Вампир Улин. Ночь на троне. 2

II.
Улин остался наедине с собой. Золотой обруч легонько давил на виски, не познав нынче человеческого тепла, ибо то существо, на челе которого он поблескивал, утратил живительно теплый ток крови много лет назад. Это существо мерно дышало, не извергая теплого воздуха. Кожа его была гладка и бледна, ее не поражал ни единый шрам, только настойчивым морщинкам скорби, залегшим между изогнутыми бровями и в уголках губ, не сумела противостоять неживая плоть. Глаза юноши блестели как у зверя, взглянувшего в глаза человеку, неестественным глубоким огоньком. Улин чувствовал, как по его воле разрастается и крепнет этот огонек. Казалось еще чуть-чуть и он сможет рассеять ночной мрак, разливая бледный свет из глаз. Этим глазам темнота и сумрак не были преградой. Им дано было видеть в темноте столь же ясно, сколь ребенку, не узревшему пелену слепоты на своих глазах, при свете дня. Юноша зажмурился и провел рукой по векам, улыбнулся, обнажая по-звериному заостренные клыки, и тяжело опустился на ложе рядом с окном. Мысли не шли в голову. Улин заметил, что последнее время ему не о чем было думать. За прошедшие полтора столетия он, казалось, передумал все думы на свете, обсудил с собой все проблемы, изучил и познал мудрости, и только на один вопрос не нашел ответа, который так и не решался задать Судьбе… «А как же двухсотлетние, пятисотлетние? - Подумалось ему. – Они, наверное, теряют рассудок». Он много раз пытался обернуть свою жизнь вспять, приспособиться, пробовал даже избежать продолжения, намерено обрекая себя на гибель. Но он накрепко был повязан со своей судьбой, и оставалось лишь гадать, чем он так разгневал богов, что его обрекли на судьбу демона в человеческом образе, пьющего человеческую кровь. Он стал вампиром. Его сделали вампиром. Он гнал прочь из памяти события того вечера, когда оборвался его жизненный путь, но эти образы впитались в мозг, как жилы самоцветных камней просачиваются в скалы, и только тысячи рудокопов, теряя жизни, способны отковырнуть незначительный кусок, но глубокие драгоценные залежи все равно останутся нетронутыми. Юноша предпочитал ощущать себя существом без прошлого и будущего, так проще не о чем не сожалеть. Но он сожалел, а значит у него не получалось забыть и ему не под силу было не пророчить себе грядущего. Он уже предполагал как все будет, как оборвется его отсыревшая за века, сгладившаяся и почерневшая нитка судьбы. Он любил размышлять об этом. Но время показало, что такие его размышления существовали отдельно от сознания, потому что начинались приключения, и он вновь думал как прокормить себя, как избежать солнца и серебра, как скрыть свою сущность от людей.
Ночь уже миновала свою середину. За оградой дворца молчал ночной город, изредка потрескивая смоляными факелами, поскрипывая ставнями и едва слышно шурша подошвами ночных воров. Ночных светил в небе не было из-за занавеси жаркого пыльного марева, вознесшегося над равниной Чихмата, однако свет все же пробивался слабым свечением, разбавляя кромешный мрак. Ленивые теплые дуновения несли запахи издалека, и в ветре нет-нет, да и слышались запахи нарождавшейся грозы, набухавшей полновесными студеными каплями, которые не далее как завтра щедрым дождем прольются на изнемогшую от жары землю. А земля не останется в долгу и потянется к благодатному небу свежими побегами плодородных растений. Трудолюбивые руки с благодарностью соберут по осени налившийся урожай и вознесут хвалы Небу. На это Небо отзовется новой живительной грозой.
Не в ночную пору этот город был оживленным, и люди в нем все время куда-то спешили. Над этой мыслью юноша невесело усмехнулся. Он подумал, что люди от того и спешат, что им нужно успеть воплотить все свои мечтания и задумки, потратив на это свою короткую и ограниченную жизнь, всего-то восемьдесят – девяносто лет. Они должны успеть осуществить три больших дела: построить дом, посадить дерево и вырастить детей, это помимо иных дел и забот. Улину же спешить было некуда. Ему не нужен был дом, потому что ему волей судьбы было не суждено обосноваться на одном месте. Если нет дома, зачем же нужно дерево с его благой тенью в летний полдень, которая укроет двор, где будут играть дети. А о наследниках Улин уже и не мечтал, ведь давно знал, что вампиры и подобные им твари по природе своей бесплодны. Но юноша – вампир уже много лет был свободен от этих предрассудков, он никуда не спешил и ничего не искал. У него было очень много времени. Вечность. И временами он осознавал, что именно поэтому в нем осталось очень мало человеческого.  Ведь что бы быть человеком нужно не только иметь человеческое тело, но и мысли, поступки и стремления должны быть такими, которые присущи только человеку. Улин этого не имел.
Юноша, вдохнул с наслаждением, зажмурился и прилег на ложе возле окна. Простыни пахли цветочными ароматами. Улин зарылся в них лицом, почему-то получив от этого несказанное удовольствие. Он даже не подумал, чьи это были простыни, кого он нынче лишил привычного ложа и вынудил ночевать под незнакомым одеялом, всю ночь мучаясь бессонницей и тревогой. Поблескивающие в едва уловимом свечении неба черные волосы разметались по тюфяку, который заменял владельцу ложа подушку. Тканый мешок был наполнен жатой и от того мягкой соломой, источающей ароматы осеннего луга. Улину в эти мгновения было тихо и покойно. Судьба? Ха! Беззубая старуха, растерявшая последние крохи разума еще в начале времен, когда племя людей было еще новорожденным. Ее ли бояться, с ней ли спорить, ее ли слушать? Однако реальность быстро нагнала юношу, и он, перевернувшись на спину, снова задумался.
