обруч. Челядь, которая не успела покинуть дворец до того как в него ворвались люди, шарахалась в стороны при приближении сверкающих яростью глаз. Вот в конце коридора показалась дверь. Она была изукрашена десятком птиц, парой павлинов и бесчисленным множеством полупрозрачных виноградин, которые блестели. Поверхность картины была покрыта глянцем, и это делало обычные блики света от факелов невероятно красочными. В этой стране вообще любили глянцевую красоту с нитями золота в ажурном плетении. Перед дверью стоял строй солдат, который отделял людей от заветной цели. Оскалив зубы в ужасной улыбке, две волны схлестнулись на равных.
Чужак, раззадоренный общим настроением, ринулся было вперед, но вовремя осадил себя, он не мог сражаться с этими людьми, они ничего ему не сделали. Он прижался к стене и опустил свой широкий меч. Но тут на него неожиданно набросился солдат, ожидая расправиться с ним быстро. Тело юноши само отреагировало на опасность, подкинув правую руку вверх и развернув острие меча в грудь человеку. Солдат сам напоролся на страшное оружие и умер, не успев этого понять. Черноволосый проводил взглядом падающее тело и посмотрел на свой меч, окровавленная кромка которого поблескивала в свете безумно пляшущих факелов. Юноша не знал тех людей, против которых шел, но знал, что идет, подчиняясь своей судьбе. А она всенепременно заготовила для него большую роль, и ему не терпелось примерить ее на себя. За свою долгую богатую на события жизнь он впервые не боялся встречи с сюрпризами судьбы, и напротив стремился к ним. Глаза его блестели и дышалось ему глубоко и свободно, хоть тело было напряжено.
Дверь, где красовались гроздья винограда, быстро сдались под настойчивыми ударами разъяренных людей. Но никто из них, ворвавшись в покои наместника, не ожидал увидеть там еще два десятка солдат, за спинами которых трусливо скорчился толстенький мужчина. На мгновение люди остановились, оценивая ситуацию, но в следующий миг обида новой волной захлестнула их души, и люди бросились на воинов, размахивая орудиями труда и погибая под ударами пик и сабель, ведомых умелыми руками. К этому моменту подоспело подкрепление из числа тех, кто оставался на улице, и схватка закипела. И как не доблестны и преданны были стражи, угнетенные люди все равно брали над ними верх. Понимал это и наместник, жалко поскуливая в своем углу. Он все еще надеялся примириться, может даже отдать золотой обруч и удалиться с миром, и пока он лихорадочно размышлял об этом, солдат, за спинами которых он прятался, становились все меньше. То справа то слева, зажимая ужасные раны на теле, падали люди, все больше повергая в ужас почти обезумевшего наместника.
Вдруг над головами ремесленников и горожан взвился темный меч. Он был огромен по сравнению с шаханскими саблями. Человек, в руках которого он был, стал быстро пробиваться вперед, расталкивая людей сильными ударами рук и плоской частью меча. Что можно было сказать про него? Этот человек хоть и был молод, привык убивать, и не задумываясь перебил бы всю эту свору, если бы захотел. Среди этих людей не было достойных противников. И сейчас в его бездонных глазах не было и тени сожаления, а лишь холодная расчетливость.  Вплотную подступив к солдатам он одним сокрушительным ударом кулака поверг на пол одного из них, открывая себе проход сквозь ряд немногочисленных воинов. Юноша оказался лицом к лицу с наместником. Коротышка был в ужасе. Он смотрел на сурового воина с черными провалами глаз, в которых он увидел синие холодные искры.
Юноша смерил наместника взглядом и протянул левую руку – в правой у него по прежнему был окровавленный меч.
- Пока не поздно, отдай обруч правителя. - Хрипло произнес он.
У наместника перехватило горло, и он одеревеневшей рукой стянул с головы обруч и прижал его к груди, не желая расставаться с ним.
- Они, – юноша особенно выделил это слово, – убьют тебя. - И быстро кивнул на слабеющие ряды солдат. Было видно – осталось им не долго.