Сон не шел к нему, как и в прочие ночи, потому что Улин не спал по ночам, он спал днем, забившись в темную, непроницаемую для солнца щель, скрывая свою сущность. Голода не было, хотя последний раз Улин приникал к живительному роднику три дня назад. Тревога, взявшаяся из неоткуда, ходила кругом и изредка охаживала юношу по спине лавиной мурашек, словно его то и дело щекотали иглой, выкованной из серебра и тщательно выглаженной. Отцом этой тревоги, заключил Улин, было неутоленное бессилие, которое он испытывал перед судьбой. За последние несколько месяцев усталость настолько отяготила его, что он был не способен испытывать впечатления, бороться духом и телом, быть ночным хищником. После приключения на Кирских островах в доме вампиров, где он в одну ночь пережил разгром этого дома людьми, Улину была практически безразлична его дальнейшая судьба. До этого события иногда им двигало желание отомстить тому, кто сделал его вампиром, Аруту, или хотя бы взглянуть ему в глаза и задать единственный мучащий его вопрос «Зачем?». Однако теперь было некому задать этот вопрос, потому что теперь Улин узнал от семейства вампиров, что Арута убили люди раньше него и погребли под твердью скалы. Да и не зачем было спрашивать, ведь Улин хорошо помнил, хоть и было это давно, что испытывал, когда наделил проклятым даром мужчину, который был среди убийц его друга, юной вампирши Тимпы. Он просто мстил, мстил хладнокровно и беспощадно. Его не интересовала дальнейшая судьба несчастного человека, он просто мстил. Только теперь под назойливыми муками совести Улин иногда думал о том, что сейчас может происходить с тем несчастным. Может он так же слоняется по свету и ищет своего создателя с целью отомстить за причиненное увечье тела и души, за лишения человеческой жизни. А может новорожденный вампир давно погиб, не справившись с трудностью существования.
Иногда Улин вспоминал о своих многочисленных сражениях и смертях, после которых он вновь возрождался. За все то время, пока он держит в руках меч, юноша-вампир стал мастером, или даже магистром, однако и его находит оружие тех, кто на него покушается. Его не раз рубили мечом, прошивали стрелами, топили, вешали, но каждый раз он возрождался в следующую ночь. Теперь то, что для обычного смертного человека принесло бы гибель, для него приносит только мимолетную боль и опасение быть застигнутым солнечным светом. А в остальном смерть была для него не сложнее, чем обрезать палец или глотнуть кипятка. Улин даже усмехнулся, потерев ключицу, где когда-то его разрубили до крестца огромной страшной Хиригской секирой. Потом рука легла на грудь, которую не раз, и не два, и не десяток раз пронзали стрелами и арбалетными болтами. Совсем недавно ему пришлось пальцами выцарапывать осколок кремниевого наконечника, которым его одарил чернокожий охотник в юго-восточных лесах континента. А где-то между шестым и седьмым ребром слева когда-то глубоко засел арбалетный болт. Он убил его на глазах у эльфа Дагды, который тоже был его другом, но так и не узнал тайну Улина, а проводил его со слезами на глазах, как хорошего человека, с которым гордо знаться.
Вновь нареченный наместник Ишаньера поднялся с ложа в полной решимости скоротать ночь за созерцанием города, удобно расположившись на крыше дворца. Но нынче ночью ему не хотелось по-людски ходить по коридорам и подниматься по лестницам. Юноша стянул свои мягкие сапоги и с наслаждением прикоснулся ступнями к прохладному полу. Потом он высунулся в окно по пояс, полной грудью вдохнув запах далекой грозы, а заодно осматривая наружную часть стены дворца, прикидывая куда можно поставить ногу, за что вернее уцепиться.
По счастью в жаркой восточной стране складывали каменные постройки не так же как на севере. Холод и зимние вьюги севера научили людей, что камни жилища должны быть подогнаны друг к другу так, чтобы между ними не мог протиснуться человеческий волос, не то что струя холодного ветра в купе со снегом. Здесь, где не было зимних морозов, и недвижимый воздух был душен, скругленные камни построек укладывали свободно, что бы в щелях между ними залегали тени, хранящие прохладу. Это было на руку юноше, вздумавшему вскарабкаться до самой крыши дворца. Пусть кто-то скажет, что это было опасно для жизни, однако для Улина это было сущей забавой, способной разогнать ночное уныние.
Юноша втиснул обнаженную ступню в подходящую щель под окном, ухватился рукой за выступ над окном и начал карабкаться вверх, напрягая все мышцы тела, что приносило ему удовольствие. До края крыши было не далеко.  Уже через пару вздохов юноша уцепился за край и подтянулся на прочных черепицах.
Его взору открылись красоты и тишь маленького города. То, что днем манило изяществом и робостью, ночью стало неразгаданным и великим. Тонкие шпили незаметно сливались с ночным небом, теряясь в душной дымке. Высокие арки представали разинутыми беззубыми пастями неведомых чудищ, готовых схватить ночную жертву.  Языки факелов отплясывали колдовские танцы на стенах широких улиц, уходящих в никуда. А сам город своим основанием, казалось, попирает черную пустыню Нижнего мира.
Дворец высился над городом, поэтому с его крыши были видны не только ночные лабиринты города, но и далекие просторы за его пределами. Где-то за гранью горизонта Улин различал блики, обычно присущие грозе. Раскаты грома еще не долетали до города, но юноша отчетливо представлял себе сотрясающие мир раскаты. Как все тело вздрагивает и напрягается каждой клеткой, а потом его окатывает холодной испариной неба, выпавшей крупными не раздробленными каплями. Юноша явственно вспомнил божественную грозу, которую он видел три десятилетия назад. Эта гроза накрыла собой его родовой замок, когда он вернулся из своих странствий, что бы найти свой дом пустым и заброшенным. Там больше не теплился очаг, не источался с кухни аромат любимых маминых пирожков, там больше не ворковали голуби и не поскуливали преданные охотничьи псы. Последний корень рода Белоу был обрублен много лет назад в злосчастный вечер, когда в комнату единственного наследника, в то время пораженного любовной горячкой, проник неведомый вампир и поделился с юношей своим даром. Вспоминая себя тогдашнего, Улин усмехнулся своей наивности. Тогда, будучи вампиром недели от роду, он направился в странствия, дабы найти исцеления и вернуться домой прежним. Но он не нашел ни лекарства ни своего дома по возвращении. Пол века прошли для него одним днем. А дома тем временем прекращал существование его род. Разрушилась голубятня, и голубей отпустили. Через пятнадцать лет издох последний охотничий пес, с молодости не ведавший охоты. Постепенно угас отец, устав ждать возвращение вдруг исчезнувшего сына. А мать всего через год после исчезновения Алина начала утрачивать разум, и только сидела за прялкой и плела бесконечную нить, все время приговаривая «Сыночек, я сотку тебе шерстяную накидку». Только вернувшийся из дальних далей человек – уже давно и не человек вовсе – не знал обо всем этом. Он помнил только замок, дышащий родным, со светящимися теплом оконцами, с дымящимися трубами, со знакомыми звуками и запахами. Таким он видел свой замок, в последний раз обернувшись назад перед годами пути. Он ожидал его увидеть точь-в-точь таким же, вернувшись. А, поди ж ты! Выйдя на тот же холм, казалось, всего-то через пятьдесят лет, нашел темные, заросшие плющом и колючками стены, пустые окна без малейшего проблеска и глухую тишину, которая бывает, если уши залепить еще теплым податливым воском. Это было что-то чужое. Помниться тогда Улин побежал на следующий холм в надежде узреть там не это заброшенное строение, встреченное им по ошибке, но свой дом. Но и за следующим холмом и за следующими двумя он не нашел своего дома. С тех пор он не мог обрести кров ни под одной земной крышей. В тот миг, когда он осознал свою грядущую долю, непослушными руками ощупывая почерневший неживой камень стен, горе навалилось на него несносной тяжестью, толкая на грань безумия. Вот тогда и вспыхнула стрела без дождевой грозы, вот тогда сотряс землю божественный гром, подкинув страдающего юношу, как неприметную былинку. А после небо опрокинулось на землю мириадами холодных жалящих капель, которые обволокли и поглотили ничтожное тельце, распростертое на земле.
Эти воспоминания заставили Улина поежится и болезненно сжаться под напором нахлынувших чувств, подтянув колени к подбородку. Юноша еще раз бросил взгляд на горизонт, убедился, что гроза не думала выдыхаться, и даже напротив, вспышки сделались чаще и свирепей, а клубящаяся чернота более зловещей. Ночь миновала последнюю четверть, и небо начало наливаться другим свечением, предвещающим рассвет. На этом фоне юноша понятнее рассмотрел громаду тучи, клубящиеся над горизонтом. Она была по истине огромна и похожа на божественную длань, нависшую над провинившимся краем и готовая покарать за бесчинства все очищающим дождем. Но пока она была далеко.
Улин не стал более задерживаться на крыше, а, встав в полный рост над городом, полез вниз. Наверняка ему не удастся больше коротать ночь на этой крыше после того, что он собирался сделать завтра, или уже сегодня с пришествием дня.
Преодолев последний уступ, Улин шагнул в комнату. Еще не отступивший мрак позвал его в дрему, как случалось всегда в предрассветный час. Вновь нареченный наместник опустился на край ложа и привалился спиной к высокой спинке. Нет, сегодня юноша не собирался засыпать, разве что прикроет глаза на пару мгновений, чтобы отступила внезапно навалившаяся усталость.
Он очнулся от настойчивого стука в дверь, резко дернулся, едва не свалившись с ложа, и опасливо заозирался вокруг. К его счастью окно его комнаты выходило на север, это он отметил еще ночью, заранее обеспечив себе безопасность. Но при свете дня, как он знал, случались досадные случайности, как то солнечный луч, отразившийся в оконном стекле, или блики на поверхности воды. Солнце только встало, не преодолев еще высоты городских строений, чтобы облить дворец своими чуткими лучами. Юноша быстро задернул окно шерстяным полотном, которое, к счастью, находилось на карнизе над окном. Стук повторился.
- Войдите. – Еще хрипловатым от сна голосом произнес Улин.
Дверь осторожно отворилась, и на пороге возник старик Ксан Пин. Он, не поздоровавшись, вошел и изучающее взглянул на Улина. Тот ответил недоуменным взглядом.
- Наверно я совершил глупость, объявившись столь рано в ваших покоях? – Задумчиво протянул Ксан Пин. – У нас принято вставать с зарей, до того как солнце наберет свой жар.
- Ничего страшного, почтенный. – Немного сонно ответил юноша.
Честно сказать, он и вправду был отнюдь не бодр, но он не был бы бодрее, разбуди его старик и в середине дня, поскольку вампир привык просыпаться только после заката. Здесь на юго-востоке рассветы были ранние, а закаты поздние, поэтому большее время Улин проводил в спячке. Это тоже оставляло след на его жизни, постоянно вводя юношу в мучительное уныние. Он перестал обращать внимание на многие радости, которые приносили ему удовольствие на протяжении полутора веков. Притупилось даже чувство страха перед людьми, которые вдруг узнавали его тайну; перед серебром, которое тянуло из него жизненную силу; перед светом дня, который грозил сжечь его мгновенно и дотла. Улин просто скрывался от людей, либо они становились его трапезой, уходил от серебра или с ощущением легкой боли и слабости переживал момент прикосновения, ему стало казаться, что он терпимее относиться к свету дня. Он мог, находясь в тени, смотреть оттуда на залитые солнечным светом улицы, и это не грозило ему испепелением и даже не причиняло боли, не слепило глаза. Он слышал пару раз сказки о вампирах, которым было уже много сотен лет и они стали походить на оборотней. Они становились очень бледными, тощими с длинными клыками и постоянно сверкающими глазами, почти лишенными разума, но при этом эти существа становились настолько грубыми на тело, что солнечный свет и прикосновение серебра не причиняли им вреда. Однако сам Улин никогда не встречал подобных существ и уже тем более не горел желанием становиться похожим на них. Он очень боялся разучиться чувствовать Мир, потерять разум, начать жить только инстинктами.
Юноша-вампир все это время молчал, а старик терпеливо ждал, когда внимание его собеседника вновь обратиться на него. Наконец Улин осмысленно и устало взглянул на Ксан Пина, и тот, взбодрившись, наконец, подал голос:
- Сейчас я не буду обременять тебя беседой, просто хочу сказать, что мой внук уже позаботился о твоем купании. Можешь проследовать за мной.
И старик, приглашая, протянул руку к двери. Улин только сейчас припомнил, что до сих пор был одет в свое дорожное облачении, запылившееся и мятое. Для него это было не в диковинку, более того он в силу своего образа существования не мог часто примерять наряды и менять одежду. Но он осознал, что здесь в жаркой стране, людям приходилось заботиться о свежести одежды, ибо горячее солнце выжимает из тела едкий пот, к которому быстро прилипает пыль и всякая зараза. Опытный Ксан Пин, привыкший понимать своих господ с полу-взгляда, усмехнулся и произнес:
- Не переживай, господин, твое новое облачение, достойное тебя, готово и ждет в твоих покоях.
Юноша поднялся с ложа, ощущая непривычную тяжесть в теле, сопротивляющимся дневному бодрствованию, поправил перевязь со своим древним мечем, с которым никогда не расставался, и последовал за Ксан Пином.