Жалкий наместник больше не думал. Он резко протянул юноше золотой обруч и закатился под кровать. Но едва рука черноволосого пришельца успела сомкнуться на обруче, как к нему подскочил парень и мертвой хваткой вцепился в символ власти.
- Отдай! - Крикнул он, оскалившись. Парень сверкнул холодными глазами в строну черноволосого и рванул на себя обруч. Но этот юноша не любил отступать. Он зло улыбнулся и прошипел:
- Нет!
Парень медленно разжал пальцы и отступил на шаг, холодно глядя на черноволосого. Его прищуренные злые глазки метали маленькие молнии, нацеленные в юношу.
Тот же, опустив меч и воздев обруч над головой, глубоко вздохнул и крикнул:
- Остановитесь! Все кончено! - И его громкий слегка хрипловатый голос промчался по комнате над головами оторопевших людей. Они завороженно смотрели на круглый блеск в левой руке незнакомца-чужеземца. Люди успокоились в один миг, опустив оружие и виновато глядя друг на друга. Ярость схлынула, заставив взглянуть на реальность трезвыми глазами. Больше не было слышно звона в большой комнате, а лишь негромкие стоны немногочисленных раненых и шушуканье людей, которое становилось все громче и отчетливее. Вдруг к чужаку подошел старик и, взяв его за руку, произнес, обращаясь к людям:
- Боги избрали!
Бормотание в толпе сменилось восклицаниями. Люди не смели перечить воле Высших. По древнему обычаю Шаханы в случае свержения правителя, новым правителем становился тот, к кому переходит символ власти, а к случайному человеку он не попадет. К сожалению, или к счастью, пришелец этого не знал и в растерянности смотрел на седовласого мужчину и на людей, на лицах которых появилось выражение покорности и понимания. Краем глаза юноша заметил, что и парень, который пытался отнять у него обруч, тоже наклонил голову и больше не жалил его взглядом. Черноволосый отступил на два шага, упершись спиной в стену. Несколько долгих мгновений прошло в мучительном молчании. Потом он, пряча смущенный взгляд, неспешно убрал свой меч в широкие ножны, даже не отерев с него кровь, и подумал, вновь глядя на людей: «От судьбы не уйдешь, я в этом не раз убеждался. Пришло время повернуться к ней лицом. Да будет так!». Он расправил плечи, вздохнул и звучно произнес так, что его голос разнесся по коридору:
- Возвестите в Ишаньере о новой власти! - И демонстративно возложил на себя обруч наместника, сам поражаясь своей наглости.
В тот же миг вокруг началась немыслимая суета и беготня. Стало невыносимо шумно, и черноволосый вышел из покоев в коридор. Там тоже было немало людей, но хватило одного взгляда, чтобы они улетучились с дороги. Новый наместник утомленным шагом побрел вдоль стены, слегка задевая обнаженным плечом прохладные серые камни. Он легко дотрагивался до дверей, проверяя не отворены ли они. Наконец одна из множества глянцевых дверей поддалась. Юноша вошел в помещение, прикрыл дверь, и его поглотила усталость и погрузила во мрак комнаты, растворяя и теряя в нем. Мир будто выпустил его из себя и плотно сомкнулся за спиной. Новый правитель Ишаньера осмотрелся - мрак не был помехой его взору. Эта была небольшая комнатка с узкой кроватью, под потолком висел каганец в виде колеса от телеги, но свечей в нем не было. Слева из узкого стрельчатого окна за портьерой сочился свежий воздух, пахнущий ночными ароматами. Можно было до рассвета гадать, чья это комната если бы не полка на правой стене, от пола до потолка уставленная множеством баночек, свертков, кулечков. Рядом с полкой на табурете лежало свернутое серое платье. Юноша подошел ближе к полке и потянул воздух носом, чуть прищурив глаза. Запахло ароматами свежего белья. На полке лежали благовония для стирки: порошок мыльного корня, листья мыльнянки, лепестки лилии, сок василька и еще много чего необходимого для чистоты белья и одежды. Юноша быстро потерял к ним интерес. Он прошел по комнате, поскрипывая половицами, и бесцеремонно уселся на жесткую кровать. Но не успел он погрузился в мысли даже на половину, как в дверь постучали, вырывая юношу из покоя. Черноволосый поднял голову, придавая лицу сурово-снисходительное выражение, и произнес:
- Войдите!
Дверь отворилась, и в комнату вошел человек, неся впереди себя свечу. Свет желтого язычка на мгновение ослепил юношу, от чего он оторопел и часто заморгал. Потом, когда глаза привыкли к освещению, он рассмотрел человека, вошедшего в комнату и в нерешительности стоящего у двери. Это был тот человек, который возвестил о выборе Богов. Это был мужчина преклонного возраста. Редкие волосы были прихвачены на затылке тесемкой. Лицо покрыто глубокими и мелкими морщинками. Его глаза - они особенно запомнились юноше - смотрели теплым отцовским взглядом. Вошедший недолго стоял, потом семенящим шагом приблизился к черноволосому чужеземцу, сидящему на кровати у окна.
- Позволь рассмотреть тебя. - Произнес человек и поднес свет к лицу чужака. - Меня зовут Ксан Пин. Я уже пятьдесят лет служу при этом дворе. Я сменил пятерых господ, гостивших на троне наместника. Поверь, ты самый молодой из всех наместников Ишаньера. Позволь узнать твое имя.
Юноша, немного пораженный прямотой и открытостью старика, хрипло произнес:
- Я... Меня зовут Улин.
- Просто Улин? А какой у тебя род?
- Да просто Улин. Не спрашивай меня про мой род, не стоит. Я не отвечу тебе.
- Откуда ты?
- Мм... Сложно сказать. Я давно путешествую по миру. Сегодня судьба забросила меня сюда и окольцевала обручем правителя Ишаньера.
Улин усмехнулся, разговаривая как бы сам с собой. Потом в упор посмотрел на Ксан Пина и страдальчески спросил:
- Что мне делать? Я совсем не знаком с местными людьми и обычаями. Я собирался идти на север. Я сожалею о своем решении. Вам придется поискать другого правителя.
 Ксан Пин успокаивающе улыбнулся.
- Ты, господин, очень открытый и честный человек, это видно сразу. Позволь я буду давать тебе советы. Я обо всем расскажу тебе. Я сердцем чувствую, что ты достоин обруча наместника. Дай мне твою ладонь.
Улин, немного поколебавшись, протянул ладонь. Старик едва дотронулся до нее кончиками пальцев и рассмотрел в свете свечи, потом нахмурил брови и взглянул в глаза чужаку.
- Странно. - Произнес он задумчиво. - Твоя ладонь такая холодная. У тебя натруженные руки, но нет мозолей. Твои пальцы длинные и ловкие. Ты воин. Ты можешь стать великим полководцем. Боги знали кого поставить у власти в такие времена, когда нашим землям угрожают кочевники с севера.
Ксан Пин выжидающе посмотрел на Улина.
- Будь так добр, почтенный Ксан Пин, рассказывай мне обо всем, чего я не знаю. Ты прав, я воин. Уже много лет воин. Я постараюсь исполнить предназначение наместника, хотя для меня это будет много сложнее, чем для большинства людей. - Произнес Улин и опустил взгляд.
- Я понимаю тебя. Тебе просто нужно побыть одному и все обдумать. Власть – это тяжкий груз, но и с тем великое благо. Не волнуйся, я и городской совет старейшин обо всем позаботимся. По утру я зайду к тебе. Если позволишь я распоряжусь, чтобы приготовили для тебя покои.
Улин только кивнул и, не дожидаясь пока Ксан Пин удалиться, погрузился в раздумья. Юноша облокотился плечом о подоконник стрельчатого окошка и выглянул во двор.
Была полночь. На посту только что сменилась стража и, зоркими отдохнувшими глазами осматривала окрестности дворца. С краю сада, который был виден из окна Улина, слуги укладывали тела людей, погибших сегодня. Там же приглушено рыдали безутешные супруги и дети, матери и любимые, пришедшие за телами своих родных. К рассвету их увезут на кладбище, слуги тщательно вымоют полы в коридорах этого дома и причешут притоптанную траву на дворе, и с утра уже ничего не будет напоминать о случившемся, и лишь вдовы и сироты будут скорбеть по любимым мужчинам и отцам.