Во внутреннем коридоре не было окон, поэтому Улин шел уверенно, но он не знал какова будет дорога до ванной комнаты. Поворот, еще поворот… Юноша-вампир увидел высокие стрельчатые окна под потолком следующего коридора. На его счастье в жаркой стране не увлекались широкими и светлыми помещениями, в которые без труда проникали палящие полуденные лучи и удушающий жаром воздух. В тенистых помещениях всегда было прохладно и свежо, а по длинным узким коридорам гулял ветер. Он приятно обдувал кожу, даже будучи чересчур теплым. Однако было место и светлым оконным проемам в местной архитектуре. Они обнаружились на винтовой лестнице, по которой стал спускаться старик, приглашая с собой и Улина. Через высокие и узкие окна, отстоящие друг от друга не более чем на локоть, лестницу заливали румяные рассветные лучи. Вампир быстро оценил ситуацию и опытным взглядом определил, что наклон лучей достаточно крутой, чтобы суметь пробраться под ними по противоположной стене. Он весело и незаметно усмехнулся, представив, как сейчас старик будет наблюдать его движения, мало присущие нормальному человеку. Но изворачиваться не пришлось, Ксан Пин, идя впереди, даже не думал оборачиваться, поэтому Улин легко проползал под лучами, минуя недоуменный взгляд своего провожатого.
Они спустились на нижний этаж. Здесь было ощутимо сыро и пахло банными ароматами, а под потолком клубился робкий недолговечный пар, сочащийся из-под двери напротив лестницы. Старик толкнул дверь, и Улин вошел в просторное помещение.
- У меня есть неотложные дела, которые требуют моего присутствия, поэтому я немедленно удаляюсь. – Нарочито громко и внятно произнес Ксан Пин, что бы задумчивый подросток, сидящий в углу на деревянной скамье, обратил на него внимание и проникся серьезностью. -  Мой внук позаботиться о тебе, ни о чем не беспокойся. – Тихо добавил советник, уже стоя в дверном проеме, и ушел, притворив дверь.
Улин обернулся к подростку, стараясь рассмотреть его настроение. Но лицо мальчика не выражало ничего, кроме легкого почтения, хотя Улин видел по глазам, что эта умелая маска. Мальчик не был мальчиком, но и юношей он тоже пока еще не был. Отрок был высокого роста, но узок в плечах и невероятно худ. Его тело еще не успело приобрести мужественной стати и налиться буграми сильных мышц. Кожа лица была по детски гладкой без малейшего намека на юношескую щетину, которую обычно при появлении каждый мальчишка стремиться обрить и выскоблить, чтобы она быстрее превратилась в жесткий мужской волос. Однако на лице отрока еще сохранились оспинки недавних прыщей, которые так донимают подростков в пору становления. Внук советника стоял прямо, будто проглотил копье, и не шевелился, тоже внимательно наблюдая за пришельцем. Улин поразился энергии сдержанности и уверенности, которая исходила от мальчика и витала в помещении упругими волнами, толкая вампира в грудь. Наконец подросток переступил с ноги на ногу, отпустив сосредоточение, и решился подать голос:
- Приветствую тебя, человек, достойный золотого обруча правителя Ишаньера.
Интонация была отнюдь не приветливой, и Улину показалось, что он уловил нотки торжества в голосе мальчишки.
- И тебе здравствовать многие годы, достойный внук достойного мужа. – Улин произнес приветствие, принятое в здешних краях.
- Все готово. – Мальчик указал на просторную деревянную бочку, из которой исходил аромат благовоний и пар. – Могу ли я подождать снаружи?
Улину даже стало неловко от такого вопроса, и он задумался как было принято мыться у этого народа. У некоторых других не считалось зазорным присутствовать мужчинам при купании мужчин, однако у отдельных народов мытье стояло на одной ступени со священными ритуалами поклонения Богам и требовало уединения. Но юноша-вампир решил пойти на риск.
- Нет, останься. Твой дед кое-что рассказал мне, и я хотел бы побеседовать с тобой.
Подросток напрягся всем телом так, что на лице выступили белые пятна, а зрачки сузились. Улин, не спеша, оголился, сложив свою одежду на деревянную скамью, а сверху поместив страшный меч, и с наслаждением плеснул на себя теплой душистой водой из бочки, потом залез в нее целиком, расплескивая воду на гладкий гранитный пол. Мальчик стоял, не шевелясь и уперев пустой взгляд в противоположную стену.
- Ты присядь. – Посоветовал юноша-вампир, устроившись в бочке.
Подросток нехотя опустился на деревянную скамью. Все его движения были напряжены и угловаты. Он явно нервничал, и было видно, что причиной была не зависть и не ненависть к чужаку, которому достался обруч вместо него. Это было что-то другое, вроде того как переживает охотник, поставивший капкан и издали наблюдающий за приближающейся к силку добычей. Улин втянул носом ароматный пар и заговорил:
- Я хочу поговорить с тобой честно и откровенно. Твой дед очень мудрый человек. Он рассказал мне о твоей жажде. Но не спеши винить деда в предательстве и в том, что он открыл твою тайну чужаку. То, что произошло вчера в покоях наместника, было задумано свыше. Не ты, не я не могли изменить Судьбу. Это моя судьба, и ты просто оказался втянут в нее. Но сейчас я хочу предложить тебе подарок. Это не мой подарок, это подарок Судьбы.
Мальчик перевел на юношу-вампира напряженный взгляд прищуренных глаз. Недолго испытующе смотрел, а потом невесело усмехнулся, пожав плечами, но ничего не сказал. Улин снова с наслаждением вдохнул и продолжил:
- Я понимаю, что с Богами не спорят, но в этот раз они совершили ошибку, поплатиться за которую могу не только я, но и много людей. Чтобы предотвратить зло, мне лучше уйти, а ты можешь спокойно занять место наместника.
Улин нарочно говорил тихо и таинственно, что бы придать своим словам завораживающую значимость. Это возымело действие. Мальчик во все глаза смотрел на юношу, и в его взгляде было доверие. Улин выждал мгновение и снял с головы обруч, сразу же услышав тихий звон, который, тем не менее, стал раздражать слух. Мальчик перевел блестящие глаза на обруч. Но через несколько вздохов в коридоре раздался скрежет, дверь дрогнула и открылась. На пороге стоял пестро-серый грифон и пристально смотрел на Улина. За его спиной, приподняв перья на голове и задрав хвост над собой, стоял рыжий.
- Не делай резких движений и надень обруч на голову. – Глядя на птицекошек, сказал мальчик.