Улин задумался об этом. Еще он думал о том скольких детей он оставил без отцов, а сколько родителей лишилось наследников по его вине. Он попытался подсчитать, но разум отказывался открыть эту цифру, ибо она была страшно велика. Улин зажмурился, гоня прочь эти мысли. Ему нужно было подумать о другом. Он сел за шахматную доску со своей судьбой, и теперь предстоит понять какие правила этой игры навяжет ему соперница. Он поднял взор к небу. Мириады звезд поблескивали на черном куполе. Из его окна не было видно месяца.
«Власть – тяжкий груз и великое благо. – Подумалось ему.- Тяжкий груз для властителя, и великое благо для подопечных, ибо нет большего блага, чем возложить бремя выбора на иного. Возможно, это самая глупая затея за всю мою долгую жизнь, или не жизнь, - подумал он и горько усмехнулся. – Когда-то я должен был стать наместником, наследником богатых земель и родового замка. Бремя власти должно было лечь на меня рано или поздно. И вот оно пришло в моей иной жизни, в ином воплощении. Как я, в моем нынешнем воплощении буду вершить власть над людьми, при свете дня, на глазах у многих? Как я буду существовать? Может еще не поздно все исправить? Бежать?»
Улин решительно поднялся, думая о том, что он вновь собрался бежать от судьбы, а та всенепременно поджидает его за первым же углом с сюрпризом, и - он был уверен в этом - отнюдь не приятным. Юноша снял с головы золотой обруч, взвесил его на руке и бережно положил на кровать.
- Бремя власти было тяжким. – Произнес он тихо, с насмешкой глядя на обруч, поблескивающий в сумраке комнаты. – Но меня ждет иная доля.
Обруч не ответил.
Улин тряхнул черными волосами, поправил перевязь с мечом, и направился к двери, ступая по-кошачьи бесшумно. Дверь не издала ни звука, когда чужеземец отворил ее, а после прикрыл за собой. Но едва беглец, опасливо озираясь, начал красться по коридору он услышал отчетливый и нарастающий пронзительный звон. Юноша, испугавшись, что на звук сбежится стража, вжался в тень от изящной статуэтки, которая изображала девушку в долгополом одеянии с рыбой на руках. Звон все нарастал. Юноша прижал ладони к ушам и зажмурился, желая избавиться от этого шума, режущего слух. Но звук, казалось, был в голове, потому что прижатые к ушам ладони не спасли колеблющихся барабанных перепонок. Через мгновение к звону прибавился еще один звук, исходящий на этот раз извне. Теперь слух отчетливо различал приближение чего-то живого, издающего клокотание, урчание и пронзительный скрежет. Юноша открыл глаза и, осмотревшись, понял, что звуки издавались двумя созданиями, которые медленно приближались к нему с разных сторон коридора. Их изогнутые, предназначенные для разрывания добычи когти скрежетали по полу коридора, а из глоток лениво рождался клекот и тихое урчание, похожее на то, что издают кошки, лежа в дреме у камина. Улина охватила нежданная дрожь, потому что этими созданиями были грифоны среднего размера. Один подкрадывался справа. Тело его было покрыто огненно-рыжей шерстью, на загривке и спине переходящей в рыжее оперение. Второй, который сейчас замер на пол пути к Улину и вилял своим львиным хвостом, был серо-пестрым. Оба смотрели прямо и пронзительно, стараясь уловить каждое движение чужака, который безуспешно пытался спрятаться в тени. Грифоны мягко ступали по каменному полу, направляясь к человеку, но когти все равно задевали камни, издавая пугающий скрежет, от которого шевелились волосы на затылке. Казалось вот-вот эти коготки погрузятся в плоть, нещадно отделяя ее от костей, как умели только грифоны. Юноша медленно потянулся к мечу, стараясь не делать резких движений, что бы не спровоцировать птицекошек к атаке. Тут Улин услышал звуки семенящих шагов Ксан Пина, который спешил по коридору прямо навстречу рыжему грифону. «Не приближайся!» хотел крикнуть Улин, но так и застыл с открытым ртом, пораженный увиденным. Ксан Пин обхватил рыжего грифона за шею и настойчиво сказал:
- А ну домой, домой, спать.
Потом махнул пестрому, подзывая его к себе. Зверь повиновался и, лишь едва взглянув на оторопевшего юношу, легко протрусил мимо. Рыжий в это время прижался пернатой головой к животу старика и, зажмурив глаза, громко урчал, как сытый довольный кот. Пестрый застыл возле в ожидании, выпрямившись и являя чужаку свою благородную осанку. Ксан Пин сделал движение рукой, и звери ушли в тень коридора, однако оттуда посверкивая на юношу глазами.
Старик поднял снисходительный взгляд на Улина.
- Господин, я должен тебе кое-что рассказать и объяснить, не дожидаясь утра. Готов ли ты меня выслушать?
Улин, пристально следящий за поведением зверей кивнул и пошел к комнате, в которой лежал обруч. За эти несколько минут он был слишком занят, чтобы замечать назойливый звон, однако он никуда не исчез, а по-прежнему раздражал слух.
Ксан Пин зашел вслед за Улином и плотно притворил дверь, не спуская глаз с юноши. Тот едва заметно морщился и часто моргал.
- Надень обруч, и все пройдет. – Произнес старик.
Улин посмотрел на него так, будто только что находился наедине с собой и вдруг услышал голос у самого уха.
- Я хочу все понять. – Сказал он, возлагая золотое кольцо себе на голову.
И вправду, звон в тот же миг утих, осталось лишь гудение и тяжесть в голове, которая, впрочем, тоже быстро прошла.
- Присядь, господин Улин, и послушай меня внимательно. Прости, что отнимаю у тебя драгоценный сон, но если ты не узнаешь многого, то можешь совершить ошибки уже до утра. Я знаю, ты не здешний, и, видимо вообще в Шахане не так давно, потому что твоя кожа бела как у северян, но ты не с севера. Может ты с Кирских островов? В любом случае обычаи, к которым ты привык, ныне следует забыть.
- Я был в Шахане, но очень давно. Здесь могло все измениться. – Задумчиво произнес Улин.
- Ты молод. Я бы не дал тебе больше двадцати, поэтому ты не мог знать, какие изменения произошли в Шахане пятьдесят лет назад.
Улин устремил взгляд в окно и на миг задумался. «Да, я не знаю как изменилась Шахана пятьдесят лет назад, за то мне ведомо какой она была тогда, когда ты, уважаемый Ксан Пин, еще не появился на свет». Уголки губ юноши слегка покривились невеселой улыбкой.
- Тебе, наверно, известно, что эта страна славиться волшебством и сказками. – Тем временем продолжал Ксан Пин. – Так вот одна из наших сказок повествует о том, что властители Шаханы невольники в руках своей власти, ибо над каждым властителем довлеют чары, будь то Владыка всей Шаханы или наместник, как ты. Властители – это птицы в золотой клетке. Раньше было все не так, а было как во всем мире, власть передавалась по крови от отца к сыну. Пятьдесят лет назад в Чихмате появился сильнейший светлый маг, который провозгласил волю богов и зачаровал атрибуты власти. В Чихмате – это венец, в Ишаньере – это золотой обруч, в Далимаре – это браслет с жемчугом. С того времени эти украшения по воле богов сами выбираю себе достойных господ и к кому попало они не переходят. В их выборе есть божественный замысел. Однако, возложив на себя венец власти, ты становишься его заложником до того момента, пока того повелят боги и твое место займет иной, пожелав снять с тебя бремя. Обруч, что на твоей голове – это и твоя защита и твои оковы. Два птицезверя охраняют властителя Ишаньера. Ты с ними сегодня познакомился. Они защитят тебя от опасности, но и не позволят сбежать от бремени власти. Ты не должен снимать обруч с головы.
Улин был изумлен. Ему не было известно ничего из того, что сейчас поведал ему седовласый старик. Он думал, что магия давно превратилась в редкое явление. Ею пользовались только немногочисленные маги и некоторые друиды. Он не думал, что власть в стране может зависеть от магии. Чары слишком не предсказуемы. Это еще раз подтвердило то, что обруч наместника Ишаньера выбрал не кого-то, а его. Создание ночи и тени, благословленное слепой луной.