Улин почувствовал, что в груди трепыхнулось давно забытое чувство противоречия и борьбы. Он тут же вспомнил, что когда-то в груди возле сердца ютилась его душа, которую он называл птицей. Вампир подумал с усмешкой: «Довольно! Теперь еще и звери будут диктовать мне, что делать? Так дело не пойдет!» И он решительно выпрямился в полный рост так, что животные одновременно вздрогнули. Мальчик испуганно обернулся к чужаку.
- Неужели ты собираешься?.. – Одними губами пролепетал он, но, взглянув в странные черные глаза юноши, все понял и решил не продолжать.
Улин, держа обруч в левой руке, потянулся правой за полотном для вытирания и обернул его вокруг пояса. Пестрый грифон подал голос, и было это похоже на львиный рык. Улин понимал, что звери не причинят ему вреда, и он решил позлить их. Еще он помнил, что кошки одни из немногих животных, способных почувствовать присутствие вампира, и ему казалось, что эти звери, будучи наполовину кошками, чувствовали неладное, но пока не могли понять, что именно заставляет шерсть на их спинах вставать дыбом.
- Чу! – Воскликнул он, взмахнув руками. Грифоны вздыбили на загривках перья и зашипели – пестрый грозно, рыжий растеряно. – Чу! Пошли прочь! – Вскрикнул Улин.
Мальчик смотрел на юношу с интересом и подозрением. Ему казалось, что было что-то не так, что не может человек в здравом уме дразнить грифонов пусть даже заарканенных волшебством. Грифоны очень умные и страшные хищники, не взирая на их не внушительные размеры. А еще они, как все кошки, очень вспыльчивы и неосторожны в играх.
Тем временем юноша бесстрашно приближался к птицекошкам, которые в нерешительности стояли на пороге. Улин расхрабрившись, перестал думать о возможной опасности. Хоть эти звери и служили волшебству золотого обруча, все равно оставались смертоносными существами, тем более он не мог знать насколько волшба способна удержать их от злодеяния в отношении носителя обруча. Грифоны стали переглядываться, словно молчаливо обсуждая действия чужака. Потом пестрый, который видимо был главным в этой паре, сделал уверенный шаг навстречу, принимая вызов. От чужака исходил странный раздражающий запах, и это злило его и заставляло его кровь разгоняться в жилах, пробуждая в мышцах нетерпеливую дрожь едва сдерживаемого прыжка. Пестрый смотрел снизу вверх, но взгляд был прямой и грозный. Зверь не собирался убивать чужака, он даже не собирался пускать ему кровь, просто его дерзость требовала кары. Необходимо поставить человека на место, а еще пестрому очень не нравился его запах. Это был запах смерти, угрозы и чего-то неуловимо злого и потустороннего, почти также пахли призраки в развалинах замка, который стоял в лесу далеко на севере. Этот запах не мог перебить даже аромат, источаемый горячей водой в бочке.
Вызов был брошен и принят, и противники маленькими шажками двинулись навстречу друг другу. Мальчик и рыжий грифон наблюдали за происходящим с растерянностью, то ли сейчас эти двое сцепятся насмерть так, что только горячие клещи смогут разжать сведенные мышцы рук и челюстей, то ли сейчас они походят вокруг, пристально изучая друг друга, и разойдутся миром. Ни того, ни другого не произошло. Когда между вампиром и птицекошкой осталось пару шагов, грифон прыгнул, выставив вперед лапы, но тщательно спрятав смертоносные когти в мягкие подушечки пальцев. Он уже представлял себе как чужак, нынешний хозяин волшебного обруча, извивается под тяжестью его тела, а потом покорно затихает, обещая больше не спорить с вожаком ни словом, ни делом. От его прыжка не возможно было увернуться, никто не смог, если он сам не позволял увернуться. Однако теперь произошло что-то странное. Вот только что он видел перед собой грудь и плечи, в которые целился. Но в тот миг, когда лапы должны били толкнуть тело, грифон увидел только противоположную стену и деревянную лавку, которая грозила больно ударить его. Через мгновение, ловко извернувшись, зверь приземлился на четыре лапы, сбалансировав тело слегка развернутыми крыльями. Юноша в это время выпрямлялся в полный рост на другом конце комнаты. Птицезверь недоуменно взглянул на чужака, резко повернулся и повторил попытку, но сразу понял, что происходит тоже самое, что и в первый раз, что это вовсе не ошибка и не случайность. Человеку удавалось увернуться, при чем, почти не прилагая усилий.
Внутри зверя проснулся утробный рык, предвещающий великую опасность обидчику. Грифон медленно развернулся и застыл. Двигалась только кисточка хвоста, выдавая сдержанную ярость. Вожак не мог позволить так унижать себя. Но он понимал, что обычными прыжками ему не удастся покорить чужака. Следовало применить охотничью тактику, которой его учила мать, когда он был еще неоперившимся котенком.
Зверь начал подкрадываться к Улину, но не по прямой, а вышагивая из стороны в сторону. Юноша сразу понял, к чему клонит хитрый птицезверь. Улин медленно, но верно оказывался зажатым в противоположном от двери углу.
Все это время, которого с момента противостояния прошло не много, рыжий грифон и мальчик жались к стенам и почти не двигались. Но они отнюдь не боялись, им было любопытно, кто же выйдет победителем. Мальчик заметил, что, уходя от прыжка грифона, чужак двигается неестественно быстро, словно взгляд мальчика был сонным и не поспевал за движениями юноши.
Тем временем Улин понял, что грифон достаточно успешно осуществил свой план, и что без применения своих нечеловеческих способностей вампиру не выйти из ловушки. Он рассуждал вполне серьезно, словно оттого, что он сейчас оказывался в западне, зависела его жизнь. Но и, покажи он свою истинную сущность наблюдателям, стало бы ничуть не лучше. Он живо взял себя в руки и позволил убедиться себе в том, что если подпустить грифона достаточно близко, тот не растерзает его на мелкие кусочки, как долгожданную добычу. Самое большее, что можно ожидать от зверя это победоносного толчка лапой в бедро. Но было очень сложно заставить себя сдаться, расслабиться перед лицом предполагаемой опасности. Улин сделал это, показав всем своим видом то, что он не будет перечить.