Ксан Пин прервал рассказ, видя, что Улин задумался. Однако через несколько мгновений продолжил:
- На самом деле властитель Ишаньера – это неблагодарное занятие. Я искренне сочувствовал тем, кто в свой черед приходил и возлагал обруч себе на чело. Никто не взял бы обруч добровольно, ибо знают, что это грозит несвободой. Твоему предшественнику власть досталась тоже по велению богов. Они просто подкрутили обстоятельства так, как нужно было их воле. А когда люди спустя полтора года пришли за наместником, никто из них не помышлял даже прикасаться к обручу, возлагая бремя выбора на богов. И они указали на тебя.
- Почему грифоны, призванные охранять наместника, бездействовали? – Недоуменно спросил юноша.
- Потому что так повелели боги. – С легкой улыбкой ответил старик.
- Когда я забрал у наместника обруч, какой-то мальчишка хотел выхватить его у меня из рук. Почему он это сделал, если знает, чем это грозит?
- Это мой внук. – Вздохнув, и с явной неохотой произнес Ксан Пин. – Он с детства жаждет власти и готов пожертвовать свободой, он многим и многими готов пожертвовать ради нее. Власть ему нужна, чтобы отомстить обидчикам. Он сирота, и не по случайности. Причина его сиротства сделала его жестоким. Он стал бы бессердечным и хладнокровным тираном.… Но боги и на этот раз были мудры, оградив власть от юношеских рук и пылкого нрава. Они избрали тебя. Ты отныне властитель Ишаньера. Ты должен многое узнать, ибо на нашей земле, как много веков назад во всем мире, сильны традиции, которые направляют нашу жизнь к гармонии и священному Балансу. – На этом непонятном слове Ксан Пин важно воздел палец вверх.
Юноша немного поразился тому, с какой легкостью старик отдает ему, почти незнакомому чужеземцу, слова, которые надлежало хранить у родового очага и приоткрывать над ними завесу только перед проверенными людьми. Но видно нелегко приходилось почтенному деду носить тяжесть воспитания строптивого и безжалостного внука, который как саблезубый горный кот сверкал глазами, когда на обруче, казалось, почти его, сомкнулась рука чужака. Безродный дворняга-скиталец выхватил почти из пасти добычу, которая была тщательно выслежена и загнана. Неудивительно, что юный ишаньерец чуть не порезал взглядом черноволосого юношу, которому все-таки достался обруч правителя.
Улин нахмурился и упер взгляд в пол, глубоко задумавшись о своем безвыходном положении. Получалось, что теперь он будет прикован к власти Ишаньера и огражден от свободы двумя хищниками до тех пор, пока какой-нибудь дурак, не дорожащий свободой, не заберет у него золотой обруч. Предельно простой план злодейской Судьбы был перед Улином как на ладони, но это не упрощало дело, ибо выхода он по-прежнему не видел. Разве что отдать обруч заносчивому мальчишке, жаждущему власти. Пожалуй, так он и поступит завтра. По его это выходило легче легкого. Позвать к себе мальчика и сделать ему самый желанный подарок из всех, о которых он только мог мечтать. Улин даже довольно осклабился, предвкушая радостное избавление. Наверно он сразу отправиться на северо-восточное побережье континента, что бы очень скоро достичь трех Астралусских городов, а там он надолго затеряется среди людей.
Юноша потерял нить рассказа и смущенно поводил взглядом по потолку, когда старик заметил это и изобразил укор на морщинистом лице.
- Властитель как никто другой должен исполнять законы и традиции, ибо он является лицом народа перед богами. А известно, что люди любимы богами, если они чтят традиции, которые боги передали далеким предкам рода людского и которые в щедрости своей они открывали людям каждый век. – Тоном многомудрого учителя рассказывал Ксан Пин.
Улин уже через несколько мгновений повествования снова слушал его в пол уха, обдумывая свои дальнейшие действия. Как сделать так, чтобы на утро, не выходя из спасительного мрака, передать обруч мальчишке?