Тем не менее, зверь подошел, встал рядом на задние лапы, сделавшись почти одного роста с Улином, и уперся тому лапой в плечо так, что вампир пошатнулся. Юноше показалось, что в ярко-желтых глазах Вожака он понял мысль «Так-то лучше. Не смей спорить со мной». А потом Улин почувствовал, как в кожу плеча неглубоко впился острый коготь, а по руке проползла тонкая щекочущая струйка, такой отметкой грифон закреплял свою победу. Потом зверь мягко опустился на четыре лапы, важно повернулся и пошел прочь к оторопевшему собрату. Улин остался стоять, глядя в покачивающуюся спину грифона и потирая ладонью маленькую ранку на плече. Он прикрыл рану рукой больше не для того, чтобы унять кровь или пересилить боль, а для того чтобы мальчик не заметил, что рана мгновенно затянулась, как это бывает только у вампиров. Грифон остановился в дверном проеме, обернулся и многозначительно посмотрел на золотой обруч, который поблескивал у юноши в руке, потом повелительно посмотрел на Улина. Он, как и обещал, не стал перечить, а надел обруч поверх сырых волос. Только тогда птицекошки вышли в коридор и скрылись из вида.
Мальчик, наконец, задвигался и отлип от стены.
- Вам больно? – участливо спросил он, ища глазами рану на плече Улина, но ее не было.
- Ни сколько. Он не причинил мне вреда, – не моргнув, солгал пришелец.
Юноша-вампир окончательно сбросил напряжения с тела и молча пошел одеваться. Однако, почувствовав пристальный взгляд мальчика, обернулся и сказал немного не понятно:
- Да, так крепко меня держит судьба, ни мне, ни тебе, ни даже этим зверям не совладать с нею.
Мальчик качнул головой и произнес слегка хрипловатым голосом:
- Не вини судьбу. Эти птицезвери приставлены охранять власть. Волшебство обруча и есть твоя судьба. Они не позволят тебе самовольно снять с себя это бремя, ибо только боги могут решать кому быть обремененным властью Ишаньера.
- Как можно избавиться от обруча и его власти? – Наивно и немного обреченно спросил Улин, не мальчика, а скорее себя.
- Не знаю…- Честно ответим мальчуган и пожал плечами. – Разные правители сменялись по-разному. Одного убили его же родственники, и племянник завладел обручем. Другой даровал обруч старшему и мудрому родичу, и боги позволили это. Третий, который был перед тобой, получил обруч по велению правителя Чихмата. И никто не знает как обруч власти попадет к следующему правителю.
Мальчик нравился Улину все больше. Казалось, недавняя злоба и ярость юнца была притворной. И еще юноше показалось, что мальчика смутили хищники, которые охраняли обруч. Он живо представил себе как будет править Ишаньером, нося на челе золотой обруч правителя, но нервно оборачиваясь на птицекошек при каждом своем шаге, испрашивая позволения. Он понимал, что это было неправильным, что так быть не должно. Улин постарался до поры выкинуть эти мысли из головы и заняться нынешними заботами, которые грозили накрыть его невероятно тяжелой волной.
Юноша коротко взглянул на мальчика, тяжело вздохнул оттого, что ему так и не удалось нормально искупаться, и, не оборачиваясь, вышел в коридор. Прохлада пробрала его холодное сырое тело мелкими мурашками, и Улин поежился, подтянув плечи к ушам. Ему хотелось побыть одному, но он так много не понимал, что ему требовались объяснения. Еще мгновение поколебавшись, он обернулся к мальчику, который, видимо, уже не ожидая возвращения господина, принялся за уборку.
- Где мне найти твоего деда? Мне нужно с ним поговорить. – Смущенно спросил юноша.
- Я сбегаю за ним, господин. – В голосе мальчика не осталось и следа ненависти, а наоборот неявно появилось уважение к пришельцу и новому господину.
Внук Ксан Пина выскочил в коридор, и его торопливые босые шаги зашлепали по лестнице наверх.
- Я буду у себя… - Крикнул Улин ему в след и задумался: «У себя, это где?».
Так же осторожно обходя солнечные лучи разгорающегося дня, новый правитель вернулся в маленькую комнату, пахнущую благовониями. Ни о чем не думая, он открыл дверь и сделал несколько шагов в сторону ложа, чтобы присесть на него и возможно прикрыть глаза на пару мгновений, пока не появился Ксан Пин. Все-таки бодрствовать днем было для вампира нелегким испытанием. Но от едва слышного шороха, раздавшегося из темного угла, он застыл и медленно повернул голову. Рука непроизвольно потянулась к рукояти его древнего черного клинка, перевязь с которым он только что застегнул на поясе. Однако тут же на смену настороженности пришло смущение. Он-то совсем забыл, что эта комната отнюдь не была предназначена для наместника. Это был чей-то чужой дом, и сейчас хозяин вернулся. Маленькая женщина замерла в углу, зажав рот рукой, чтобы оттуда не вырвался вздох изумления и испуга. Юноша резко отвернулся и произнес непослушными губами:
- Я прошу простить меня, госпожа. Я немедленно удалюсь. – И открыв дверь, готов был шагнуть наружу, но уже успокоившийся женский голос произнес:
- Если тебе угодно, можешь остаться здесь, господин наместник.
Но Улину не было угодно. Он хотел как можно меньше связывать свое существование с людьми, стараться к ним не привыкнуть. В конце концов, они были источником его существования, сосудами жизни. Тем более он не хотел заводить знакомства здесь, в Ишаньере. Он, конечно, не сможет избежать того, что люди будут узнавать его в лицо, но он хотел что бы его запомнило как можно меньше людей. И когда он, наконец, придумает как избавиться от обруча власти, он сможет беспрепятственно и не узнанным покинуть эти края и отправиться на северо-восточное побережье, или на север в страну варваров, где законы предельно просты, а люди предсказуемы.
Размышляя так, он медленно шел по прохладному коридору в сторону винтовой лестницы. Через некоторое время поблизости раздались знакомые шаги Ксан Пина. Улин уже успел к ним привыкнуть и не насторожился, а, не спеша, развернулся и сказал единственную фразу, которая крутилась у него на языке:
- Мне здесь не место, почтенный. – Эта фраза несла двойной смысл. Кто-то мог подумать, что новонареченный правитель Ишаньера не нашел своих покоев, но старый советник понял все правильно.
Старик махнул рукой и успокаивающе произнес:
- Все так говорят по началу, но потом приходит осознание божественной воли.
- Мне нужно идти. Меня ждет дорога.
Старик пожал плечами и сказал.
- Ты волен идти. Но пока бремя власти лежит на тебе, где бы ты ни был, ты будешь оставаться правителем Ишаньера, и грифоны будут сопровождать тебя.
- Как мне избавиться от этого? Я не унесу такого груза, я не предназначен для этого. Я – странник.