- Позволь мне вновь безраздельно овладеть твоим вниманием, господин. – Произнес старик, видя, что чужеземец думает отнюдь не о ценности традиций и обязанности их почитать.
Юноша встрепенулся и коротко вгляделся в выцветшие с годами глаза Ксан Пина.
- Я слушаю тебя. – Сказал он, и заставил себя сосредоточиться на словах почтенного.
- Я отниму у тебя только толику драгоценной ночи. – Чуть слышно протянул старик, пряча руки в широкие цветные рукава своего одеяния.
Старый советник вдохновенно погрузился в повествование о традициях, древних и молодых. Юноша-чужестранец с некоторой обреченностью внимал повествованиям, ибо не всякому человеку под силу вынести то, что ныне традиции предрекали вечному созданию Ночи, богомерзкому демону, коим уже полтора века считал себя Улин…
- Между тем, - рассказывал Ксан Пин, - всякий, живущий и почитающий законы предков правитель, знает, что нужно пить белое молоко, чтобы очистить себя от скверны вина.
- А если правитель не пьет вина? – Неожиданно спросил Улин. Старик нахмурил брови. Вопрос показался ему по-детски наивным.
-Как не пьет вина?.. Все равно надлежит употреблять молоко, ибо известно, что оно есть напиток жизни, божественный сок, дарованный живому. Всякая скверна бежит из тела, лишь только в него вольется молоко.
Улин кивнул, как будто соглашаясь.
- По обычаю правитель должен призывать на ночь наложницу, дабы показать людям, что правитель силен также телом сколь и духом.
На эту фразу Улин отреагировал мгновенно.
- А если правитель дал обет предкам не возжелать женщины до определенного срока, или если у него уже есть супруга? Что тогда велит ваш обычай?
- Обычай говорит, что правитель должен призывать на ночь наложницу, дабы показать людям, что правитель силен также телом сколь и духом. – Заучено и вкрадчиво повторил старик, поглядев на строптивого юношу из-под кустистых бровей.
Чужестранец смущенно пожал плечами и, вздохнув, приготовился слушать дальше. Про себя он рассудил, что ему не придется исполнять все эти обычаи и законы, потому что не далее как завтра его уже не будет в городе, так или иначе. Дальше его дорога вела на северный континент. Он никогда не знал зачем так далеко уводит его дорога и где она должна закончиться, но так же знал, что прозябать на месте – смерти подобно. Хотя подобно смерти было все его нелепое существование, тянущееся вот уже полтора  столетия…
- Наместник будет спать с завязанными глазами, дабы злые ночные духи не смели потревожить праведное отдохновение правителя от дневных забот. Потому что известно, что демоны проникают в наши мысли через глаза, пока мы спим. Я вижу мои слова утомили тебя, уважаемый. Свое повествование я продолжу завтра, ибо мудрость гласит «слона нужно есть по частям». Так и поступим.
- Чем занимается твой внук? -  Неожиданно даже для себя самого спросил Улин.
Ксан Пин на мгновение растерялся, но потом ответил:
- Он банщик, помогает готовить благовония. Он очень старается.
Юноша наклонил голову, что-то отметив про себя.
- С утра я хочу принять горячую ванну. Пусть твой внук принесет мне свои благовония. Я оценю его старания.
- Это честь для нас, – едва заметно поклонился старик, - но, я думаю, мой внук может чем-то оскорбить тебя, ибо в тебе, господин, он видит причину того, что сегодня он не стал наместником.
- Не опасайся, почтенный. - Спокойно ответил Улин. – Я попытаюсь сделать так, чтобы он не держал на меня зла.
- Я уже слышу мудрость богов из твоих уст. Я велю внуку утром приготовить для тебя ванну. С утра я провожу тебя туда. – С этой фразой старик собрался уходить
- Да, еще. – Спохватившись, произнес юноша. Ксан Пин с готовностью застыл. – Проследи, чтобы в помещении было темно. – Старик непонимающе качнул головой, но Улин поспешил пояснить:
- Ненавижу, когда дневной свет отражается на потолке и стенах от поверхности воды.
Конечно, это было сущей неправдой, но старик, ничего не поняв, кивнул и удалился.