- Я не знаю как тебе ответить на этот вопрос. Знаю одно: пока Богам угодно, что бы ты носил обруч, ты будешь его носить. Так повелось. Ты можешь ни на грош не смыслить в политике, даже быть неграмотным, но обязан оставаться на посту наместника. По сути, наместник в Ишаньере – это всего лишь символ власти, точно такой же как и твой обруч. Тебе даже не придется править, это как и прежде будет делать городской совет. Тебе не придется быть правителем, просто выгляди им, веди себя так, в общем, наслаждайся могуществом. Возможно, такого случая тебе больше никогда не представиться, и ты снова станешь бродягой.
Эта прочувственная речь советника была пропитана какой-то странной интонацией, что Улину стало не по себе. Он занервничал. Почему-то эти слова Ксан Пина породили в юноше сомнения и нежелание доверять. Он и так мало кому доверял, но сначала ему показалось, что этому старику можно верить, а теперь инстинкты подсказывали ему обратное. Вся эта жизнь, которая его вдруг окружила, показалась какой-то неестественно логичной, хорошо подогнанной и невероятно дружелюбной. Так не могло происходить с его существованием, он привык к другому. Из подсознания рвалась какая-то догадка, но она никак не могла оформиться в мысль.
Старик семенил по коридору, а Улин, размышляя, шел за ним. Советник вел его в комнату, предназначенную для наместника.
Через несколько поворотов, лестничных подъемов и спусков они прошли в тупиковый коридор к небольшой лакированной двери с деревянным засовом снаружи. Пока они шли, им на встречу попадались люди, и юноша с удивлением заметил, что они приветствуют его и рассматривают, как заморскую диковинку. Когда Улин остановился позади советника и отметил, что дверь, к которой они подошли, не была похожа на дверь в покои предыдущего наместника. Советник легким движением отворил ее и пригласил Улина войти.
Внутри комнаты было богатое убранство: ложе было застелено красным шерстяным полотном; на стенах было развешено старинное оружие, впрочем, как опытным взглядом отметил юноша, совсем не годное для сражений; на полу был расстелен небольшой узорчатый ковер; над ложем висело его новое одеяние, которое было принято в Ишаньере; возле окна стоял небольшой стол с мозаикой на столешнице. Вампир пробежался быстрым взглядом по помещению и натолкнулся на два желтых взгляда, сверкавших из тени. Ну конечно, как он мог забыть о них? Не даром ему каждый встречный - поперечный твердил, что грифоны всегда будут его сопровождать. Улин мгновение всматривался в две пары желтых глаз, и понял, что дружбы с птицекошками у него не получится. Они смотрели прямо и хмуро, следя за каждым движением чужака, и невозможно было предугадать их действия. Может они и были приставлены охранять наместника, но защищать можно и изувеченного правителя. Юноше очень не нравилась близость этих опасных зверей, которые не спускали с него глаз. Хищники тоже не питали восторга к их новому подопечному, который не пах человеком. Это было очень странно, потому что грифоны знали, как пахнут эльфы, гномы, и некоторые другие расы, распространенные на континенте, но это существо, так они его назвали про себя, не пахло не одной известной грифонам расой. Чужак пах смертью, сыростью, одиночеством и пьянящей свободой. Наконец хищники отвели взгляд от юноши, и каждый лениво уставился в свою, только ему известную точку.
Ксан Пин переступил за спиной Улина. Он не мог видеть того, как вампир и птицекошки обменялись взглядами, но предполагал, что они не понравились друг другу. Внук уже рассказал деду о произошедшем в банной комнате. Чтож, и такое было возможно. Звери подчинялись только могуществу зачарованного обруча и были не обязаны уважать его носителя.
Улин взял себя в руки и заставил свое тело расслабиться. Он прошелся по комнате, избегая узкого солнечного луча, падающего на западную стену. Широкое окно выходило на юг, и было понятно, что в течение дня солнце озарит попеременно все углы комнаты. Юноша обернулся, выдавил из себя улыбку – улыбаться ему не хотелось – и произнес твердым голосом:
- Если тебя не затруднит, почтенный, я бы хотел остаться один.
На что старик усмехнулся и ответил:
- Если тебе от меня ничего более не требуется, я пойду. Я вернусь за тобой, когда солнце пойдет к закату. Это будет время предстать тебе перед горожанами, дабы они почтили тебя.
Улин внутренне вздрогнул, но лицо осталось невозмутимым и слегка улыбающимся. Он заставил свою вмиг одеревеневшую шею согнуться в полупоклоне. Советник вышел, и юноша-вампир остался наедине с двумя грифонами, которые, впрочем, вели себя как неприхотливая мебель. Ему совсем не хотелось появляться перед людьми при свете дня, выдавая свою сущность. Он и не собирался это делать, ибо вампир и солнце вещи несовместимые. Вот только как избежать этой встречи, которая наверняка была обычаем местного народа. Улин еще раз осмотрел комнату более внимательным цепким взглядом. Внезапно его взгляд наткнулся на большой серебристый овал, висящий на затемненной стене. Полированное стекло было вправлено в добротную раму с невероятно тонким и ажурным узором, кое-где треснувшим от времени. 
Улин был наслышан о здешних мастерах, которые отливали тонкие пласты стекла, полировали усердно и бережно на протяжении многих дней, а потом покрывали слоем тончайшей серебряной пыли с внутренней стороны. Но это зеркало было нездешней работы. Оно было сделано из толстого стеклянного блина, тяжелого и крепкого. Улин даже усомнился в том что это стекло. Это вполне мог оказаться пласт упрямого горного хрусталя, срезанного поперек. Такие зеркала были редчайшей роскошью, особенно в здешних краях, поскольку до южных гор, изобилующих пластами чистейшего горного хрусталя, было более двух месяцев верхового пути.
Несколькими широкими шагами Улин преодолел расстояние до зеркала и встал против него. Но зеркало осталось похожим на картину с изображением комнаты, которая находилась за спиной у вампира. Конечно, он ожидал этого, но все равно, каждый раз оказываясь возле зеркала, всматривался в изображение, пытаясь вписать свой образ в изображение того, что его глаза действительно видели в полированном посеребренном стекле. Но, как всегда, магия зеркала была непреклонна. Его магия от века заключалась в том, что зеркало отражает только то, что есть, являясь сосудом истины. А вампиры – это люди, которых лишили жизни, и их вроде как нет. Поэтому зеркало, и любая другая поверхность, способная отражать, никогда не поддастся на обман и не отразит лик Тех, Кого Быть Не Должно. Что странно, гладкие поверхности не отражали также и одежду, в которую были одеты такие существа, потому что если их как бы не было, то они не могли красоваться в этой одежде перед зеркалом, значит и отражать ее не следовало. Боги задумали магию мудрой.
 Юноша досадливо пожал плечами и оперся ладонью на ажурную раму. Пальцы ощутили шершавые волокна давно умершего благородного дерева. Рама была вырезана из цельного куска некогда могучего ствола со светлой сердцевиной и кольцами, темнеющими к коре. Над ней поработал искусный мастер, нанося один за одним чудесные узоры, не похожие друг на друга. Там были изображены и цветы, и птицы, и животные. Все такие разные из далеких и близких стран. В сердцевины некоторых цветов были вставлены мелкие цветные и, как показалось Улину, драгоценные камушки. А глаза у некоторых зверей были сделаны из капелек прозрачного янтаря. Юноша нашел среди множества животных одного, больше всех близкого сердцу – волка, всмотрелся в него и провел пальцем по его изогнутой для прыжка спине. «Да, - подумалось ему, - удивительное животное. Иногда я думаю, почему Великой Ночи было угодно обратить меня в вампира, а не в оборотня? Почему в ту ночь в мою комнату вошел вампир? Почему бешеный волк не укусил мня на охоте или не?..» Он мотнул головой, гоня из головы кощунственную мысль. Ему было известно, что оборотнем мог стать человек, который после укуса бешеного волка останется жив, или тот кого проклянет родня и изгонит из рода. Поэтому Улин не мог стать оборотнем. Его не кусал бешеный волк, и не могла проклясть родня. Его отец и мать души не чаяли в своем единственном наследнике, в продолжателе рода. А Алин – когда-то давно его звали именно так – и не думал огорчать родителей…
Внезапно ему показалось, что фигурка волка немного опала и провалилась в раму. Тогда Улин настойчивее надавил на край и почувствовал как большое зеркало подалось тем краем, на который он давил, куда-то внутрь стены. Полированное стекло начало разворачиваться, открывая изумленному взгляду вампира темную нору, на которую походил узкий лаз, открывшийся за зеркалом. Потайной ход. Путь для бегства, которыми от века снабжались комнаты и покои правителей и знатных особ. Юноша вздрогнул и обернулся, вспомнив о внимательных грифонах, которые приподняли головы и следили за ним желтыми взглядами. Но птицезвери и не думали покидать своих нагретых уютных мест, однако не сводили глаз с крепкой спины человека… или все-таки нет. Звери отчаялись определить расу чужака. Уж очень странно он пах. Но пока он не проявлял агрессии и вел себя по-человечески, его не было надобности трогать. Улин каким-то образом тоже понял это и, расслабившись, снова повернулся к темному отверстию.
Оттуда, как из любого подземного лаза, тянуло холодной сыростью так, что сделалось трудно дышать, и давно прижившейся плесенью. А еще там, куда круто спускалась лесенка с высокими ступеньками, было непроглядно темно. Но что значит тьма для глаз создания Ночи? Не более чем тень ярким днем для проницательного человеческого взгляда. Улин отлично видел каждую ступеньку до тех пор, пока они не скрывались за поворотом спуска.
Юноша не услышал, а скорее почувствовал как грифоны одновременно повернули головы к двери, едва шурша оперением. Рука сама метнулась к противоположному краю зеркала, чтобы надавить на него, закрывая потайной ход. Массивное стекло встало на место, и резной волк со слабым щелчком выскочил наружу, вновь становясь на охрану господской тайны. После этого Улин поспешил отскочить от зеркала, что бы вдруг вошедший не смог заметить, что отражение не соответствует действительности. Однако опасался он зря, ибо теперь он был господином, и мало кто рискнул бы войти к нему в покои неприглашенным.
Раздался робкий стук, а за ним женский голос:
- Я принесла вам еды, господин.
- Входи. – Немного хрипло произнес юноша.
В комнату вошла женщина, неся в руках поднос, уставленный странными емкостями разного размера. По середине стоял стеклянный сосуд с розовой жидкостью. Женщина деловито прошла к мозаичному столу и, расстелив бархатную салфетку, ловко расставила емкости, поклонилась и выпорхнула за дверь.
Улин рассмотрел блюда. Народы разных стран придерживались разных обычаев приема пищи и рецептов ее приготовления. На юге другой земли, на краю огнедышащих песков ели руками, сидя на маленьких соломенных ковриках, утвердив миски на коленях. На востоке было принято есть из малюсеньких тарелочек, подхватывая пищу крошечными палочками. Видимо по этому люди на востоке были сплошь низкорослые, худые и желтолицые, будто жирнее материнского молока ничего в жизни не ели. Но в основном во всех землях ели из деревянных мисок, сидя за столами на стульях, а столы обязательно стояли возле очага. Но возле мозаичного стола не было расстелено ковриков, а сам столик был не выше стула. Как же с него есть, что бы соблюсти местный обычай? Но Улину не грозило решение этой проблемы, ибо он не собирался употреблять человеческую еду. Он просто не мог, как все вампиры. Ему было интересно, какие блюда предпочитали местные жители, и он потянулся снять крышечки с емкостей.
Человеческая пища вкусно пахла и изобиловала разнообразными приправами и зеленью. Улин горько вздохнул – он не мог это съесть, потому что все человеческое было ему чуждо. Нутро вампира не предназначено для переваривания пищи, которая нужна живым. Оно может только, как непонятная маленькая Бездна, поглощать кровь без остатка, насыщая вампира силами для продолжения существования. Что бы не привлекать внимание к отсутствию своего аппетита, Улин решил подкормить грифонов. Они не станут есть овощи, фрукты и хлеб, но с удовольствием съедят вареное мясо. Юноша взял горячий кусок, старательно очистив его от пахучей зелени, разделил надвое и повернулся к птицекошкам. Они посмотрели на него исподлобья и, не сговариваясь, сдержано зашипели, но потом увидели примирительно протянутые руки с угощением и переглянулись. Улин до сих пор не мог понять слышат ли они мысли друг друга или же настолько хорошо понимают взгляды; но эти опасные звери что-то решили между собой, после чего непринужденно подошли к нему и взяли каждый по куску мяса. Юноша заметил, что грифоны не поблагодарили его и вели себя нарочито гордо. Видимо, даже предложенное лакомство не примирит вампира с этими животными, пока они сами того не захотят. Улин не очень-то стремился к миру со своими надзирателями, ведь как ни крути именно таковыми они и были. Новый вздох вырвался из груди юноши, и он присел на мягкую кровать.